Тут послышались шаги охранника, мы замерли на месте, а Джо Эрп одним неуловимым движением выхватил пистолет и ткнул мне стволом в ухо. Я затаил дыхание. Шаги стихли. Похоже, охранники музея сговорились всеми силами из бегать встречи с нами. Ни охранников, ни сигнализации. Я попытался открыть зелёный ящик, но он был заперт.
— Видите, — бросил я техасцам, — ничего не выйдет. Ящик закрыт.
— Мы взломщики, — не без гордости отозвался Фредди Апсон.
Вынув из кармана какую-то штуковину, он повертел ей в замочной скважине, и ящик открылся. В нём были три толстые пробки. По очереди я выдернул их и передал Фредди на хранение. Там было и два рубильника. Я повернул сперва один, потом другой. Но ничего не произошло ни когда я вынимал пробки, ни когда я щёлкал выключателями. Тусклые ночные лампы даже не замигали.
— Ну вот, мы отключили сигнализацию, — неуверенно сказал я.
— Что это у тебя так дрожит голос, Харви?
— А у тебя не дрожал бы голос, если бы ты гулял по музею с двумя громилами из Техаса, которые пустят тебе пулю в затылок, как только сочтут, что больше им от тебя никакой пользы?!
— Зря ты так, Харви, — сказал Джо Эрп. — Мы ведь можем и обидеться.
— Мысль о надвигающейся смерти заставляет меня забыть учтивость.
— Причём тут смерть, Харви? Не дрожи ты так! Разве я сказал хоть слово о смерти? Или Фредди? Ты нас отведи туда, где висит эта голландская картинка, и мы займёмся делом.
Я мрачно кивнул и повёл их вперёд. Мы прошли залы американской живописи двадцатого века, потом свернули налево, потом направо и оказались в Рембрандтовском зале. Картина, изображавшая Аристотеля, созерцающего бюст Гомера, находилась в центре справа. Мы медленно подошли к ней и остановились. Тут я выложил свою последнюю карту.
— Ну, и сколько платит вам за такую работу пузан?
— Не надо называть мистера Ковентри пузаном, Харви! — сказал один из бандитов.
— Он нам платит неплохо, — уверил меня второй.
— Я могу заплатить не хуже.
— Кончай, Харви, — перебил меня Джо Эрп. —
Если мы выйдем отсюда без картины, нам не спрятаться от него даже на техасских просторах.
— Я думаю о себе, а не о картине, — признался я.
— Мне моя жизнь дороже.
— Разумно, Харви.
— Я готов откупиться.
— Харви!
— Восемьдесят пять тысяч за меня, мисс Демпси и Синтию.
— Харви!
— Наличными, — в отчаянии сказал я.
В этот момент раздался хлопок — зловещий, странный хлопок. Если вы никогда не слышали звук выстрела из пистолета с глушителем, вы не сможете точно представить себе этот звук. Джо Эрп, таращившийся на меня в удивлении, вдруг потерял интерес ко всему вокруг и рухнул на пол. Фредди Апсон обернулся и выхватил свой пистолет, но второй выстрел-хлопок его опередил. Это выглядело, как на сцене. Только что передо мной стояли два живых техасца, а теперь на полу валялись два мёртвых техасца.
Они лежали рядышком в Рембрандтовском зале музея «Метрополитен» — Джо Эрп с дыркой в белой рубашке, обошедшейся ему в 42 доллара 50 центов, и Фредди Апсон с дыркой во лбу, а рубашка его была целой и невредимой. Я же застыл, толком не понимая, жив я или мёртв и опасаясь совершить то лишнее движение, которое окажется роковым. Так я и стоял — как мне показалось очень долго, пока голос не произнёс:
— Ну ладно, Харви, можешь повернуться, только медленно. Ведь лучше стоять, чем спать мёртвым сном на полу рядом с этими подонками. Верно я говорю, Харви?
— Верно, но я не вооружён…
— Я знаю, Харви, но всё равно поворачивайся не торопясь.
