- Ну давай, - непривычно тихо пробурчал Бурыга. - Но если что, ты командир...
Майгатов в своей каюте сменил тропическую куртку и шорты на синюю рубаху с длинными рукавами и синие брюки. Не для красоты и не для того, чтоб не обгорела кожа на солнце, а, скорее, оттого, что за месяц похода в этом жарко-влажном пекле вокруг Аравии моряки поняли, что чем больше закрыто тело, тем меньше солнце выпаривает пот и тем легче переносить пытку жарой. По-пиратски повязал голову белым платком. Без всякого удовольствия посмотрел на прижавшийся к рваному клочку тени термометр - плюс сорок два. А, может, и сорок три. Смотря с высоты какого роста посмотреть. С майгатовских ста восьмидесяти двух сантиметров больше виделось сорок два. Что было, конечно же, лучше, чем сорок три. Но хуже привычных двадцати пяти-тридцати в его родном Новочеркасске в это время года.
Оглянулся на зеркало. Белизна платка еще сильнее подчеркивала смуглость кожи. В больших карих глазах, словно под кальку скопированных с отца, стыла бесконечность задонских степей, голос далекой, растворенной в веках то ли буртасской, то ли хазарской, то ли праболгарской, то ли еще какой тюркской крови. А выбившийся из-под платка каштановый чуб напоминал о матери, тихой липецкой крестьянке, волей военной судьбы оказавшейся на юге России, где и встретила она чернобрового красавца-дончака. Что еще от матери? Ах да - губы. Красивые, четко очерченные, с пухлинкой губы. Сколько раз после боев на ринге запекались, набухали чуть ли не с крупную абрикосину, а все равно восстанавливались, наливались юношеской спелостью. Мама-мама, далеко ты, ох, далеко! И нет уже отца, погибшего в автокатастрофе на своем старом, видавшем виды орсовском "газоне". И не у кого спросить, что это так жжет, гнетет душу, куда зовет сердце. Плохо, все кругом плохо. Флот гниет, как запущеная рана. Да и страна гниет. Стра-на! Нет уже той страны, которой присягал. Осколки одни. Словно врезал по стеклу стальной кулачище, и разлетелось оно вдребезги. И уж можно успокоиться этой ручище, отдохнуть, ан нет - раздирает еще не до конца отколотые осколки, скоблит ногтем по остаткам старого стекла. Уже и училище в Стрелецкой, где пять лет жизни оставлены, вроде и не училище, а институт, к тому же украинский.
- Та-ащ старший лейтенант, - вкрадчиво прошептал в щель приоткрытой двери запыхавшийся матрос. - Командир на шкафут вызывают...
- А как кранцы?
- Повесили уже. Двойную норму.
На шкафуте, прямо у выхода из коридора, Майгатова остановил Анфимов.
- Юра, если хоть немного того...
- Все нормально, товарищ командир. Дальше меня в училище никто в длину не прыгал: под семь метров - разрядный результат. - Возбужденно потер ладонь о ладонь. - Если б не сплошной борт от надстройки, то лучше бы поближе к носу прыгать. А с носа уже высоковато.
- Если б знать, где упасть...
- Соломки, в смысле? Там соломкой не пахнет. Сплошное железо.
Рулевой медленно подрабатывал вправо, и борт "летучего голландца" с облупившейся у фальшборта серой краской, с выгибом от какого-то старого, скорее всего, навала на причал, с мертвенно поскрипывающими стрелами грузовых кранов, со слепыми окнами ходовой рубки подплывал все ближе и ближе. "Да-дах!" - впечатался борт "Альбатроса" в шкафут сухогруза. Кранцы - а ими служили покрышки от "ЗИЛов" - сплющились в блины, но не дали стальным бокам кораблей потереться друг о друга. "Альбатрос" со всхлипом разжимаемых покрышек отошел на пару метров от борта сухогруза и чуть сбросил скорость, чтоб поровняться с беглецом.
Когда синяя пропасть сузилась до полуметра и вот-вот должны были чавкнуть сплющиваемые покрышки, Майгатов сандалией подвинул по палубе от себя отстегнутую насолидоленую цепочку лееров*, выдохнул воздух из легких и одним толчком бросил напрягшееся тело на борт сухогруза. И, уже отрываясь, вдруг ощутил, что отталкивание смазалось как-то странно отплывшей назад палубой. Руки схватили сначала воздух и только потом отчаянно вцепились в загнутый край борта.
- Майга!.. - обрывком крика ударило в спину.
