- Ты? Да иди ты...
В эту минуту в доме Маспи началась новая эра. Тем не менее Элуа, оправившись от потрясения, решил бороться и не допустить полного краха. Пока старики тихонько отступали, не желая случайно угодить под горячую руку, хозяин дома напустил на себя торжественный вид.
- Я к этому не привык, Селестина... С чего вдруг ты стала обращаться со мной, как с последним... ничтожеством?
- А как еще можно назвать мужчину, если он позволяет оскорблять свою жену, оставляет ее без помощи и защиты?
- Да что ты болтаешь?
- Может, ты не слыхал, как со мной разговаривала Перрин?
- Когда речь заходит о господине Бруно Маспи, я не желаю вмешиваться! Мне слишком стыдно!
- Это мне стыдно за тебя!
- Я запретил тебе говорить о парне, которого больше не желаю знать!
- Ах, ты его больше не знаешь? Старый дурак! Во всяком случае, ты не посмеешь отрицать, что наш сын просто красавчик! А как он вошел!
Элуа скорчил гримасу.
- Красавчик... не стоит преувеличивать... И вообще, интересно, в кого это ему быть красивым?
- В меня! Ты уже забыл, какой я была раньше? В те времена, когда малыш появился на свет?
Маспи чувствовал, что разговор принимает слишком опасный для него оборот. Он попробовал сменить тему.
- Я помню только одно: что категорически запретил вспоминать о субъекте, опозорившем до сих пор всеми почитаемую семью!
- Кем?
- Что - кем?
- Я тебя спрашиваю: кто нас уважал?
- Но, мне кажется...
- Нет, Элуа... К нам относились с почтением все отбросы общества, но ни один порядочный человек не пожал бы тебе руки... И был бы совершенно прав, Великий Маспи, потому что ты плохой муж, бессовестный отец и, с точки зрения нормальных граждан, всего-навсего мелкий жулик!
- Я вижу, господин Бруно здорово промыл тебе мозги!
- Ну, он-то везде может ходить с высоко поднятой головой!
- В форме!
- А на тебя не надевали в тюрьме форму?
- Так это ж насильно! Я ее не выбирал!
- Ошибаешься! Ты выбрал образ жизни, а вместе с ним - и тюремную робу!
Наступила долгая тишина. Оба обдумывали все сказанное. Наконец Маспи поднялся из кресла.
- Селестина... я тебя всегда уважал... но на сей раз ты зашла слишком далеко... Для меня твой сын - презренный тип, и, даже если бы он тонул у меня на глазах, я бы и мизинцем не шевельнул... Я считаю, что Бруно Маспи умер и похоронен... А теперь, если хочешь, отправляйся к нему... и, коли Фелиси тоже увяжется за вами, - задерживать не стану! Ты, твой сын и твоя дочь стали говорить на другом языке, поэтому вполне естественно, что мы больше не понимаем друг друга... И, раз уж так получилось, я готов остаться один со стариками и поддерживать честь дома Маспи!
В тот вечер впервые в жизни Элуа настолько утратил вкус к радостям бытия, что улегся спать без ужина.
* * *
Утром инспектор Пишранд заглянул в паспортный отдел префектуры к своему другу Эстуньяку, чьим детям приходился крестным отцом. Приятели мирно болтали, когда полицейский вдруг заметил ослепительную блондинку. Эта не слишком добродетельная особа, Эмма Сигулес по кличке Дорада*, занимала в своем кругу довольно высокое положение - поговаривали, что она более чем дружна с Тони Салисето. Незаметно указав на молодую женщину, Пишранд попросил приятеля:
______________
* Изящная золотистая рыбка. - Примеч. перев.
- Постарайся задержать эту девицу на две-три минуты, а я тем временем узнаю у твоего коллеги, что ей понадобилось.
- Положись на меня!
Когда Дорада после долгих препирательств вышла наконец из кабинета, в коридоре ее встретил Эстуньяк. А инспектор поспешил к чиновнику, у которого только что побывала Эмма Сигулес. Очередь недовольно заворчала, и инспектору пришлось предъявить удостоверение.
- Чего хотела мадемуазель Сигулес?
- Получить паспорт.
- Так-так... она вам случайно не сказала, куда собралась?
- Кажется, в Аргентину.
- Естественно! А она не задавала вам каких-нибудь не совсем обычных вопросов?
- Честно говоря... Погодите, а ведь и правда! Мадемуазель Сигулес хотела знать, сколько драгоценностей может прихватить с собой, не опасаясь затруднений со стороны аргентинской таможни... Я ответил, что хоть тонну, там ни слова не скажут и даже наоборот!
Теперь Пишранд точно знал, что, как и обещал шефу, вплотную приблизился к цели, а потому с особой теплотой потряс руку удивленному столь необычным для полицейского энтузиазмом чиновнику.
- Вы и представить не можете, старина, какую услугу мне оказали! И последнее: дайте мне, пожалуйста, адрес мадемуазель Сигулес.
- Улица Доктора Морукки, триста двадцать семь.
Эстуньяк смущенно признался, что не смог дольше удержать Эмму Сигулес. Пишранд выскочил из префектуры и скоро заметил в толпе молодую женщину Дорада шла через площадь Маршала Жоффра. Со всеми обычными предосторожностями полицейский отправился следом за своей элегантно одетой добычей. Так, друг за другом, они пересекли улицу Паради, миновали Французский банк и по улице Арколь вышли на улицу Бретей. Дорада возвращалась домой. Для очистки совести инспектор свернул за Эммой на улицу Монтевидео, пересекающую улицу Доктора Морукки. Пишранд подождал, пока молодая женщина войдет в подъезд, и бросился в ближайшее бистро звонить на работу. Трубку снял Жером Ратьер.
- Чем ты сейчас занят, малыш?
- Дежурю.
- Пусть тебя кто-нибудь сменит, а сам живее беги на перекресток улиц Бретей и Монтевидео. Но перед уходом разыщи фотографию Эммы Сигулес по кличке Дорада. Два-три года назад на нее завели карточку из-за какой-то темной истории с наркотиками.