Я мысленно представил, что у меня на голове стоит бокал с пивом, и повернулся так, чтобы ни одна капля из этого воображаемого бокала не пролилась на пол. Обернувшись, я увидел человека лет тридцати со смуглым, приятным, хоть и жестковатым лицом. Он был одет в серый фланелевый костюм от братьев Брукс. В руке у него был пистолет марки «люгер», снабжённый новёхоньким пятидюймовым глушителем.
— Молодец, Харви, правильно. Продолжай в том же духе.
— Я, собственно, не имею ввиду ничего такого, — заговорил я, — но вы знаете, как меня зовут, а я…
— Харви, они подслушивали номера в отеле и мы тоже.
— Они?
— Эти техасские подонки, Харви. Тебе понятно или картинку нарисовать?
— Значит, Синтия была права. Он и правда граф.
— Был графом, Харви. Граф Гамбион де Фонти, бедняга.
— А вы, стало быть, Валенто Корсика?
— Молодец, Харви. Ребята говорили, что ты глуп.
Это не так. Может, ты и соображаешь немного медленно, но ты не глуп.
— Но ваш акцент, манера говорить…
— Харви, мир меняется. Я проучился четыре года в нью-йоркском университете — изучал менеджерское дело. Потом год в аспирантуре. В Гарварде. Теперь у нас не тот рэкет, что прежде. Раньше мы стреляли, теперь стали менеджерами, бизнесменами. Теперь нам не надо применять силу — разве что совсем изредка.
— Как, например, сейчас?
— А что ты прикажешь делать? Этот болван из Техаса решил нас потеснить. Вот и пришлось его немного поморочить, пустить по ложному следу. Бедняга Гамбион. Кто мог подумать, что они его пристрелят? Жаль, очень жаль, но мы этого не хотели. Толстяку нравится покупать отели, и мы решили завязать ему на шее маленький финансовый узелок, который он не смог бы развязать. Но теперь дело принимает иной оборот. У нас на руках такая карта, как ты, Харви.
— Не понимаю ваших планов, — твёрдо отозвался я.
— Харви, ты не представляешь себе, как тщательно мы всё обдумываем. Всё до деталей. Мы даже подтолкнули толстяка купить «Рицхэмптон». Мы устроили ему займ, мы впутали в это Э.К.Брендона. Мы даже думали оставить всё, как есть, и прижать Брендона, когда у него на руках окажется эта картина. В этом плане были свои сильные стороны, но у нас есть неплохие записи разговоров Толстяка с Брендоном о Рембрандте. У нас есть его дочь.
— Чёрта с два! Пока мы тут стоим и ждём, когда прибежит охрана, толстяк, наверное, уже собирается прикончить и её, и Люсиль Демпси.
— Не беспокойся насчёт охраны, Харви. И насчёт толстяка тоже. Мы взяли и толстяка, и девиц, и двух его телохранителей. Тебе надо беспокоиться о другом, и я не хотел бы быть на твоём месте.
— О чём же мне беспокоиться?
— О многом, Харви.
— О чём же, например?
— Хотя бы о том, что ты видел, как я убил этих вот ковбоев.
— Господи, но вы же спасли мне жизнь, мистер Корсика!
— Это ты собираешься сказать на суде?
— Из меня свидетеля не сделают. Я буду нем, как рыба.
— Не говори ерунду, — сказал Корсика. — Не будь ослом.
— А почему бы мне не побыть ослом? — возразил я. — Какая собственно разница? Тогда ковбои толкали меня к пропасти. Теперь вот вы.
— Не надо нас сравнивать, Харви.
— И в конце концов вы стреляли при самозащите.
— Харви, — терпеливым голосом произнёс он. — Ты знаешь, кто я такой, или нет?
— Знаю.
— Ну вот и отлично, — отозвался он, вынул из кармана платок и аккуратно протёр свой «люгер». Затем взяв его за ствол, протянул мне. Я тут же взял пистолет, нацелил на него и сказал:
— Не двигайтесь!
— Харви!
— Прошу прощения, — отозвался я, — но раз вы мне дали пистолет…
— Неужели я дал бы тебе заряженный пистолет?
Я наставил «люгер» на дверь и спустил курок. Он только щёлкнул.
— Вот это да! — восхищённо сказал я. — Вы, значит, вышли против них с двумя патронами?
— Нет, Харви, — с этими словами он вынул из кармана небольшой «смит-вессон» и наставил на меня. — У меня есть кое-что про запас.
