Впрочем, куда сильнее намеков Белова – если это были намеки – Антона занимали аналогии между историями гибели Милы и Жени. Сходство их было разительным: девушки погибли с разницей в несколько часов, в обоих случаях их смерть напоминала самоубийство, но на самом деле могло считаться убийством. И главное – в обоих случаях фигурировала цифра «семь»: семь тронов сказочного королевства вторили семи лепесткам волшебного цветка; корни обоих преступлений уходили в детство жертв. Лере выпадала роль Алены, подруги и напарницы по играм. Ему, Антону, роль любовника подруги.
Труднее всего, однако, оказывалось разложить оставшихся действующих лиц. Пятеро одноклассников Жени и Леры должны были соответствовать Шиповскому, Зубову, Гоше и, вероятно, главному «летючу» – Воробьеву. Для симметрии следовало добавить Олега, функция которого, видимо, соответствовали функции Белова – инициатора расследования. Оставалось понять, кто из четырех оставшихся соответствовал Диме Зубову.
«Эти две компании – как два вида граффити», – подумал Антон, – «Они – на разных языках, но об одном и том же.»
Оставалось понять – о чем.
С шумом по вагону прошел книгоноша, предлагая «свежие американские детективы», изданные, наверное, еще при советской власти. Пьяный мужик, нагнувшись к Антону, спросил, какая станция следующая. Антон не знал, и тот удалился, недовольный.
«Это только на первый взгляд кажется, что нынешние коммерсанты оторвались от народа, – подумал Антон, – на самом деле они – точно такие же. Потому что реально не существует людей, а существуют вещества, которые они употребляют. Хлеб, вода, вино, трава, водка. Мясо или растения».
В этом смысле тридцатилетние Белов и Нордман были куда ближе к мужику из электрички, чем к Антону. Мои сверстники, подумал он, совсем другие, не потому что моложе, а потому что не пьют. Разве что Альперович и Лера могли усидеть на этих двух стульях сразу.
Альперович будет Шиповским, решил он. Потому что мне нравится. Потому что у Рекса Стаута если кто нравится Арчи Гудвину, значит, он хороший, а я нынче – за Гудвина.
Стоп, сказал себе Антон. Так далеко можно зайти. Горский же предупреждал, что нам неизвестно, кто автор этого детектива. И потому все, что мы имеем – это цифра семь и сходство двух сюжетов. От этого и будем плясать.
Что он знал о Зубове? Только то, что тот был когда-то любовником Алены, так сказать, предшественником Антона. Если, конечно, одна проведенная вместе ночь дает право называться любовником. «Любовник» было старое слово, слово из книжек. Из тех, других, книжек, которые Антон читал, когда еще не было русского Кастанеды. Из макулатурного Дюма, пылящегося нынче на полках алениных родителей. Любовником Леры был, очевидно, Поручик. Потому что иначе – зачем бы он дал ей денег? И, значит, все нити вели к нему. Поскольку автор этого детектива не был русским, национальность не служила алиби.
От станции до дома Владимира идти было довольно долго. Купить дом в таком месте мог только человек, который не предполагал, что туда будут добираться иначе, чем на машине.
Главной проблемой в психоделическом способе детективного расследования, предложенным Горским, было то, что в измененном состоянии так называемого сознания было довольно трудно сосредоточиться. Текучесть предметов вполне соответствовала текучести мыслей, переходивших с одной идеи на другую, – что-то вроде галлюцинаторной паутинки, возникавшей на любой поверхности, на какую ни посмотри. Зафиксировать ее взглядом было так же трудно, как удержать в голове одну мысль или один вопрос. Тем более, если это был вопрос «кто убил?», от которого за версту несло паранойей, изменой и бэд-трипом. Потому нужен был якорь, предмет концентрации, что-то вроде места силы у Кастанеды. Лучше всего – вещь, принадлежавшая Жене. Самым простым было попросить что-нибудь у Романа, но Антон, склонный подозревать его едва ли не в первую очередь, не хотел одалживаться. Да и в конце концов, как объяснить ему свою просьбу? «Не дадите ли вы мне какую-нибудь вещь вашей покойной жены? Я тут решил посвятить ей один свой трип».
И потому оставалось одно – поехать на дачу Белова и поискать что-нибудь там: собирались в спешке, вполне могли забыть в женькиной комнате косметику, белье, сережку… что еще остается от умерших женщин?