Он, насколько позволяла поза висящего на кончиках пальцев скалолаза, повернул до боли в шее голову и углом глаза, через противную мешающую мутнинку разглядел, что отплывший назад борт "Альбатроса" двинулся к нему. "Ноги!" - сразу кольнуло в мозгу предчувствие. Секунда - и ноги попадут в тиски между бортами.
- А-ах! А-ах! - поочередно вскидывая руки с намокшими, непослушными ладонями, он перехватил наконец борт за срез выступа и, как в училище на гимнастической перекладине, рывком попытался сделать "выход силой", одновременно бросив на борт правую ногу. ------- *Леер - туго натянутый стальной трос, цепочка или металлический прут, служащий для ограждения борта.
"Зацепился", - радостно клекнуло в голове, и тут же наехавший борт "Альбатроса" так тряхнул сухогруз, что Майгатову пришлось до черноты в глазах впиться в срез борта локтем правой руки и соскальзывающей, никак не желающей зацепиться сандалией.
- Спокойно, спокойно, - не своим голосом прохрипел сзади Анфимов, и неясно было, кого он успокаивал: сгрудившихся у лееров моряков, разинувшего рот Бурыгу, себя или висящего, словно альпинист над пропастью, Майгатова.
Сандалия, наконец, слетела, освобожденная ступня пяткой зацепилась за срез. Майгатов помог ей локтем и, уже не думая о том, что падать придется все-таки не на мяконькую подстилочку, перевалился через борт сухогруза.
- Ур-ра-а-а! - вскинулся "Альбатрос" с ревом, которого хватило бы стадиону, наконец дождавшемуся гола в ворота сильного противника.
Нога поискала отлетевшую сандалию, пальцами подвинула толстую войлочную подкладку в нем (если не подкладывать, обожжешь ступню даже через кожаную подошву), и только потом, когда крик стал затухать, Майгатов поднялся и махнул призывно рукой:"Давай швартов!.."
Скрепленный швартовом участок дал возможность перепрыгнуть на сухогруз седому, чуть ли не старше Бурыги по годам командиру электро-механической боевой части капитан-лейтенанту Клепинину, еще трем морякам, одним из которых оказался маленький сигнальщик, первым обнаруживший змею, и тут же сезон прыжков прервал нервный крик с мостика:
- Товарищ командир, рифовое поле! Разобьемся!
Анфимов хмуро обернулся, из-под козырька, сделаного ладонью, вобрал в себя взглядом безликую на фоне раскаленного солнца голову штурмана и в этой горящей, объятой пламенем голове почувствовал какое-то плохое предзнаменование.
- Вах-цер!
- Я-а! - выбросило окриком Анфимова на крыло мостика тонко карандашного, по-девичьи узкоплечего вахтенного офицера, и его голову тоже ожег, обезличил диск солнца.
- Лево руля! - и уже боцманам: - Рубите чалки! Майгатов, останови судно и это... выясни, что к чему... Что-о?.. Да, все проверь. И груз тоже... Штурман, ты где?.. А-а, слушай, дай вахтенному безопасный курс. Я уже бегу наверх!..
5
Худая грязная чайка, больше похожая на ворону, чем на чайку, села на круглую антеннку над рулевой рубкой, собрала уставшие крылья, о чем-то подумала, опустив такую же грязную унылую голову, и горьким, нутряным криком словно позвала к себе Майгатова.
- Мех, а, мех, - обернулся тот к Клепинину, седому, наверное, самому старому на флоте и, скорее всего, самому опытному по мехчасти капитан-лейтенанту. - Посмотри машинное. Надо движки вырубить, - остальным лишь махнул головой на мрачную, похожую на грустную птицу над мраморным надгробием, чайку.
Ходовой мостик встретил кладбищенским молчанием. Лишь раскрытый вахтенный журнал и еще свежий окурок на рулевой колонке подсказывали, что люди только-только вышли отсюда и - еще секунда - ввалятся снова, грохнув смехом розыгрыша, с белозубыми улыбками на бородатых, пятнистых от солнечных ожогов лицах.
- Что? - вздрогнул Майгатов от хлопка.
- Это книга... справочник штурмана упал, тащ стащ лит-нант, - успокоил все тот же махонький сигнальщик.
- Справочник, говоришь? - поднял Майгатов с палубы книгу. - Штурмана точно, - прочел на грязной, засаленной обложке. - Значит, был же штурман...
Пальцы сами собой открыли первую страницу вахтенного журнала.
