Мужчина с пониманием кивнул:
— Конечно, какая тебе разница, что у меня на душе? О чем я думаю, мечтаю? Что хочу, ради чего живу, терплю… тебя! — плюхнулся головой на подушку. — А скажи… ответь на один единственный вопрос: почему твои папенька с маменькой благословили именно меня с тобой, а не Ирку с Вадимом?
Спросил, и захрапел.
Вера хмуро покосилась на него. Выпила снотворное, и, брякнув стакан о тумбочку, уставилась перед собой: Почему?
— Потому что она была бесплодной, идиот!
Глава 10
Лика обняв колени сидела в ванне и смотрела на воду не чувствуя ее прикосновений к своему телу. Она спасалась, но не видела спасения. Внутри нее жила тревога и будоражила душу, отнимая аппетит, забирая сон. Девушка думала, что примет душ и все пройдет, но не тут-то было: словно наваждение, словно мания, сумасшествие, её одолевало волнение, и виделись твердые губы Вадима, его глаза с прохладой живительной для Лики, мертвой для других. В них был его мир, огромный как вселенная, прекрасный, как распускающиеся бутоны цветов, и он манил её, звал и… прятался, испуганный стремлением девушки, ее готовностью войти в него и остаться навсегда.
А она б осталась. И вымела паутину прошлых ошибок, пыль утрат и разочарований. Отполировала бы мечту и веру, вернув им былой блеск. Она бы спасла его, отдала свою душу по клетке, по атому, заменив омертвевшие от грубости мира ткани его души.
Вадим… — прошептали губы, смакуя имя, делая его привычным, домашним — своим. И как же иначе? Ведь она — это он. И пусть он — это она, всего на миг, короткий как вспышка в ночи, но Лике хватит ее света, чтоб дойти до следующей встречи, пусть через год, пусть через век или целую эпоху, длинную, как и час без него. Вадим…
Вадим встал очень рано не понимая, спал ли вообще. Прошел на кухню, где Вероника кормила завтраком детей и молча плюхнулся на табурет. Ярослав буркнул слова приветствия с набитым ртом и получил осуждающий взгляд матери. Вылез из-за стола, на ходу глотая чай, и вышел с кухни. Маша, решив, что Вадим встал так рано из-за нее, сидела, млея от радости, и не спуская восторженного взгляда с мужчины, жевала тост с сыром. Вера, хмуро наблюдая за дочерью, поставила турку на плиту и покосилась на Грекова:
— Что так рано поднялся?
— Не спалось, — буркнул он, и с трудом заставил себя посмотреть на Машу, копируя ее взгляд. Но удалось лишь на пару секунд — лицо искривилось от кислой гримасы, смазывая эффект. Машу перекосило в ответ, в попытке понять причину столь странной мимики.
— Голова болит? — осенило.
— Угу.
В кухню заглянул Егор, деловито объявив:
— Так, дочь, бегом, я опаздываю, — и увидел Вадима. Прошел в помещение, протянул ладонь для приветствия. — Ты что так рано? Восьми нет.
— Выспался.
— Родители, я смылся! — донеслось из коридора, следом хлопнула дверь: Ярослав отбыл в школу.
— Вадим, раз ты рано встал, может, тогда дождешься Лику, передашь ей список дел? Я бы хотела раньше уйти, чтоб пораньше вернуться, — попросила Вера, разливая кофе в три чашки: себе, гостю, мужу. — Или у тебя дела?
— Да, Вадим, ты куда-нибудь собрался? — подхватил Егор, располагаясь за столом и забыв, что спешил.
Мужчина отрицательно покачал головой.
— Хорошо. А то с ключами накладка получается. Я сегодня закажу на тебя комплект. Но этот день нужно будет как-то пережить. Чтоб не получилось, что ты на лестничной клетке лифт будешь сторожить.
— У Лики ключи есть?
Егор кивнул
— Тогда проблем нет, я ее дождусь, — бросил угрюмо, и принялся поглощать печенье.
— Что такой хмурый сегодня. Не выспался? — озадачился брат.
— Осенняя меланхолия, — процедил, глядя в чашку.
Маша вздохнула, подумав, что мужчина, наверное, расстроен, что она уходит в институт и полдня для них будут потеряны:
— У меня сегодня занятия до четырех…
Вадим кивнул, не глядя на нее. Принялся пить кофе.
Грековы отбыли всем составом, оставив гостя в пустой квартире наедине с собой. Улыбка, выдавленная им в пылу прощанья в прихожей, поблекла, слетела с лица, как только закрылась дверь за хозяевами.
Вадим сунул руки в карманы брюк, постоял, бодая хмурым взглядом поверхность входной двери и развернувшись побрел по квартире. Чем заняться до прихода Лики? Почитать?
