Пить Силину не хотелось, но он знал, насколько болезненно подозрительны простые работяги к таким, как он, трезвенникам.
-- А что вы так долго? -- спросил рыжего кто-то из рабочих после поминовения.
-- В ментовку опять заезжали, -- пояснил бригадир, морщась, -- так и хотят нам это дело пришить. Все интересовались, не держал ли на Димку кто зла, не было ли в тот вечер в общежитии драк. Эти придурки в нашей комнате даже шмон навели. Все следы крови искали.
Возмущению работяг не было предела. Наконец взорвался и Шпон.
-- А может, у меня там тысяча баксов лежит, какое они имеют право! -заорал он.
-- Откуда у тебя, голодранца, тысяча баксов? -- окрысился Шалим. -- А право они имеют. Прописки у нас нет, регистрации тоже. Да не возбухай ты! Присматривали мы там, чтобы никто из них ничего не стырил.
В этот момент в вагончике появился прораб.
-- Васильич, помянешь Димку? -- спросил бригадир, поднимая бутылку с остатками водки.
-- Нет, я же за рулем. Насчет переезда решили что?
-- Пока с парнями не говорил.
-- В общем так, мужики! В сроки мы явно не успеваем, есть предложение распроститься с общагой и переехать на эту неделю сюда. Работать будем не по часам, а по необходимости. Питание четырехразовое. Ну, как вам такая идея?
-- А из общаги нас все равно пнут, сегодня уже комендант подходил, -меланхолично заметил рыжий.
-- Куды ж деваться-то. Гроши нужны, працать буде як тэ робы в Египте, -за всех отозвался Мирон.
-- Ну хорошо, сейчас приедет грузовик, Шпон, ну и... Сергунчик! Сьездите за вещами. -- Прораб обернулся к Силину: -- Ну, а ты как, Дмитрич, на все это смотришь?
-- Да никаких проблем. Сейчас только позвоню своей.
Пока Паршин раздавал во дворе последние указания, Силин в его кабинете воспользовался телефоном:
-- Надя! Здравствуйте, это Михаил. Я больше не приду, можете сдавать комнату другим.
-- Хорошо, -- по дрогнувшему голосу женщины Михаил понял, что она огорчена. -- Спасибо, что позвонили.
-- Всего хорошего, до свидания.
Последние слова слышал и подошедший прораб.
-- Как ты с ней вежливо. Строгая, что ли, супруга? -- спросил Паршин.
-- Да она мне не жена, так, сожительница, -- невозмутимо отозвался Михаил и, чтобы пресечь все разговоры о личной жизни, быстро покинул сторожку.
И потекли для него дни, как в той песне: "на бои похожие". Каждый из них был и бесконечен, и краток, как мгновение. В шесть утра рабочие уже вставали, в семь, после кружки крепкого, как хина, чая вовсю трудились, в девять привозили завтрак. Особых разносолов не было, это отметил даже неприхотливый в еде Силин.
-- Из заводской столовой, что ли, жратву возят? -- спросил он как-то за ужином.
-- Вот именно, с мебельной фабрики. Одно и то же полгода, в глотку уже не лезет, -- пробурчал штатный ворчун Шпон.
-- Эх, а я два года назад у одной актрисы ремонт делал, вот она нас кормила! -- вздохнул Сергунчик. -- Пельмени, салаты, отбивные. А на отвальную и бутерброды с черной икрой не пожалела. Мы ей квартиру как игрушку отделали.
-- Что за актриса-то?
-- Да не помню я фамилии, Людой зовут. В кино часто снимается, в театр нам билеты давала, мужики-то пошли, а я нет.
-- Нажрался поди? -- зыркнул глазами в его сторону бригадир.
Сергунчик только глаза виновато отвел. Работник он был безупречный, но по части выпивки слаб на удивление.
-- А, это всегда так. Чем богаче, тем к нам, работягам, хуже относятся. А уж скупые!..
Разговор перекинулся на "мадам" Балашову, и Силин задал вопрос, давно вертевшийся у него на языке.
-- Вы все "мадам" да "мадам". А мужик ее что же, не приезжает?
-- Ни разу не был! -- почти хором ответили строители.
Силин опешил:
-- Что, вообще?
-- Даже не знаем, какой он, -- подтвердил бригадир. -- Всем строительством жена руководит. А он только оплачивает ее закидоны.
Нумизмат испытал легкий шок. Надежда приблизиться к Балашову снова оказалась призрачным миражом.
В два привозили обед, в шесть ужин, обещанный второй ужин оказался сухим пайком: хлеб, масло, колбаса. Мужики ругались, часто вспоминали домашние галушки, вареники со сметаной. Это немножко смешило Силина. Из всей бригады лишь один Мирон оказался самым настоящим, коренным хохлом. Остальные -- русские, мордвин, чуваш, даже татарин, Ренат. Но все они поголовно были женаты на хохлушках, и домашний борщ, горилку и сало поминали родными блюдами.
Заканчивали работать поздно: когда в десять часов вечера, а когда и за полночь. Все зависело от усталости, только она служила уважительной причиной для отбоя. Дело продвигалось быстро, но ощущение того, что они не успевают, преследовало всех. Силин за короткое время сумел завоевать в бригаде довольно крепкие позиции. Все оценили его мастерство и профессионализм. Паршин с удивлением заметил, что, где бы новичок ни работал, одежда его оставалась чистой, без пятен красок и раствора.
Обращались к Силину довольно своеобразно, переделав отчество в имя: Михалыч. Единственный, кто волновал Нумизмата своим поведением, был Шпон. От былой веселости и доброжелательности парня не осталось и следа. И почему-то особенно он не был расположен именно к новичку.
-- А за что его Шпоном прозвали? -- спросил Нумизмат как-то у бригадира, в очередной раз поругавшегося с черноглазым парнем.
-- Да вечно лезет куда не надо! В каждой дырке затычка! -- Шалим махнул рукой. -- Одно слово -- Шпон!
Дня два Силин поведение парня относил за счет того, что он, Нумизмат, занял его место. Теперь уже Шпон, а не Силин заведовал бетономешалкой, подносил раствор, варил чай -- словом, выполнял работу покойного Димки. Но все оказалось гораздо хуже, чем он предполагал.
В тот вечер Силин дольше обычного задержался на чердаке, там планировалось разместить биллиардную, и Михаил оббивал ее дубовыми рейками. Он подошел к дверям спальни, когда мужики уже выключили свет, но еще не спали, переговаривались в темноте.
-- Да ладно тебе, такую чушь порешь! За такое не убивают!
Судя по голосу, это был бригадир. Силин уже потянулся к ручке двери, но яростный голос Шпона заставил его замереть на месте:
-- А я говорю, что это он убил Димку! Следователь ясно сказал: убийца -человек высокого роста. Я как это услышал, сразу про него подумал. Надо было ему попасть в нашу бригаду, вот он и поронул Одуванчика.
-- Трошки потише можно? -- взмолился из своего угла Мирон. -- Брехун ты, Шпон. За таку малость не вбивают, бригадыр верно гуторит.