То, что лежащий на кровати был студентом, пристав понял и по стопке книг на столе, чернильнице, паре нещадно раздрызганных гусиных перьев. Но Обухов все-таки спросил:
-- Покойный числился студентом?
-- Так точно-с! -- ответил Сычин, по привычке кланяясь при этом.
-- Кто его обнаружил первым?
-- Истопник Федор. Пришел топить "голландку", а тут закрыто. Я ему ключ дал, он открыл номер, вот-с... -- Сычин показал рукой на кровать.
-- Позови-ка его, -- велел квартальный.
Поставив канделябр на стол, Сычин удалился, а полицейский начал рассматривать мертвеца. Тот лежал на спине, наполовину прикрытый одеялом, да еще с накинутым сверху клетчатым пледом. Левая рука покойного свешивалась с кровати, рот остался открытым, так же как и глаза. Белое, бескровное лицо студента выражало явную муку. На подбородке и серой наволочке тощей подушки остались пятна засохшей крови.
Нагнувшись, пристав осмотрел открытую шею мертвеца, затем перевел взгляд на грязную нательную рубаху студента. Тем временем Сычин вернулся с невысоким, коренастым мужиком, густо заросшим плотной черной порослью в виде окладистой бороды и лохматой прически под горшок.
-- Ты первый нашел его? -- спросил Обухов строго, но спокойно.
-- Я, я, стало быть, -- мужик неуклюже пригибался, словно порываясь поклониться в пояс, в руках все время мял вытертый заячий треух. -- С соседнего нумера жаловаться стали, дама одна. Печка у них одна на два номера, а уж три дня не топлено.
-- Ничего здесь не трогал?
-- Нет, как можно? Только дрова вот положил, все одно ведь потом топить придется, -- мужик ткнул треухом в охапку дров рядом с "голландкой".
Обухов несколько секунд пристально смотрел на истопника, тот не выдержал и отвел взгляд. В этом квартальный не усмотрел ничего особенного, хуже, если бы было наоборот.
"Деревенщина, -- решил он. -- Недавно в столице".
-- Когда прибыл в Санкт-Петербург? -- спросил он.
-- На Ильин день, -- все так же неуклюже кланяясь, ответил мужик. -Отпущен барином своим, князем Оболенским на заработки. Пашпорт у хозяина.
Квартальный удовлетворенно хмыкнул. За двадцать пять лет службы Обухов хорошо научился разбираться в людях.
-- Ну смотри мне, ежели соврал! Иди.
Мужик, сразу вспотев в нетопленой комнате, торопливо выскользнул за дверь. И тут же Жмыхов, неподвижной глыбой застывший в дверном проеме, пробасил:
-- Дохтур прибыл.
-- А, вовремя.
Вскоре в тесную каморку протиснулся невысокий, круглый, как снеговик, человек с колобкообразной лысой головой.
-- Допрое утро, Михаил Львович, -- заговорил он, сразу обнаружив явный немецкий акцент.
-- Доброе утро, Карл Францевич.
-- Што случился?
-- Вот, мертвое тело. Скорее всего чахоточный, но посмотрите сами.
Обухов уступил свое место у кровати судебному медику, а сам долго рассматривал письменный стол. Проворный Сычин уже принес листок бумаги для составления протокола, новые перья. Но не это занимало полицейского. Кроме стопки книг, кувшина с водой, тарелки, на столе не обозначилось ни крошки хлеба.
-- Сколько он не платил за постой? -- спросил Обухов вившегося вокруг него вьюном Сычина.
-- Месяц. Все, говорил, прислать должны, да никак.
-- Кашлял ?
-- Да, сильно.
"Едут со всей России в столицу без надлежащего дохода, а потом мрут как мухи от голода да чахотки. Этот тоже, видно, из этих новых, разночинцев."
-- Вы абсолютно прафы, любезный Михаил Львович. Именно чахотка, туберкулез, -- медик со значительным видом поднял вверх указательный палец.
-- Ну что ж, -- Обухов обернулся к Жмыхову. -- Дроги прибыли?
-- Так точно-с!
-- Зови, пусть забирают, а нам с Карлом Францевичем еще надо протокол писать.
Когда все формальности были исполнены и медик отбыл, Сычин неожиданно вкрадчивым тоном обратился к сидевшему за столом квартальному:
-- Ваше превосходительство, имею до вас одно конфиденциальное дело.
Обухов медленно поднял на него взгляд, брови его удивленно поднялись вверх. Жмыхов ушел, сопровождая труп, в номере они остались одни.
-- Ну, говори.
-- Видите ли, господин квартальный надзиратель, -- зачастил старичок, -- в двенадцатом номере у меня второй месяц проживает одна дама, некая Соболевская, как она говорит, имеет дело до казенных инстанций. Судя по одежде, дама среднего достатка, а тут, чувствуется, совсем поиздержалась. Я вчера пришел к ней с разговором -- платите, дескать, или выселяйтесь. Она в слезы, нету у ней средств, а потом дает мне вот это и предлагает купить.
Сычин порылся у себя в жилетном кармане и протянул Обухову большую монету, судя по цвету и размеру, рубль. Но поднеся ее к глазам, пристав с удивлением увидел незнакомый ему профиль, а затем прочел и надпись по кругу.
-- Вот видите, какое чудо, -- Сычин все суетился, все говорил. -- Я спрашиваю ее, что, дескать, это такое, а она твердит свое: больших денег эта монета стоит. Я бы, говорит, сама ее продала, да не знаю кому. А тут еще занедужила, ноги болят, сил хватает только по канцеляриям ходить...
-- Где она? -- прервал старика Обухов.
-- Кто? -- не понял Сычин.
-- Эта ваша дама.
-- В двенадцатом номере.
-- Веди, -- коротко велел квартальный, продолжая при свете свечей разглядывать диковинный рубль. Фальшивок на своем веку Обухов видел предостаточно, руку и глаз набил хорошо. Но в том, что эта монета из чистого серебра, он не сомневался ни секунды. И вес, и цвет металла соответствовали российскому стандарту. Качество оттиска также внушало уважение. Любой другой из полицейских чинов на месте Обухова просто передал бы монету на расследование, но квартальный был немного знаком с нумизматикой. Месяц назад умер его старый знакомец, аптекарь Косинский, сосед по квартире. Тот имел кое-какие диковинные монеты, а кроме того, располагал и каталогом генерала Шуберта с описанием подобной монеты. Станислав Косинский как приобрел этот каталог, так все уши прожужжал Обухову про загадочный константиновский рубль.
Они прошли длинным коридором и остановились у одной из дверей. Сычин постучал.