Взгляд прошел по корешкам книг на полке.
А почему нет? Провел пальцем по ряду томов, вчитываясь в название и имена авторов на форзаце. К чему душа лежит? Суворов, Моруа, Кант… а может Дюма? Или русские народные сказки? Нет, — вздохнул: Настроение слишком отвратительное, не развеять его никакими сказками.
Направился в комнату Ярослава. Включил его чудо-музцентр, сделав звук на минимум, и сел в кресло. Прикрыл глаза ладонью, чтоб не видеть, развешенных по стенам как картины в выставочном зале, репродукций бригантин, сцен морских баталий. Он решил подремать. Но мысли, словно обрывки кинолент, монтировались в голове, образуя сумбурный коллаж, и гнали сон…
Егор тащит его домой. Вадим виснет на плече брата, не видит дороги, не хочет видеть. `Ира, Ирка'!! — бьется в голове, текут слезы по щекам…
— А-а!! Явился убивец!! Аспид!! Гаденыш такой!! — разоряется тетка. Лицо некрасивое, старое, уродливое в своем гневе.
— Тихо, теть, тихо, не сейчас, пожалуйста, — уговаривает ее замолчать Егор.
— А ты мне рот не затыкай! Не нужен мне здесь аспид такой!! Нет у меня племянника! Ишь, притащился! Что смотришь, глаза твои бесстыжие?!! Изурочил девку, паршивец?!
— Хватит!! — кричит Егор, идет в наступление на тетку, грудью выпихивая её из комнаты в коридор. Прикрывает дверь, и начинает глухо объяснять, что так нельзя, что нужно проявить терпение и понимание…
Вадиму все равно и на него, и на крики тетки, на его заботу, на ее ненависть. Все это проходит мимо него, не задевая. Потому что его нет, и нет мира, в котором он еще числится, лежит на диване и тупо разглядывает гантели на полу. Все это мираж, кошмар. И нужно заснуть, чтоб проснуться. И хорошо б — заснуть навсегда, потому что нет смысла просыпаться там, где нет Иры, а жизнь настолько жестока, что лишает человека единственной радости…
Он больше не существовал для тетки. Ни одного, не то, что доброго слова — обычного — у нее для него не было. Лишь крики, оскорбления, плевки. Вадим сидел в своей комнате черный от горя, небритый, голодный, и слушал, как тетка разоряется. Ее обвинения царапали душу, как алмаз по стеклу, но не было сил выслать ее вон из комнаты, заставить замолчать ни мольбой, ни грубостью. Он тупо смотрел в потолок, слушая теткины визги, и плакал.
Егор разрывался меж ним и Верой, таявшей от горя, как и Вадим.
Видя состояние дочери, Шеховы, боясь потерять последнего ребенка, срочно готовились к свадьбе и отправке дочери на Юга. Бракосочетание отметили скромно, в узком кругу и буквально через пару часов после первого тоста за молодых, сунули их в такси и отправили в аэропорт. Месячный круиз положительно отразился на Вере. Ее щеки порозовели, взгляд ожил.
Но Вадим не видел возрождение Шеховой, смутно помнил, что Егор женится, а когда, куда он отправляется в свадебное путешествие с молодой женой — в принципе знать не хотел.
Он запил. В водке тонула беда, притуплялась боль, и спасительная апатия помогала переносить ворчание тетки, ее обвинения и оскорбления.
Сначала они закрывались с Уваровым у Грекова в комнате и молча накачивались спиртным, потом когда тетка Вадима перешла в рукопашную, с трудом отбившись от старческих, крючковатых рук, под сварливые крики и проклятья, перекочевали к Косте, а дальше неизвестно к кому.
Гудели пару недель, пропив весь белый свет, не ведая, что делается на улице, в мире, и уже не понимая с кем пьют, за что, почему, где.
Вадим очнулся утром. С трудом поднялся с засаленного дивана, побрел по грязному паркету наугад, запинаясь о бутылки, импровизированные пепельницы, какое-то шмотье. Он искал, чем опохмелится. Забрел на кухню, увидел трехлитровую банку с мутно-желтой жидкостью и уже приложился к горлу, как увидел в пиве дохлую муху. Его стошнило в замызганную раковину, здесь же, на кухне. Он открыл кран, сунул голову под струю холодной воды и понял, что похож на погибшую муху, и так же бесславно сдохнет в пиве и водке, прожив столь же бездарную жизнь, как насекомое. Но у него еще есть дела, есть цель. И вспомнилась камера, следствие, Ира… Марина. Он еще не спросил за смерть первой у второй, значит умирать рано. Он еще не разобрался, не отмстил, и пока живет по чужому сценарию, тонет, не потому что его топят, а потому что он позволяет себя топить.