Вероятность, конечно, была мала, но попробовать стоило. Тем более, что Антон сам не знал, так ли уж он хочет, чтобы его путешествие оказалось результативным. Предложенный Горским трип немного пугал его: он боялся, что, сконцентрировавшись на Жене, узнает не столько о ее смерти, сколько о посмертной жизни. Оказаться по ту сторону, да еще и в чужом сознании, Антон немного опасался.
Проходя по поселку, Антон внезапно увидел этот жилой массив, выстроенный вокруг гигантской усадьбы, как отдельный организм, расположенный вокруг сердца – или, если угодно, мозга. Красные комиссары двадцатых или Владимир Белов девяностых, с точки зрения этого организма были одним и тем же: вирусом, внедрявшимся в него и захватывающим «пульт управления». Вероятно, благодаря этому поселок и приобрел иммунитет, словно после вакцинации: он приучился жить так, словно в его центре было пусто. Дом Белова существовал сам по себе, со своим высоким забором, видеокамерами слежения и вычурными, явно недавними, воротами. Только в одной из поселковых улиц, вероятно, и сегодня еще носящих гордое имя Горького или Ленина, стояла припаркованная иномарка. Антон прошел мимо нее, подумав, что, видимо, Владимир был не единственным «новым русским», купившим здесь дом.
Отперев ворота, Антон вошел во двор. Раньше здесь был сад, но за годы Советской власти он пришел в запустение, и Владимир велел вырубить его: теперь на всем пространстве от ворот до дома виднелись только пни – немым напоминанием о чеховской пьесе.
Антон вспомнил, как в прошлый раз покидал этот двор – и вдруг сердце его учащенно забилось. Он понял, что не вернется сегодня без трофея: словно на фотобумаге, на сетчатке его глаза проступила женина комната – вид через закрывающуюся дверь. На полу, там, куда ее кинул Леня, лежала скомканная бумажка.
Там она должна лежать и сейчас, подумал Антон, ведь Владимир сказал, что за это время ни разу не приезжал сюда. Внезапно все стало на свои места: Антон вспомнил, что на записке были напечатаны те самые стихи – «Лети, лети лепесток», – и были нарисованы какие-то знаки. Явное указание, оставленное Жене убийцей. Он открыл дверь и собирался сразу броситься на поиски – но в последний момент остановился и снял ботинки. Развязывая шнурки, он явственно услышал шорох – словно кто-то крался в глубине дома. «Наверно, крысы», – подумал Антон.
Он не любил крыс. Они напоминали ему не то о двух рассказах Лавкрафта, прочитанных пару лет назад в каком-то журнале, не то о неприятном кетаминовом трипе, в котором он однажды эти рассказы «вспомнил». Самым странным было то, что ни в самом трипе, ни в рассказах о крысах не было ни слова.
Коридором Антон прошел в гостиную с круглым столом, в которую выходили двери семи спален. Женина была первой справа, Антон вошел внутрь и заглянул под стол. Там было пусто.
И в этот момент гулко хлопнула входная дверь. Вскочив, он побежал назад, распахнул ее – и еще успел разметить, как захлопнулись ворота, скрывая от него незнакомого гостя.
«Похоже, глючит» – подумал Антон.
Но это была не галлюцинация. В этом он еще раз убедился, осмотрев дом. Окно первого этажа было разбито, на полу виднелись свежие следы. Вспомнив про видеокамеры, Антон бросился в чулан, переоборудованный под пункт управления – но выяснил, что камеры все показывают, но ничего не пишут.
Непохоже было, что орудовал вор: Антон, разумеется, не знал, где у Белова хранятся ценные вещи, но по крайней мере вся электроника стояла на местах, и следов взлома шкафов или ящиков тоже не было видно. Единственным, что точно пропало, была злосчастная бумажка, на которую Антон так рассчитывал. Значит, кто-то – логично предположить, что убийца Жени – проник в дом, уничтожил улику и, завидев Антона, убежал, хлопнув на прощанье дверью. Антон вспомнил про иномарку, увиденную им в поселке, и пожалел, что не запомнил номер или хотя бы модель… для него все такие машины были на одно лицо.
Но поездка оказалась не напрасной: обратно Антон ехал, сжимая в кулаке находку, о которой не мог и мечтать. Эту вещицу он нашел на полу жениной комнаты, когда решил для верности проверить, не занесло ли бумажку сквозняком под кровать. Она сверкнула сразу, как только он нагнулся – и всю обратную дорогу Антон сдерживался, чтобы не достать ее прямо в электричке.
Это было золотое кольцо с маленьким бриллиантом. Оно наверняка было сделано на заказ и могло принадлежать только Жене: оправа камня представляла собой цветок, три лепестка которого были оборваны. Оставалось только четыре. Итого – семь.