- Транспорт "Ирша". Порт приписки - Калининград. Собственность ТОО "Амианта". Ген. директор - А.Круминьш. Капитан - Л. Пестовский," - прочел вслух и тут же вернулся к странице, на которой был открыт журнал. Последняя запись - за полдень. Координаты. Запасы топлива, воды. Обычная муть. Никаких событий не зафиксировано. Только маленькая пропалинка от сигаретного пепла в нижнем углу страницы. Маленькая и рваненькая, словно шрам на выбритой щеке.
Выглянул в дверь. "Альбатрос", описывая циркуляцию, уходил мористее. Горизонт был чист. Или вон там что-то белеет? Чей-то борт? Может, и вправду какое-то суденышко, а, может, показалось. Слепит так, будто в зрачки иглы вставляют.
- Вот что, Абунин, - вспомнив, наконец, фамилию матросика, обернулся к нему от двери. - Стань к рулю и бери курс за "Альбатросом". Еще неизвестно, что с движками. Тебе, - кивнул первому из оставшихся матросов, вялому, вот-вот готовому упасть и заснуть моряку, - осмотреть грузовой трюм. А тебе, - второй моряк уже без кивка подобрался весь, выпятил грудь, озорно блеснул близко посаженными хитрыми глазами, - шлюпки, потом - бак, в общем всю верхнюю палубу, - и уже только для Абунина: - Я - вниз, каюты осмотрю...
Кают-компания встретила вековой, лоснящейся от жира грязью. То ли экономило это ТОО "Амианта" на всем подряд, то ли бизнесуха шла у них не ахти как, но только столы, стулья, буфет, жалкая, криво висящая на переборке засиженная мухами картина, радиола столетней давности были такими обшарпанными, такими запущенными, словно здесь размещался склад хламья, а не место, где питались, да к тому же не раз в сутки. На камбузе, в исцарапанном алюминиевом лагуне, спекшимся комком пластилина пристыли к дну макароны. Открытая банка тушенки, вычищенная и вылизанная изнутри до зеркального блеска, дополняла убогий бедняцкий пейзаж.
Остальные каюты, в том числе и командирская, были пусты. Вещи, одежда, книги, казалось, еще хранили тепло рук своих хозяев. Но почему-то, по очереди покидая каюты одну за другой, он ощущал, как поднимается в душе, усиливается чувство, что вот сейчас, вот если не за этой, то за той дверью он наконец встретит человека. И чем меньше оставалось дверей, тем ярче становилось это чувство.
Именно оно заставило так резко рвануть погнутую металлическую дверь в радиорубку. Нет, пусто. Майгатов уже хотел выйти, но взгляд скользнул с потрескивающей, работающей аппаратуры на палубу и остановил движения офицера. На мокром и без того лбу крупными ягодами выступил пот.
- Вот-ты-ы, - склонился Майгатов над бурой, с хорошую тарелку размером лужицу. - Кровь. Свежая.
Где-то внизу, под палубой, недовольно вздрогнул, затих движок. Треск, катающийся горохом по динамикам радиостанции, стал еще громче. Майгатов вспомнил о механике и, медленно отступая и старясь ничего не задеть, словно вот-вот должны были прибыть судмедэксперты, вышел из каюты. И пулей - в машинное.
- Сидорыч! - под буханье ног по трапу заставил обернуться седого, белого-белого лицом, которое так мало видит солнечный свет, Клепинина. Иди сюда! Там в этой... радиорубке...
Грубый толчок в спину швырнул его с середины трапа вниз, и Майгатов со всего размаха, еле успев выставить вперед руки, упал на стальные листы пайол*. Руки смягчили удар, но лбу все равно досталось: правая, уже дважды сшитая до этого бровь заныла на одной протяжной ноте. "Почти нокаут," оценил тошнотно пустую и одновременно такую отяжелевшую голову. Приподнялся на саднящем локте, чтобы разглядеть бандюгу-толкача, но вместо этого увидел у дизеля неподвижную, ставшую какой-то по-детски маленькой фигуру Клепинина.
- Си-идорыч, - позвал тихо, словно боясь разбудить.
Тишина. Только за переборкой что-то потрескивает сухим хворостом. ------- *Пайол - металлический или деревянный съемный настил в виде щитов в трюме для предохранения конструкций дна от повреждений в случае падения груза.
Встал - и не поверил своей очугуневшей голове. И, только сделав робкий шаг вперед, понял, что голова ни при чем - не в вестибулярке дело, а в том, что действительно палуба накренилась.
- Сидорыч, - склонился над безвольно повисшей седой головой. На душе стало так тяжко, словно это он убил старого меха. И чуть не закричал от радости, услышав почти беззвучный, из ноздрей вытекший стон...