- Я как раз ею и занимаюсь, - заметил я, поднимаясь. Она сняла пальто с вешалки.
- Полагаю, вы не шутили насчет профессиональной тайны?
- Все, что вы мне рассказали, - строго конфиденциально.
- Надеюсь. - Она улыбнулась. Улыбка была искренней, - не рассчитанной на какой-то результат. - И вопреки здравому смыслу - я вам верю.
- Спасибо. - Я вышел из-за стола, когда она открывала дверь.
- Не беспокойтесь, - бросила она. - Я сама найду выход.
- У вас есть мой номер?
- Я позвоню, если что, - кивнула она.
- Обязательно позвоните.
Она снова кивнула и исчезла. Я стоял у стола, не двигаясь, пока не услышал, как закрылась наружная дверь. В следующие три секунды я схватил "дипломат", сорвал с вешалки пальто и запер контору.
Приложив ухо к наружной двери, я подождал, пока за ней не закрылись дверцы автоматического лифта, и выскочил в пустой коридор. Было слышно, как щелкали арифмометры, и жужжит электробритва мадам Ольги, с помощью которой она расправлялась с непрошеными волосками. Я ринулся к пожарной лестнице и, прыгая через три ступеньки, помчался вниз.
Глава двадцать пятая
Я опередил лифт на добрых пятнадцать секунд и ожидал на площадке, чуть приоткрыв пожарную дверь. Эпифани прошла мимо меня на улицу. Я двинулся следом, свернул за угол и спустился в метро.
Она села на поезд местной линии. Я вскочил в следующий вагон и, едва поезд тронулся, открыл вагонную дверь, и устроился на подрагивающей металлической платформе над сочленением, откуда удобно было следить за ней через дверное стекло. Девушка сидела очень прямо, сжав колени и устремив взгляд на цепочку реклам, мелькавших за окнами вагона. Она вышла через две остановки, на Коламбус-серкл, и двинулась на восток, вдоль Центрального парка, мимо Мемориала, где морские коньки тянули колесницу, отлитую из спасенных с затонувшего корабля пушек. Пешеходов было мало, поэтому я держался достаточно далеко от девушки, постукивавшей каблучками по десятиугольным асфальтовым плитам, которые окаймляли Парк.
На Седьмой авеню она свернула к центру, вглядываясь в номера домов, торопливо прошла мимо Атлетического клуба и украшенного скульптурами жилого комплекса Алвин-Корт. На углу Пятьдесят седьмой улицы ее остановила пожилая дама с тяжеленной продуктовой сумкой, и мне пришлось нырнуть в магазин нижнего белья, пока Эпифани показывала ей дорогу, помахивая рукой в сторону Парка.
Я едва не потерял ее - она перебежала через улицу с двусторонним движением, не дожидаясь сигнала светофора, - и растерянно стоял у края тротуара, но девушка замедлила шаги, изучая номера домов над магазинами, вдоль Карнеги-холла. Прежде чем загорелась зеленая надпись "ИДИТЕ", я заметил, как она остановилась в конце квартала и вошла в здание. Знакомый адрес: Седьмая авеню, 881. Там жила Маргарет Круземарк.
Очутившись в вестибюле, я понаблюдал, как латунная стрелка над правым лифтом доходит до цифры "II", а ее двойник слева опускается. Дверцы лифта открылись, и оттуда вышел целый струнный квартет со своими упрятанными в футляры инструментами. Единственным моим спутником оказался мальчик-посыльный от магазина "Кристед" с картонкой зелени на плече. Он вышел на пятом этаже, и я сказал лифтеру: "Пожалуйста, девятый".
На этаж Маргарет Круземарк я поднялся пешком по пожарной лестнице, оставляя позади лихорадочный ритм чечеточного класса и далекие переливы сопрано. Коридор был пуст, и можно было беспрепятственно заняться дверью со знаком "скорпиона"...
Положив "дипломат" на потертый коврик, я щелкнул замочками. Сверху, в "аккордеонных" перегородках, торчали пачки липовых формуляров - для придания кейсу официального вида, но под фальшивым дном я хранил свой профессиональный инструмент. Там в отдельных гнездах лежали: "набор грабителя" из особо прочной стали, контактный микрофон с миниатюрным магнитофоном, десятикратный бинокль фирмы "Литц", фотоаппарат "Минокс" с подставкой для пересъемки документов, пятисотдолларовая коллекция отмычек, никелированные стальные наручники и заряженный "смит-и-вессон", модель "Сентинел", 38-го калибра с корпусом из легкого металла.
Я извлек контактный микрофон и подсоединил наушник. Отличная штука. Достаточно было поднести микрофон к двери, и все тайное становилось явным. Если кто-то появлялся, я ронял микрофон в карман рубашки, а наушник сходил за слуховой аппарат.
Но на этот раз никто не появился. Эхо вибрирующего сопрано сливалось с фортепианным арпеджио в пустом коридоре, но это не помешало мне услышать слова Маргарет Круземарк:
- Мы не были близкими подругами, но я очень уважала твою мать.
Эпифани что-то пробормотала в ответ, и предсказательница продолжила:
- Я часто виделась с ней перед тем, как ты родилась. Она владела "силой".
- Вы долго были обручены с Джонни?
- Два с половиной года... Со сливками или с лимоном, милая?
Очевидно, пришла пора чаепития. Эпифани выбрала чай с лимоном и сказала:
- А все это время моя мать была его любовницей.
- Милое дитя, не думаешь ли ты, что я этого не знала? У нас с Джонни не было друг от друга секретов.
- Поэтому вы с ним и порвали?
- Наш разрыв - не более чем измышления прессы. Нам пришлось сделать вид, будто мы порвали отношения. На то существовали достаточно веские причины. Хотя, по сути, мы никогда не были столь близки друг другу, как в последние месяцы перед его уходом на войну. Конечно, весьма своеобразное положение, я не отрицаю. Полагаю, ты достаточно хорошо воспитана, чтобы не поддаться буржуазным предрассудкам. Правда, у твоей матери их было немало.
- Что может быть буржуазное, чем "менаж а труа"25?
- Причем здесь "менаж а труа"! Не думаешь ли ты, что мы создали здесь некий ужасный уголок секса?
- Не имею ни малейшего понятия о том, что вы "создали". Мама никогда не говорила мне об этом.
- А к чему ей было говорить? Насколько я знаю, Джонатан мертв и похоронен. Он - единственное, что нас связывало.
- Но он жив.
- Откуда ты знаешь?
- Просто знаю.
- Тебя никто не расспрашивал о Джонатане? Ответь, дитя, - от этого могут зависеть наши жизни.
- Почему?
- Не спрашивай. Так кто-то интересовался им, да?
- Да.
- Как он выглядел?
- Обыкновенный мужчина, ничего особенного.
- Здоровый такой? Не то чтобы толстый, но... тяжеловатый? Неряшливый... Мятый синий костюм и нечищенные башмаки. Усы черные, а волосы почти серые, короткие, да?
- И добрые голубые глаза, - добавила Эпифани. - Их сразу замечаешь.
- Он не назвался Энджелом? - В голосе Круземарк послышались нетерпеливые нотки.
- Да. Гарри Энджел.
- Чего он хотел?