- Извини...
2
Молчи-Молчи ощущал себя именинником. Впрочем, день рождения у него приходился на скучный и мерзопакостный февраль, а пьянящее чувство счастья кружило голову от того, что не было сейчас на всем корабле человека важнее его. Да и как могло быть иначе, если именно из самой Москвы, через столько стран и километров, через огромное пустое пространство над городами, лесами, горами, морями, пустынями летел целый эфэсковский капитан. Только для этого дня Молчи-Молчи одел черные офицерские брюки и белую рубашку с коротким рукавом и такими же искристо-белыми, хрустящими капитан-лейтенантскими погонами, и никто не мог его упрекнуть в нарушении установленной на этой широте формы одежды, тем более, что он вообще никому не подчинялся на борту, а существовал как бы сам по себе. И когда обшарпанный катерок принес на своей закопченной палубе из порта, к которому они по команде пришли еще ночью, невысокого человека в такой же, как у него, белой рубашке, он первым подал ему руку и помог подняться на палубу "Альбатроса", хотя это стоило ему с полминуты плотного контакта с пыльными, так и трущимися по белому полотну парадной рубашки ярко-оранжевыми спасательными жилетами матросов швартовой команды.
Иванов безошибочно, еще по изученным в Москве личным делам, словно перелистывая их желтые страницы и натыкаясь взглядом на воткнутые в приклееные к обложкам конверты серые, девять на двенадцать, дубово снятые портреты "фас" в парадной форме, выделил среди встречающих толстого, бальзаковского вида комбрига, маленького улыбчивого Анфимова, седого болезненно-бледного Клепинина и, конечно же, похожего на засушенную воблу корабельного особиста Сюськова. Лейтенанты и матросы шли фоном, но фоном внушительным - синим и крепким - и оттого он, кивнув им всем, поздоровался с этим фоном одновременно, все-таки выщелкнув, выудив из длинного забора лиц белобрысую, бесхитростную физиономию штурмана.
- Что у вас там в Москве? - невпопад бабахнул Бурыга. - Опять, что ли, Ельцин с Руцким схлестнулись?
Молчи-Молчи с ужасом ощутил, как исчезает, испаряется праздник.
- Схлестнулись, - сухо ответил Иванов, который в душе был за Руцкого, а не за Ельцина, но никому, даже жене, этого не выдал.
- И что теперь? Кто из них победит? - не унимался Бурыга, которого, собственно, и унять-то никто не мог, поскольку не было сейчас на "Альбатросе" офицера старше его по званию и должности. - Ельцин?
- Не знаю. Будущее покажет. Мне бы хотелось взглянуть на штурманскую карту, - перевел разговор из неприятного русла Иванов и, подчиняясь указующей руке Анфимова, пошел по правому шкафуту внутрь корабля.
Молчи-Молчи засеменил следом. Праздник, кажется,
возвращался...
Карта простыней легла поверх обеденного стола в кают-компании и заставила пятерых офицеров склониться над ней. Гарсон, все такой же небритый и все в той же драной белой фланелевке, приоткрыл раздаточное окошечко, высунулся из него, повращал глазами на странную сцену, похожую на картину "Совещание в Филях", и недовольно захлопнул створку: в баки уже подали воду, а он не мог накрывать обед на стол из-за какого-то странного гостя "гражданской внешности".
- Вот это - что? - по-дилетантски поинтересовался Иванов, подперев ногтем на карте значок, похожий на оштрихованное перышко для туши, с буквами "суд." и крестиком рядом с ним.
- Затонувшее судно с глубиной над ним более двадцати метров, покраснев от стыда, пояснил штурман.
- Да это чушь собачья! - распрямился Бурыга и тут же придавил мешком живота квадратных миль сорок Красного моря. - Нас вот это должно интересовать, - и ткнул широким красным ногтем в "перышко", обведенное уже сплошной линией, рядом с которым тем же привеском лежали буквы "суд.", но вместо креста - черный треугольник, похожий на задравший нос и готовый вот-вот погрузиться под белое полотно карты корабль.
