Есаул понемногу отпускал казаков партиями на Дон, когда нас осталось немного, столько, что мы не особенно привлекали внимание товарищей, и мы тронулись с фронта в путь дороженьку. На Дон со всех сторон шли Казачьи части, но одно дело было пробиваться полку, а другое сотне. На Дону уже правил Каледин и нам в догонку нередко слышались ругательства и посулы. Итак война окончилась, назревала другая — национальная; между Россией в лице миллионов, переодетых в солдатское, крестьян — и Казачеством, воскресившим и былой уклад жизни, и былые традиции свои. Но она "только назревала, о ней можно было только догадываться чутьем, как чуяли все эти господа, что бежали в Казачьи Края, за казачьи спины, а сейчас еще вопили:
О „Мире без анексий и контрибуций", о „Мире и хлебе для трудящихся" и т. д.
— А знатно повоевали, Ваше Высокоблагородие!
Есаул покачиваясь в седле, щурясь смотрит на Гаморкина. Между ними, мне кажется, устанавливается какая-то связь в понимании друг друга. Встретившись глазами, они разводят взгляды. Им стыдно друг на друга глядеть. Да нам всем было стыдно.
Гаморкин плюет с тачанки на дорогу.
— Можно сказать — один Кузьма Крючков и воевал.
— А ты? — шутит офицер.
— Да я, Ляксандра Ляксандрыч. Я — Иван Ильич Гаморкин. Истинно ваше слово. Кто же еще? Не те ли, кто снаряды с песком на позиции присылал, патронов нам не наделал, кого нагайками в бой гнали. Ведь мы одними пиками и орудовали. Хо-хо-хо. Тяжело честному казаку на этом свете! — вздыхал Ильич.
Как-то там Настасья Петровна с твоей Прасковьей Васильевной перебиваются? Эомка-то совсем подрос, пострелёнок. Слышишь, кум, а, кум, что не весел, буйную повесил, давай песню заиграем.
Он затягивал, а я подсоблял. Голос у меня — козлячий баритон. На одной ноте все тянуть стараюсь. Боюсь и вверх лезть, и вниз опускаться.
„Быть может бы-ыть, стальная пу-уля,
Из-за кустов сразит меня-а"…
Нам казаки заунывно подтягивали:
„Из-за кустов срази-ит меня".
Печальной выходила наша песня, кони и те чуяли ея печаль, и шли, помахивая грустно головами, острили уши.
„Как набегут дикие зве-ери,
Растащут тело-о по куска-ам"…
И казаки подтягивали:
„Растащут тело по кус-ка-ам".
Но это так сказать прирассказец, а рассказец-то впереди. Так-то вот, возвращаясь с Румынского фронта, рассказывал мне Иван Ильич свою родословную. Откуда он ее знал?
— От деда моего Оомы Эомича досталась отцу моему, Илье Фомичу книжечка, из табличек составленная. А потом и дед мне говаривал — мне и отцу:
— Шынок мой и внучек, Ивашка. Много етой книжице лет. Много веков тому назад началась она, когда один из Донских казаков Гаморкиных томился в плену в Византии, а потом убежав, укрылся в одном из греческих монастырей. До него все шло по памяти: кто был, как и при ком. А он, обученый монахами-греками, прошлое все припомнил и записал. Когда на Дон к старости вернулся, тут еще кое-что в начало книжицы вклеил — дома уже найденное, написанное на чудном языке, на калмыцкий похожий. На Дону передал он книжицу взрослому своему сыну и приказал записать детей своих, а чтобы его дети — своих и так далее в роде. — Вот и ты, Илья, преподай сыну своему Ивашке (мне то-есть) сию исчислению родовую. И начал тут меня, кум, отец учить. Бил по страшному. Так я так запомнил — на камешках. Наберу голышиков и положу сперва три в ряд, один под другим — это Фомы Фомичи, потом четыре места пропущу — тут Илья путается, потом одного Фому Фомича вправлю, потом пять мест пропущу — тут опять имя Илья и Айседора входють, ну и так далее. В голову же ставлю Силетия Гаморкина.
У меня даже свой систем создался, а основой послужили, скелетом, значит — Фомы Фомичи — было их девять человек. Много есть и пропусков. Непонятный же язык перевел в Ростове один иностранец — француз, Азии следопыт. К тому же память, как ты сам знаешь — у меня богатейшая.
Нарисовали мы Родословную Ивана Ильича в тетрадке и привожу я ее целиком. Потом, конечно, дома, Гаморкин ее исправил по старой книжке, но и я, и Иван Ильич думаем, что пропусков в ней много, особенно, где старые, прямо старинные года идут. Несмотря на то, что предки-авторы, люди были мало образованные, можно сказать, совсем не образованные, то запись разными почерками написанная, могла быть и не их, а исполненная по просьбе более обученными в письме людьми. У предков, несомненно был к книжице интерес, а может какое нибудь и родовое суеверие, что если, скажем, детей не запишут, то не будет им в жизни хорошо.
Все это, записанное, было безсистемно и расбросано, а иногда кроме имени ничего и не стояло больше, но только, начиная с Ильи Ильича жившего в Болангиере (Итиле), в столице Хазар, кончается странный язык и попадаются руские слова. Не пишу я все данные о каждом Гаморкине в отдельности — это, быть может, явится вторым моим трудом о Гаморкине, а просто приведу краткую справку, чтобы к другу моему, славному п знаменитому казаку, Ивану Ильичу, некоторые прониклись вполне заслуженным им уважением — ежели не к нему, то хоть к предкам его — храбрым казакам.
В этой справке, как и в книжке, Царей и других Правителей будет отмечено немного, да и не в них дело.
РОДОСЛОВНАЯ казака Ивана Ильича Гаморкина
СКИФЫ (их Царство и казаки)
СТАРШИЕ:
старшины, клановики, шубаши, впоследствии Атаманы:
Аксай
Симеон Раздор Раздор-Верный
Гаморкины в порядке рождения. Главная ветвь:
Силетий Гаморкин Фома Силетич Фома Фомич
САРМАТЫ
Примечания
И. И. Гаморкина и кума его, Кондрата Евграфыча Кудря-вова.
Аркадий Белая Фома Фомич 2-ой
Калитва
ОСТГОТЫ Генман Рих
Черкас-Ужи Фома Фомич 3-ий Рыжий
Иван Хомутов Тихон, Кривая Нога (должно, из Кривянки).
ГУНЫ Аттила
Шеремет Разин Илья Фомич Фома Ильич Илья Фомич
МЕЖДУЦАРСТВИЕ
Гуны ушли и никого не было, управлял за это время казак Фома Ильич Гаморкин. Потом опять власть в Степи раздвоилась с приходом Хазар. Жили между собой дружно и не ссорились.
Сары-Арпачанин Ванька Кагальник Каган Сула
Фролов Семен Прохорович
ХАЗАРЫ