- А теперь, - объявила мадам Адоль ледяным тоном, особенно резко контрастировавшим с недавней жаркой перепалкой, - я хочу знать, что все это значит. И никто здесь больше не произнесет ни слова без моего позволения. Вы сказали ужасные слова, Селестина... А мы ведь старинные друзья... Так за что вы нас так оскорбили?
- Вы не хуже меня знаете, что ваша дочь не любит Ипполита. Вы только поглядите - сущий недоносок! И доказательство - то, что его даже не взяли в армию!
Серафина подняла узкую мордочку (в этот момент она особенно напоминала землеройку) и прошипела, что ее оскорбляют и она, Серафина, не хуже любой другой могла бы нарожать красивых детей, но для этого нужен подходящий родитель. Уязвленный Доло отвесил жене пощечину, а Ипполит, защищая мать, набросился на отца. Перрин схватила парня за шиворот и усадила на место.
- Жоффруа, - предупредила она Доло, - позвольте себе еще хоть раз такое хамство - и будете иметь дело со мной! Продолжайте, Селестина!
- ...Повторяю, ваша дочь не любит Ипполита, потому что она любит моего мальчика!
Перрин покраснела от злости.
- И вы смеете объявлять при всех, будто моя Пэмпренетта способна влюбиться в легавого?
- Это неправда! - крикнула девушка.
Торжествующая мать решила окончательно доконать противницу:
- Я все понимаю, Селестина... это разочарование заставляет вас клеветать... Раз Бруно опозорил вашу семью, вам бы очень хотелось и других поставить в такое же положение! Но в семье Адоль никогда не было и не будет легавых!
Великий Маспи не шелохнулся. Всякий раз, как упоминали о позорном переходе его сына на сторону полиции, он сконфуженно молчал. Зато Селестину, по-видимому, уже ничуть не волновали оскорбления, брошенные ей в лицо.
- Вот что я скажу вам, Перрин... По-моему, Бруно совершенно прав... Он хороший мальчик и сейчас, наверное, исходит слезами из-за того, что Пэмпренетта, его Пэмпренетта, та, кого он любит с детских лет, изменила данному слову... Только вчера я видела своего Бруно, и если бы вы тоже могли на него взглянуть, Перрин, сразу перестали бы сердиться... Лицо - как у покойника... и отощал - просто ужас... А сам только и говорит, что о Пэмпренетте. "Мама, - сказал он мне, - мне лучше умереть, чем жить без нее... Я слишком ее люблю... И не позволю другому отнять у меня Пэмпренетту, иначе я готов Бог знает чего натворить!"
Мадемуазель Адоль уже не плакала, а рыдала в голос. Ипполит, вне себя от обиды, не слишком вежливо приказал ей замолчать:
- Да заткнешься ты наконец?
Мадам Адоль не могла допустить, чтобы с ее дочкой разговаривали так грубо.
- Ипполит Доло! В нашем доме женщины не привыкли к подобному обращению! А коли тебя не учили вежливости - что ж, я сама быстренько возьмусь за дело!
Жених, уязвленный явной несправедливостью и всеобщими нападками, с негодованием указал на Селестину Маспи.
- Да разве вы не видите, что эта подлая баба пытается поссорить нас с Пэмпренеттой? Маспи, видите ли, не выносят, чтобы кто-то устраивал свои дела, не спросив у них дозволения! И приходят в ярость, коли обходятся без них! Иметь в семье легавого - такой стыд, что они просто свихнулись!
Хотя ее муж продолжал безучастно наблюдать за происходящим, а свекор невозмутимо набивал брюхо, Селестина не желала идти на попятный.
- Бедняжка Ипполит, ты тявкаешь, как шавка из подворотни, но на людях ты бы не позволил себе такого нахальства!
- Совсем как вы, когда к вам пришел Тони Салисето с друзьями и малость поучил хорошим манерам?
Маспи вдруг вскочил.
- Кто тебе рассказал?
- Попробуйте угадать, а?
- Ты что, якшаешься с Корсиканцем?
- Ну и что? Лучше с Тони, чем с легавыми! Вам не кажется?
Элуа снова рухнул на стул. Только теперь он окончательно понял, что время его ушло безвозвратно. Предательство сына лишило Великого Маспи пьедестала. И сейчас он всего лишь Элуа, отец полицейского. Ему хотелось плакать от стыда... Но тут, ко всеобщему удивлению, в наступившей после поражения Маспи тишине раздался дребезжащий голос Адепи:
- При всем при том мы и не выяснили, любит Пэмпренетта Бруно или нет!
Столкнувшись со столь неожиданной противницей, Ипполит вновь утратил хладнокровие.
- Что за собачья жизнь! И чего она лезет в разговор, эта старая дура?
- Я не дурее тебя, хряк невоспитанный!
А героиня этого бесконечного сражения, где каждый высказывал свою точку зрения и лишь ей одной не удавалось вставить ни слова, наконец не выдержала.
- Замолчите! - крикнула Пэмпренетта. - Замолчите! Или вы сведете меня с ума! Да, я люблю Бруно, а Ипполита больше не желаю видеть! Пусть убирается на все четыре стороны! Мне не нужен супруг, который связался с Корсиканцем!
И Пэмпренетта бросилась в материнские объятия.
- Могла бы предупредить пораньше, до того, как мы заказали еду, - не удержалась Перрин.
Что до Ипполита, то подобный афронт окончательно лишил его остатков разума. Парень совсем озверел, и, вероятно, дело окончилось бы очень печально, но в эту секунду дверь гостиной распахнулась и вбежала девушка, специально нанятая прислуживать на праздничной трапезе.
- Мадам! Мадам! Там двое мужчин...
Прислуга не успела договорить - инспектор Пишранд, твердой рукой отстранив это хрупкое препятствие, вошел в комнату вместе с инспектором Маспи. Это по меньшей мере неожиданное явление разом утихомирило страсти. Полицейский любезно поклонился.
- Приветствую вас всех... Простите, что нарушаем такое милое семейное торжество, но мы заглянули к вам всего на минутку...
Перрин Адоль приняла вызов.
- По-моему, я вас не приглашала, месье Пишранд?
- Работа часто вынуждает нас заходить к людям без приглашения... Я хотел бы поговорить с Пэмпренеттой.
- А что вам надо от моей дочери?
- Ничего особенного, успокойтесь! Пэмпренетта!
Но девушка не слышала оклика. Они с Бруно, не отводя глаз, смотрели друг на друга. Успокоенная Селестина наконец села. Что до Великого Маспи, то он закрыл лицо руками, предпочитая ничего не видеть и особенно сына, которого так бесконечно стыдился.
- Я тебя зову, Пэмпренетта!
Девушка наконец подошла к Пишранду, и тот взял ее за руку.
- У тебя очень красивое колечко, малышка... Кто тебе его подарил?
- Ипполит.