— На что намекаешь? На то, что я ее в петлю толкнул? — взгляд Вадима стал жестким, холодным, предостерегающим. Александр отвел глаза, заскучал, выдал нехотя:
— Господь ведает, не мне судить. Сам видишь, грешен.
— Вот и не лезь. А службу отслужи. Деньги завтра из банка заберешь. Подойдешь к Константинову. Я распоряжусь.
Толстяк повеселел:
— Отслужу… Ох, на какой же грех толкаешь. Все по мягкосердечию моему, по любви к тебе, другу единственному. Еще по маленькой за покойницу? Чтоб, значит, мир праху ее, а душе царствие небесное…
— Не понимаю я тебя, Вадим.
— А надо?
— Да хотелось бы. Непонимание тревожит.
Они стояли на набережной и смотрели в мутные воды Невы. Такие же хмурые, как тучи на небе.
— Дождь собирается, — заметил Вадим, поднимая воротник.
— Осень, брат, — пожал плечами Егор. — Отвык ты от климата Родины.
— Привыкну, — протянул тот задумчиво, подставляя бронзовое от загара лицо ветру.
— Не привыкнешь. Найдешь очередную дурочку и махнешь обратно.
— А что здесь делать? Экзотика неустроенности меня не прельщает.
— Отстал ты, устроенность, Вадим, уже давно устроенность.
Греков фыркнул:
— Сказочник.
— Это как тебе угодно. Но поверь, хорошо и здесь жить можно…
— Недолго.
Егор прищурился на мужчину и хотел напомнить, что слово `недолго' скорей относится к тем глупышкам, что покупаются на внешний антураж Вадима, его респектабельность и гиблое очарование инвалюты, но не стал касаться больной темы, промолчал. Однако тот уловил мелькнувшую в глазах брата мысль и криво усмехнулся, натянул перчатки и, развернувшись, медленно пошел вдоль набережной. Егор присоединился, зашагал рядом, поглядывая на него:
— К тетке заглянешь?
— Нет, — лицо Грекова чуть закаменело.
— Кого из своих видел?
— Стрельцова. Посидели, Иру помянули.
— Почему с ним? Не по-человечьи, Вадим — с ним, фактически посторонним, Ирину поминаешь, а нас даже в известность о смерти жены не поставил. Не ожидал я от тебя… Что на этот раз случилось?
— Повесилась. Саня ей пропуск в рай за мзду выхлопотать обещал. Поэтому с ним и поминали. А с тобой — не хочу. Я вообще ее поминать не хочу.
— Что так? Твоя теория затрещала по швам?
Вадим бросил на брата предостерегающий взгляд и сказал, как отрезал:
— Всего лишь ошибка, не то направление.
— Напомни, какое по счету?
Греков остановился и повернулся к Егору:
— Не стоит лезть в мою жизнь.
— Не лезу. Я пытаюсь понять. Много лет пытаюсь. Но не могу. Нет, конечно, ты можешь и дальше пресекать все разговоры на эту тему, но кому от этого будет легче? Тебе нужна помощь. Говорят, сейчас у вас модно иметь психоаналитика. Завел?
— Чушь. Психоаналитик — роспись в собственной неполноценности. Есть свой психолог — значит, есть проблемы, и большие. Кто захочет иметь дело со столь проблемным человеком? Да глупости все это: психологи, психоаналитики. Свои проблемы нужно решать самому.
— Вот ты и решаешь. Напомни, сколько лет?
— А сколько лет ты обещаешь найти Марину?
Егор открыл рот и закрыл. Помолчал с минуту, рассматривая физиономию брата, качнул головой:
— Неужели дело в ней? Глупо, Вадим. Двадцать лет прошло, давно все забыто.
— Для тебя…
— Для нее тоже.
— А для меня — нет.
— В этом твоя беда — мстительный ты. Обиды обычно у закомплексованных подростков копятся, а ты вроде бы давно из юношеского возраста вышел.
— Поправка — не мстительность и обидчивость, а обостренное чувство справедливости.
— Ох! — хмыкнул Егор.
— Ты на вопрос ответишь или уйдешь, как обычно в сторону?
— Ах, ах, — развернулся Егор и пошел вперед.
— Что `ох, ах'? — двинулся за ним следом Вадим.
— Ливенбах.
— Это откуда?