Иванов пробежал взглядом по карте и поежился.
- Но их здесь столько!
- Разрешите. - Штурман снова густо покраснел. - Я уже анализировал ситуацию до вашего прибытия на корабль. Сектор поиска гораздо уже этой карты. Примерно вот здесь, - воткнул в плотную бумагу широко расставленные ножки циркуля. В оставшейся под аркой части карты чернели три таких треугольничка.
Для Молчи-Молчи штурманская карта была китайской грамотой. В прежней, доособистской жизни, он носил зелено-коричневую армейскую форму со стройбатовским трактором и киркой в петлицах, строил санатории и дачи для генералов и адмиралов на южном берегу Крыма и видел море только с того же южного берега. Из плотной обоймы насквозь пропитых и прокуренных стройбатовских офицеров он вываливался напрочь только по той причине, что действительно не любил водку. В батальоне сначали посчитали это жеманством, потом - вызовом, а чуть позже даже испугались, ибо непьющий среди пьющих наиболее вероятный сексот. И когда из стройуправления им "спустили" разнарядку на одного офицера для направления на особистские курсы в Новосибирск, более удобной кандидатуры просто не оказалось.
Так Молчи-Молчи стал "мареманом", хотя до сих пор не мог отличить вьюшки от вентиляшки, а бимс от пилярса. Вот и сейчас он стоял над картой с глубокомысленным видом адмирала Нельсона, тер выбритый до лакового блеска подбородок и, кажется, в самом конце разговора, в виде важнейшей ремарки должен был сказать такое, от чего все присутствующие почувствуют себя салагами первого месяца службы. Но шло время, теснимое черной стрелкой корабельных часов на переборке, а он все молчал и молчал, на самом деле с ужасом надеясь на то, что его не спросит о чем-нибудь Иванов.
Праздник мог превратиться в позорище, но тут его спас, даже о том не догадываясь, Бурыга.
- От эти три ржавые кильки мы и пощ-щупаем! - он помял паркий воздух кают-компании толстыми красными пальцами и озорно щелкнул ими. - Но только после обеда. "Баклан"* на флоте - первое дело. Да? - Повернулся к окошечку, и оно, отзываясь на его магический взгляд, рывком открылось. В деревянных планках, словно в багетной раме, сочным портретом красовалась щекастая физиономия гарсона, на котором даже сквозь трехдневную щетину красными пятнами высвечивал румянец...
Три треугольника - три попытки. Как в тяжелой атлетике. Только там, на помосте, все зависит от тебя, от мышц, от воли, а здесь - от множества совершенно иных факторов. Карты составляют люди, а людям свойственно ошибаться. Первый значок оказался блефом. Никакого корабля на рифовой отмели не было. Или он существовал лишь в воспаленном мозгу картографа, или за те годы - пока печатали карту и пока пылилась она на складах - содрали "железяку" с мели и отправили в переплавку. Кораблик, скрытый за вторым треугольничком, оказался чуть ли не таким же масеньким, как и сам обозначающий его значок. А возможный проход между рифов и отмелей к третьему, последнему, вызвал такое покраснение лица у штурмана, что его тревога тут же передалась и остальным.
"Альбатрос" стал на якорь. Судно, сидящее на мели, еле угадывалось на горизонте подрагивающей черной точкой. Казалось, что оно не просто лежит на нитке горизонта, а вибрирует, будто
-----
*"Баклан" ( флот. жарг.) - еда.
канатоходец на проволоке, и, если не поторопиться "Альбатросу", то
не выдержит и упадет на ту сторону, за горизонт.
Спустили шлюпку. Иванов, который не умел плавать, впервые за все время пожалел, что в командировку отправили его, а не Петрова. Но другого выхода не было. Он обязан был вместе с командой шлюпки добраться до судна.
На борту к тому времени все уже знали, что идут "мочить" бандюг с яхты, и потому никого не удивил слишком грозный вид матросов в касках и с "калашниковыми" на груди поверх оранжевых спасательных жилетов, которые строем стояли на шкафуте над прижавшейся к "Альбатросу" шлюпкой.
"Бронежилеты бы им вместо пробковых жилетов," - подумал Анфимов, но, представив, каково было бы морякам сидеть на таком пекле под металлическими плитами, в какой-то мере даже успокоился, что нет на борту бронежилетов. И без того по вискам и скулам уже сбегали из-под касок первые сочные капли пота.
Инструктаж получился коротким. Как вести себя в шлюпке, матросы знали и без этого. А как вести бой с яхтой, Анфимов представить себе пока не мог. Так - общие слова о бдительности и взаимовыручке. И - самое главное беспрекословно подчиняться Киму, которого он назначил старшим в шлюпке.
Маленький плосколицый Ким от осознания важности порученного дела еще сильнее сощурил глаза, и те совсем исчезли с его смуглого лица.
- Гребцы - в шлюпку! - отрывисто скомандовал он, и моряки быстро заняли свои штатные места. Самые крепкие, плечистые - на кормовой доске-сидении, которую, к удивлению Иванова, они тут же обозвали банкой.
Следом за гребцами в шлюпку спрыгнул высокий мичман с мощными кавалерийскими усами на молодом, не умеющем скрывать клокочущие в теле силы, энергичном лице. Он заправил в стальную обойму флагшток с еще советским, звездным и серпасто-молоткастым Военно-Морским Флагом, помог сесть в шлюпку Иванову, отдал честь старшему перехода - Киму - и пристроился на корме на маленьком скругленном доске-сидении.
- С Богом! - не по уставу проводил Анфимов.
- Протянуться! - яростно крикнул мичман и под толчки отпорными крюками по борту "Альбатроса" переложил руль в направлении от корабля.
Серо-синяя махина начала медленно отплывать в сторону, хотя на самом деле никуда она не отплывала. Просто шлюпка на инерции толчка вышла на чистую воду, и мичман все так же громко - чтоб слышали и на корабле гаркнул:"Уключины вставить!"
Матросы достали откуда-то из-под ног стальные вилки, которые показались Иванову в чем-то схожими с ухватами для горшков в его родном вятском селе, вставили их в гнезда.
- Весла разобрать! - опять прямо в ухо Иванову проорал мичман, а чуть позже, когда почти четырехметровые весла вошли в уключины, зачем-то еще раз сказал: - Весла... - и Иванов уже решил спросить, какой в этом смысл, как его тут же оглушили продолжением фразы: - ... на воду! Раз-два-а-а-три! Раз-два-а-а-три! - задал ритм мичман и, поняв, что загребные уже и без его считалки взяли темп "тридцать в минуту", решил просветить важного гражданского пассажира:
- А знаете, из какой породы дерева делается шестивесельный ял?
Иванов отрицательно покачал головой, что очень обрадовало мичмана.
- Дуб, ясень и сосна. Но в основном - дуб. А весло - или из ясеня, или из бука. А осадка какая у яла, знаете?
Ким повернул к Иванову хмурое, с резким налетом озабоченности лицо и почему-то пояснил:
- Ял - это правильное название нашего типа шлюпки. Осадка - полметра. Рифов особо опасаться нечего, но немного попетлять придется. Пересядьте, пожалуйста, на мое место.
Теперь Ким оказался рядом с мичманом и, посмотрев снизу вверх на его сразу погрустневшее, с опустившимися крыльями усов лицо, приказал:
- Держи, старший боцман, пока вот это направление. И жди новых команд. - Он вынул из кармана и захрустел на коленях схемой прохода между рифами - прохода сложного, слаломного, может и не совсем необходимого для шлюпки с осадкой всего в полметра, но уже выбранного, утвержденного, а, значит, требующего точного выполнения.
Пальцы мичмана, крепкие мозолистые пальцы в рощицах смоляных волос, подали вправо головку руля и узкое деревянное перо направило ял влево. Лопасти весел в поблескивающих на солнце стальных оковках взбивали и взбивали синюю воду.
- А ведь мозоли набьем с непривычки, товарищ старший лейтенант, - не оборачиваясь, как бы одной спиной, обратился к Киму правый загребной.