— Ну и что же это?
Девушка открыла сумочку. Эллери внимательно наблюдал за ней. Ни косметика, ни веселость не могли скрыть, как она извелась. На щеках серые впадины, под глазами — фиолетовые круги. Сейчас она была похожа на тяжелобольного, которому врач сказал, что он будет жить.
Бонни достала конверт и протянула его Квину. Он взял его, сдвинув брови. Почему получение очередного предупреждения произвело такой необыкновенный эффект? Вот оно что. Если он не ошибается, четверка пик означает...
— Можете тот желтый лист не искать, — игриво сказала Бонни. — Я и так помню все карты наизусть.
«Не имей больше никаких дел с человеком, в котором ты сомневаешься». Ну разве это не замечательно? Эллери сел напротив, уткнувшись глазами в конверт.
— Вы не рады, — заметила Бонни. — Только не знаю почему.
— Наверное, не понимаю, что тут такого замечательного.
Она страшно удивилась:
— Но ведь это же четверка пик — «не имей никаких дел с человеком, в котором сомневаешься». Как вы не видите? Ведь я думала, что вчерашнюю карту прислал Тай.
Эх, Бонни, Бонни. Сначала Тай, теперь ты. Да, только очень жестокий человек мог бы решиться погасить этот свет в глазах. Первый проблеск радости за эту бесконечно долгую неделю сомнений, мук, смертной печали. Но ведь надо! Просто жизненно важно стереть это счастливое выражение с ее осунувшейся мордашки. Был какой-то миг слабости, когда Эллери прельстился мыслью сказать ей правду. Если он верно оценивает ее характер, она сумеет сдержаться. Но пожалеет Тая. А если узнает Тай... И Эллери собрал нее свое мужество, подпустил в голос оттенок пренебрежения и заговорил:
— Вы сказали, что думали, что вчерашнюю карту нам прислал Тай. По-видимому, вы больше так не считаете. Что же заставило вас переменить мнение?
— Ну как же? Вот эта карта — та, что вы держите в руках.
— Не улавливаю логики.
Бонни вскинула голову.
— Вы меня дразните. Поймите, единственный человек, в ком я могла бы усомниться — и действительно сомневалась, — это Тай.
— Ну, что из этого?
— Неважно, кто послал эту карту, важно то, что он предупреждает меня — не имей никаких дел с Таем. И вы не понимаете? Ведь это освобождает Тая от всяких подозрений. Разве стал бы он предостерегать меня против самого себя, если б действительно стоял за всем этим?
Опять порозовевшая, блистательная, прекрасная, она с победным видом смотрела на Эллери.
— При некоторых обстоятельствах стал бы, — ответил он.
Улыбка мелькнула и скрылась. Бонни опустила глаза и принялась теребить ручку своей сумочки.
— Наверное, вы знаете, о чем говорите, — тихо произнесла Бонни. — А я... я в таких вещах не разбираюсь. Мне просто показалось, что...
— Он поступил чертовски хитро, — сказал Эллери безразличным тоном. — Он знает, что вы его подозреваете, и для того, чтобы рассеять эти подозрения, отправил вам это послание. Сработало!
Не в силах вынести ее вида, ее каменной неподвижности и зрелища намертво вцепившихся в сумочку побелевших пальцев Эллери встал. Она подняла на него горестный вопросительный взгляд, и у Эллери возникло такое ощущение, будто бы он только что совершил страшное преступление.
— Вы и правда считаете, что это Тай? — упавшим голосом пробормотала Бонни.
— Подождите меня. Я вам это докажу.
Он прошел в спальню, закрыл за собой дверь и быстро переоделся, стараясь выбросить все мысли из головы — так было полегче.
Они приехали на киностудию «Магна». Бонни загнала свой родстер в гараж, и Эллери спросил:
— Где костюмерная Тая?
Она, не произнеся ни слова, привела мистера Квина на тенистую улочку, к бунгало, где на двери висела табличка с именем Тая. Дверь была не заперта, и они вошли. Бонни осталась стоять у двери. Увидев на столе пишущую машинку, Эллери достал из кармана чистый лист бумаги и напечатал на нем несколько строчек. Потом показал образец Бонни.
— Сравните отпечатки на листе и на конвертах, — сказал Квин. — Видите, что там и там «б», «д» и «т» деформированы? Это значит, что шрифты этих букв со сколом. Со стационарной машинкой такое случается крайне редко.
Он не стал обращать ее внимание на то, что повреждения литер на машинке Тая, как и на портативной машинке Джона, выглядят свежими, как будто кто-то постарался специально.
Бонни подошла посмотреть — но не на бумагу, а именно на литеры. Проверила три отмеченные буквы и сказала:
— Да, вижу.
— Так что сомнений никаких быть не должно. Адреса на обоих конвертах — сегодняшнем и вчерашнем — напечатаны на машинке Тая.
— Как вы узнали? — Бонни смотрела Квину в лицо все тем же странным, вопрошающим взглядом.
— Мне показалось...
— Тогда здесь должна быть и таблица карт, — заметила девушка.
— Умница, — похвалил Эллери и выдвинул ящик стола. — Вот и она! Похоже на третью или даже четвертую копию.
Он протянул Бонни таблицу, но она и не взглянула, а продолжала смотреть на Эллери.
— Что вы намерены делать? Выдать Тая инспектору Глюку?
— Нет-нет. Это преждевременно. Пока никаких доказательств его вины нет. Над такими уликами прокурор только посмеется. Бонни, прошу вас... ничего никому не рассказывайте. И держитесь от Тая подальше. Вы слышите?
— Да, я вас поняла.
— Как можно дальше.
Бонни открыла дверь и вышла на крыльцо.
— Уже уходите? — спросил Эллери, но ответа не последовало. — Будьте осторожны!
Она бросила на него один только взгляд — долгий, тяжелый взгляд, и почему-то со страхом. Потом быстро спустилась по ступенькам и ушла, все ускоряя шаг. Дойдя до середины квартала, она пустилась бежать.
Эллери хмуро смотрел ей вслед. Когда она скрылась за углом, он закрыл дверь и упал в кресло.
Интересно, подумал он, какое наказание положено за погубленную любовь.
Мистер Квин сидел в костюмерной Тая и размышлял. Он сидел и размышлял довольно долго. Во многих отношениях дела складывались удовлетворительно; да, вполне удовлетворительно. Однако в одном важном пункте все было плохо, причем в самом важном.