Я вынул из кармана свой платок, вытер «люгер» и с грохотом швырнул его на пол. Этот грохот разбудил бы и покойника, но никто и не подумал нарушить наше уединение.
— Новая смена охраны будет через полчаса, Харви. Сигнализацию же мы отключили, так что не надо упрямиться, — сказал Корсика.
— А я выдернул три огромные пробки, — признался я. — Они ведь тоже что-то отключили?
— Совершенно верно, — терпеливо разъяснил Корсика. — Отключили питание трансформатора, который преобразует переменный ток в постоянный для грузового лифта. Я знаю схему этого музея лучше, чем главный смотритель. Но не волнуйся, Харви. Мы не крадём картины. Этим занимаются только босяки.
Например, техасцы. А мы — нет. Так что подними-ка лучше пистолет.
Я поднял, подумал и спросил:
— Но ведь пистолет не мой. Зачем это вам надо?
— Могу я поступать так, как считаю нужным, Харви?
— Конечно.
— Оружие записано на тебя, Харви. Девочки покажут под присягой, что тебя привели сюда насильно, принудив участвовать в несостоявшемся ограблении. Ты станешь героем, Харви.
— Только не в Техасе, — мрачно отозвался я и ещё мрачнее добавил: — И не в девятнадцатом участке нью-йоркской полиции.
— Насчёт Техаса — это ты зря, Харви. Вообще-то этот Ковентри родом из Бруклина. Их давно разыскивают в Техасе. То обстоятельство, что ты пристрелил двоих «торпед» из пистолета, в котором было лишь два патрона, означает, что ты просто забыл зарядить пистолет…
— Я противник насилия, — в отчаянии пробормотал я. То, что ковбой толстяк оказался бруклинцем, делало его поистине жалкой фигурой.
— Ты лишил их жизни, чтобы спасти свою жизнь.
— Вы меня обманываете.
— Нет, Харви.
— Почему вы готовы отпустить Синтию?
— Потому что синица в руке, Харви, причём свободная от налогов синичка, куда лучше чем стая журавлей в воздухе.
— Какая такая синица в руке? — крикнул я, и он вежливо попросил меня говорить потише. — Какая ещё синица? — повторил я вопрос гораздо тише.
— Она у тебя в кармане, Харви. Это те восемьдесят пять тысяч, которыми ты пытался подкупить ковбоев. В чеках «тревеллз».
— У меня восемьдесят пять тысяч? Да я валял дурака. Я это просто придумал.
— Харви, — холодно перебил он меня. — Мы подслушивали твой номер в Торонто, мы подслушивали отель. У нас есть связи в банке. Короче, ты дашь мне эти восемьдесят пять тысяч или мне придётся в тебя немного пострелять, чтобы их забрать?
— Но вы вернёте мне обоих девиц?
— Разумеется.
— Когда?
— Как только ты подпишешь чеки и передашь их мне.
Я сунул руку в карман, вынул пачку чеков и показал Корсике.
— Подпиши.
— Где?
— Сядь на пол и подпиши.
Он бросил мне шариковую ручку, а я сел на пол рядом с трупами и подписал пять чеков на десять тысяч, пять на пять и десять на тысячу долларов каждый. Затем я подтолкнул пачку в его сторону.
Он взял чеки, сунул в карман и сказал:
— Хорошо, Харви. Оставайся на месте. Досчитай до ста, но до этого не сходи с места. Мы прекрасно пообщались, и было бы жаль, если бы всё вдруг испортилось.
Он попятился к выходу из зала и скрылся. Может, я и бросился бы за ним, но скорее всего остался бы на месте. Так или иначе, мне не пришлось принимать решения, потому что в зал почти тотчас же ворвались Синтия и Люсиль. Люсиль крепко обняла меня и стала целовать. Из глаз её капали слёзы. Именно такого отношения и жаждало моё потрёпанное в боях сердце. Синтия, напротив, стояла и удручённо смотрела на покойников. Я боялся, что она закатит истерику, но она, похоже, в этот момент внезапно повзрослела.
— Мне их, конечно, жаль, — сказала она, — но это, в общем-то, были плохие люди.