Красный «ниссан» остановился у дверей ресторана. Он был украшен традиционными белыми лентами, но вместо пупса впереди восседала купленная на Арбате матрешка в виде Горбачева с родимым пятном на полголовы.
– Горько! – заорал Поручик и метнул горсть десятикопеечных монет под ноги выходившему из машины Белову. Распахнув заднюю дверь, Владимир подхватил на руки невесту в белой фате и понес ее к входу.
– Обрати внимание, голубчик, как она одета, – сказала Наталья Поручику, – надо будет узнать у нее телефон портнихи.
– Володька небось ее в Париж свозил, – сказал Альперович, а Нордман метнул в него преувеличено возмущенный взгляд – мол, ты поговори еще у меня!
Сам поручик приехал на белой «хонде» с правым рулем.
– Надо бы переделать, – сказал он, – но все руки не доходят. И без того идеальная машина.
– Да скажи лучше прямо – денег нет, – улыбнулся Леня, поправляя очки. У меня тут двое знакомых провернули одно дельце, срубили баксов немеряно и купили себе «мерседес». На все. А на оформление – ну там, растаможка, ГАИ, все такое – денег уже не осталось. Так «мерседес» у них и гниет теперь потихоньку.
– Идеальная история, – заржал Поручик.
– Голубчик, – сказала Наталья, – нас уже пригласили. Неудобно заставлять молодых ждать. Ты же шафер сегодня.
Все поспешили к дверям. Альперович на секунду придержал Леню и шепнул:
– А телефончик этих твоих ребят дашь? Я бы перекупил.
Для своей свадьбы Белов снял весь ресторан. Он не поскупился: столы были плотно заставлены тарелками с сервелатом, красной рыбой, тарталетками с сыром, бутербродами с икрой и другими дефицитом, которого Женя уже давно не видела. Лерка потянулась к буженине, но Женька возмущенно дала ей по руке:
– Положи на место! В Лондоне наешься!
Она все никак не могла прийти в себя от того, что Лерка уезжает. Нельзя сказать, чтобы они часто виделись последние годы, но сама мысль о том, что в городе всегда есть Лерка, была приятна. К подруге было хорошо заехать с бутылкой портвейна или просто тортом – тем более, что Лера окончательно бросила идею похудеть и своими необъятными габаритами каждый раз словно говорила Женьке: «Ты-то еще ничего, на меня посмотри!». Странно было вспоминать, что в школе она была первой красавицей, а Женька – гадким утенком.
Поручик, как свидетель, занял место слева от жениха, оплаченный ресторанный тамада начал стихотворную речь:
Стишок был явно стандартный, написанный для каких-нибудь Павлика и Даши или Пети и Наташи, потому имена молодоженов выбивались из размера.
– Сказал бы лучше «Вовочку и Машу», – предложил Леня, накладывая себе на тарелку ветчины.
– На Вовочку Белов еще в школе обижался, – возразил Рома, – помню, мы как-то были с ним на школе комсомольского актива, так он…
Но в этот момент Поручик вырвал у тамады микрофон и заорал:
– Выпьем за то, чтобы столы ломились от изобилия, а кровати – от любви! ГОРЬКО!
Женя выпила, и приятное тепло разлилось по телу. Белов с новобрачной взасос целовались во главе стола. Внезапно Женя поняла, что смотрит на них с завистью: ведь у нее тоже когда-то что-то могло получиться с Володькой, когда он только вернулся из армии… и она бы сейчас в парижском платье выходила с ним под руку из роскошной иномарки. А так уже пятый год сидит редактором в издательстве, и надежды на лучшее будущее нет и не предвидится.
– Хочу снять себе кабинет, – тем временем рассказывал Роман, – в здании СЭВа, с видом на статую Меркурия. Чтобы иностранцы, когда на переговоры приходят, сразу в ступор впадали.
– Я как-то не рвусь заниматься бизнесом, – ответил ему Леня, – вот Андрей как-то раз попросил меня помочь, так сказать, для пробы. Я должен был отвезти компьютер в один кооператив, в эмгэушную общагу. Деньги с них получить и Альперовичу отдать. И вот, приезжаю я, захожу в комнату, а там сидят два вооот таких амбала. И говорят мне: «Привез? Ставь сюда». Я так компьютер аккуратно ставлю, и бочком выхожу… я ведь подрядился отвезти и деньги взять, так? А умирать за эти деньги меня Альперович не просил.