– Абсолютно. Я вот хотел тебе у Хофманна показать в My Problem Child.
– А чего он пишет-то?
– Насколько я помню, пишет, что был только один смертельный случай – у слона, когда ему вкатили 0,3 грамма.
– А зачем понадобилось давать слону кислоту? – спросила Алена, закручивая кончик косяка.
– Просто после того, как Альберт Хофманн в 1948 году синтезировал ЛСД и обнаружил его психоактивные свойства, в течение лет пятнадцати в лабораториях «Сандоз» его серьезно изучали… давали добровольцам, на животных тоже пробовали, дозы варьировали. Возлагали большие надежды – в психиатрии и так далее. В шестидесятые уже много народу над этим работало. Вот Джон Лилли, – Горский кивнул в сторону книжной полки, – укладывался в изотермическую ванну и закидывался. Говорил, что так убираются случайные шумы, и ЛСД действительно становится эффективным инструментом для путешествия, так сказать, вглубь себя. Ну, а потом кислота попала на улицы, ее стали принимать все подряд – и власти быстро прикрыли все эти исследования. Хотя мне как-то показывали советскую упаковку от таблеток с надписью «Диэтиламид лизергиновой кислоты 25».
– Неужто в аптеках продавали? – спросила Алена.
– Нет, разумеется. Использовали для секретных экспериментов.
– Я тут вспомнил, – вдруг сказал Антон, – где-то за полчаса до того, как все случилось, я стоял на галерее вверху и как раз менял кассету. И я услышал, как Женя с кем-то говорила… то есть я не помню, что сказала она, но ее собеседник ответил: «Ты же знаешь, что я люблю тебя». А потом я вставил Shamen и дальше не слушал.
– А с кем она говорила?
– Не знаю, я как-то не вслушивался, не опознал голос. Я же тогда не знал, чем все кончится, – пожал плечами Антон.
– Взорвешь? – спросила Алена, протягивая ему косяк.
Антон чиркнул зажигалкой и затянулся.
– Хорошая трава, – сказал он, передавая косяк Горскому. – А как ты думаешь, кто ее убил?
– Элементарно, Ватсон, – ответил Горский поворачиваясь в профиль и выдыхая дым на манер Холмса.
Все засмеялись. Так, под нервный смех, они и добили косяк до конца.
– Из тебя клевый Холмс получится, – сказала Алена.
– Уж скорее – Ниро Вульф, – ответил Горский, – хотя я для него худощав. Но такой же домосед.
– Я буду твоим Арчи Гудвиным, – засмеялся Антон, – а вместо орхидей тебе надо разводить ганджу.
– Скорее уж кактусы, – заметила Алена, – или цветы какие-нибудь… галлюциногенные.
– Если говорить о цветах, – сказал Горский, – то меня больше всего заинтересовали слова про последний лепесток.
– Как ужасно не хочется идти завтра в школу, – сказала Женя.
Они с Лерой Цветковой, поджав ноги, сидели на диване и рассматривали зарубежный журнал мод, принесенный леркиной мамой с работы и утащенный Леркой для визита к подруге. По всем программам телевизора передавали репортаж с XXV съезда КПСС.
– Смотри, – ткнула пальцем в страницу Лерка, – видишь, какую вышивку теперь делают на джинсах… и туфли, посмотри, какие туфли!
Женя мрачно кивала и гнула свое:
– Завтра контрольная по алгебре, а я ничего не знаю…
– Ну, спишешь у меня, – предложила Лера.
– Цветкова! Как я у тебя спишу, когда мы рядом сидим? У нас опять будут разные варианты.
– А я пересяду за тобой.
– Как же! Так Нордман тебя и пустит!
– Пускай он сядет к тебе, а я сяду к Белову.
– Вот уж, – скривилась Женя, – не буду я сидеть с Нордманом. Он мне на прошлой контрольной попытался волосы к стулу привязать. И с Беловым он дружит, а Белов – шпана. Мне Машка говорила, что он ей хвастался, что в первом классе первое сентября прогулял. И вообще Нордман в тебя влюблен, даже на сумке сделал надпись «ЛЕРА».
– Все ты врешь, – сказала Лерка, но без особой уверенности.
– Нет, Цветик, не вру, – Женька немного оживилась, – сама видела.
– Перестань называть меня Цветиком, – огрызнулась Лерка, вставая, – меня так в детском саду дразнили.
– А чего? – сказала Женька. – Хорошее прозвище, чем тебе не нравится? Меня вот Коровой звали.
– А, ладно, – Лера щелкнула переключателем, – давай посмотрим по второй, может, хоть там чего-нибудь другое?
Но по второй тоже был Брежнев и всеобщее голосование поднятием партбилета.
– Звук хотя бы выключи, – сказала Женя, – надоело: всегда одно и то же.
Лерка повернула выключатель и задумчиво прошлась по комнате. Остановившись около «Аккорда», она выудила из стопки пластинок заезженную еще в прошлом году «По волне моей памяти» и торжественно водрузила ее на проигрыватель. Прицелившись, она опустила иголку прямо на третью песню.
– Во, эта самая классная!
пропел певец, и Лерка, став между диваном и телевизором, начала крутить попой, подпевая:
– До чего тоскую я – не сказать словами…
– А чего тоскует? – раздраженно сказала Женька, – между прочим, в Сорбонну едет учиться. Нам, Лерка, туда вовек не попасть.
– Ну, может, когда станем старые… на какой-нибудь конгресс в защиту мира… лет через двадцать.
– Ага! Только нас там и ждут, на конгрессе! – огрызнулась Женька.
– А что, – ответила Лера, – вот Брежнев же все время ездит… даже в Штатах пару лет назад был. Помнишь, тогда еще американское кино по телеку показывали?
Она плюхнулась на диван и кивнула на экран, где Брежнев безмолвно раскрывал рот под завершающуюся тухмановскую песню.
– Тихо плещется вода в стенках унитаза, вспоминайте иногда Колю-водолаза, – пропела Женя.
Лерка прыснула: