Усилие исказило круглое, если не сказать даже, смешное, если не знать, что перед тобой капитан ФСК, лицо Иванова. Вопрос Майгатова сбил его с ритма, и он, враз забыв то, о чем рассказывал только что, начал припоминать блокнотные записи по "Альбатросу".
- Абунин... Абунин... А-а, они убили его еще до швартовки с вашим кораблем. Потом - абордаж... Прямо как у настоящих флибустьеров. Потом... А-а, у них какой-то огромный охранник в маске... ну вообще-то они все в масках... пробежал в конец корабля...
- На ют, - поправил Майгатов.
- Ну да, на ют... И стал перебрасывать мешки с юта на яхту.
- А коробки он не трогал? Там были еще коробки...
- Я видел. Нет, коробки их почему-то не заинтересовали.
- Бандит с юта... он, вы сказали, был такой крупный...
- Даже чересчур, судя по рассказам...
- Мне все ясно, - теперь уже вскочил Майгатов и, даже не заметив, была ли боль в боку, пробежался к окну и обратно. - Вот зачем им нужна была схема трюмов.
- Зачем? - с удивлением обнаружил прореху в уже сотканном полотне событий Иванов.
Под окном громко завелся двигатель машины. Чьи-то голоса вплелись в его монотонное рычание. Громко хлопнула дверь, и под вонючий выхлоп, добивший до второго этажа, до их комнаты, машина зашуршала по песку и битым кирпичам.
Майгатов поморщился от противного, муторного запаха и продолжил:
- Они решили, что мы успели до потопления "Ирши" перегрузить мешки из ее трюмов к себе на борт. А поскольку на юте лежало мало мешков, они вообразили, что остальные - в трюмах. Вот для чего им нужна была схема. И вот почему я здесь, - даже как-то обрадовался своему открытию Майгатов.
Оно ничуть не облегчало его судьбу и его болезнь, но снимало один маленький, ощутимый грузик с души.
- Возможно, - все-таки оставил немного места для сомнения Иванов, с удивлением наблюдавший, как густо покраснел, пока говорил, еще недавно такой мертвенно бледный Майгатов.
- Не возможно, а точно!
- Это могли бы на сто процентов подтвердить лишь Крутые, - вслух подумал Иванов. - Но гигант лежит где-то на дне Красного моря и кормит собою рыбок.
"Еще одна кровь," - подумал уже про себя Майгатов, впервые услышавший о гибели грузина. На дне души качнулась жалость к нему. Она не была такой сильной, такой подступающей горьким комком к горлу, как печаль об Абунине. Это была просто жалость к человеку, который, наверное, считал, что живет единственно верно, раз "зарабатывает" так много, и так и не понял, что он упустил, если бы жил иначе.
- Да и остальные уже на небесах.
- Каких... небесах? - не понял Майгатов, который уже начинал путаться в образных рядах контрразведчика.
- Самых обыкновенных. Взорвали мы яхту.
Новость оглушила Майгатова. Иванов немного помолчал, ожидая вопросов, но их не было, и он сам, в подробностях, рассказал об Али, о трассерах Перепаденко и о тех обгорелых обломках, что они вылавливали потом больше часа, так и не найдя ничего больше, кроме этих обломков.
Выговорившись, помолчал. Майгатов думал о чем-то своем.
- У меня к тебе просьба, - нагнулся за тумбочку Иванов, и Майгатов впервые с удивлением обнаружил, что там стоит кейс-дипломат. - Опиши страницах на пяти-семи все, что с тобой произошло. Плен. Кого видел. Побег. Особенно внимательно - внешности тех, кого видел. Про этого, с бородавкой, отдельно, в конце. Постарайся создать его фоторобот. А ты, часом, рисовать не умеешь?
- Нет. Умел бы, в офицеры б не пошел.
- Я бы тоже. Ну ладно. Хоть как можешь накалякай. Хоть примерно. Все равно главное - словесный портрет.
Положил на тумбочку стопку ослепительно белоснежной финской бумаги и ручку.
- Трудись, летописец. А я пока по больнице пройдусь. Посмотрю, ради чего наши врачи тут за эти копейки корячатся...
Майгатов, оставшись в одиночестве, с минуту посидел на койке, потом с грохотом передвинул стул к тумбочке, сел на него и подумал, что надо бы у Иванова попросить листов десять такой бумаги и сообщить наконец о себе маме и сестре. Теперь, когда он начал выздоравливать, в этом уже был смысл. Потом он подумал о том, что в школе, в сочинениях, ему тяжелее всего, муторнее всего давалась первая фраза, но, поскольку за этот труд оценка не предвиделась, он начал его по-автобиографичному:"Я, Майгатов Юрий Александрович..."
Пропевшая дверь заставила оторвать глаза от слепящей бумаги.
- Извини, что отвлекаю, - вошел в комнату смущенный Леонид Иванович. Мы хотели к тебе зайти, но этот кагэбэшник... Наверно, у нас это уже в генах. Боимся КГБ, хоть ни разу ни мне, ни родне оно больно не сделало...
- А кто - "мы"? - предложил свой стул Майгатов, а сам пересел на кровать.
- Я и... Лена.
Леонид Иванович так и не сел. И в том, что он траурно стоял, и в том, что отчеркнул Лену паузой, таилась какая-то горькая тайна.
- А что случилось?
- Понимаешь, утром было совещание. Пришло важное указание. Выделили... Лену.
- Куда выделили? - округлил глаза Майгатов.
После ивановских недомолвок и намеков новые намеки уже раздражали.
- В состав бригады... в Эфиопию. У них там - эпидемия.
- А когда она уезжает? - по этому длинному, с паузами и извинениями объяснению Майгатов понял, что Леонид Иванович что-то знает об их отношениях. А если не знает, то догадывается и боится сделать ему больно.
- Она... уже уехала, - наконец, выдохнул врач.
Майгатов ужаленно вскочил.
- Нет-нет, уже не успеешь. "Сверху" торопили.
- Это надолго? - постарался как можно спокойнее спросить Майгатов.
- На месяц... Ну, от силы - полтора.
Майгатов сопоставил со своими сорока сутками карантина, но, поскольку он так и не узнал, с какого именно дня они отсчитываются, то не нашел успокоения в душе.
- Она попросила передать, - торопливо достал он из кармана брюк сложенную вдвое продолговатую бумажку.
Пальцы Майгатова торопливо развернули ее. На белом листе аккуратным округлым женским почерком были крупно написаны семь цифр.
- Извини... У меня дела, - зачем-то пожал руку Леонид Иванович и быстро вышел из комнаты.