Пуля прошла по касательной. Света почувствовала, будто ей в спину, над лопаткой, вонзили раскаленный стержень. Но пуля словно вспорола кожу и, пробив навылет шею, разорвала ей правое ухо и вонзилась в спинку переднего сиденья. Если бы девушка сидела нормально, ее бы, естественно, убило, но спасла в самом прямом смысле согнутая поза — проклятая золоченая шнуровка, которая почему-то перетерлась у самой щиколотки, мистическим образом сохранила ей жизнь.
Ничего этого она, конечно, не знала. Но в момент сильной боли, опалившей спину, шею, ухо, когда она, пронзительно взвизгнув, сделала попытку выпрямиться, на нее сверху рухнуло и вдавило в пол между сиденьями огромное и уже мертвое, а оттого безмерно тяжелое тело Виктора Михайловича Нестерова, пробитое автоматными очередями с обеих сторон. И сознание Света потеряла не оттого, что было очень, просто нестерпимо больно, а потому, что, задавив ее всей своей массой, Крисс принял огненный смерч в себя и, по сути, лишил ее возможности набрать воздуху в грудь. А значит, и продолжать кричать. Шевелиться. Вообще рыпаться. Вот и не потребовались контрольные выстрелы. Убийцы были слишком самоуверенны. Да и выстрелов, как они, видимо, посчитали, сделано более чем достаточно, в подобном самуме выжить практически невозможно. Что и явилось для нее спасением. А также спасением Димы Горлова, водителя, бывшего спецназовца. Но с ним вопрос тяжелый и до конца неясный.
О том, что произошло на набережной, Светлана Волкова узнала позже, от озабоченного молодого человека, который, по его словам, помогал доставать ее из машины, где она, в буквальном смысле закрученная чудовищным образом, была придавлена трупом Нестерова. Он же, этот молодой человек, приводил ее в чувство, сопровождал едва подающего признаки жизни водителя и ее, еще не полностью осознавшую себя, от места трагедии в институт Склифосовского. И, сдав на руки врачам, терпеливо ожидал в коридоре. Света видела его упрямый, напряженный профиль через стеклянную дверь.
Диму Горлова врачи сразу же увезли в операционную и тут же принялись обрабатывать и ее раны, которые, к счастью, оказались хоть и болезненными, но неопасными для жизни. Главное, чтоб заражения не случилось, а кожа зарастет, да и разорванную мочку уха хирург аккуратно зашил.
Рыжий, веснушчатый доктор с хитрющими, улыбающимися глазами, хлопотавший над ней, сказал Свете, что если она чувствует себя плохо, то вполне может рассчитывать остаться на сутки в клинике, не бог весть какое, но свободное местечко для нее обязательно найдется. При этом он так усиленно старался быть с ней крайне обходительным, что она и в самом деле почувствовала тошноту, правда, скорее всего, не от потери крови и общей слабости, а от откровенной докторской навязчивости. Ну да, понять-то его можно — внешний ее вид сегодня наверняка вызывал бы у любой публики самые недвусмысленные ассоциации. Вот и этот туда же!
И тогда, чтобы отвязаться от настойчивых предложений остаться в клинике хотя бы до следующего утра, Света обратилась за помощью к молодому человеку, продолжавшему упрямо сидеть в коридоре. Она попросила позвать его и сказала, что ей надо немного времени, чтобы прийти в себя, а затем она хочет отправиться домой, и не согласится ли он помочь ей...
Словом, доктор понял, что получил отставку, и довольно сухо и неохотно сообщил следователю по особо важным делам межрайонной прокуратуры, советнику юстиции Нехорошеву Игорю Борисовичу, так звали молодого человека, что пострадавшая действительно может покинуть институт, если желает, необходимая помощь ей оказана, а дальнейшее лечение — по месту жительства.
От Игоря и узнала Светлана немного позже подробности происшествия. Но сначала этот Игорь попытался выяснить у нее все, что касалось покушения и убийства. Она же рассказала лишь, кому принадлежит расстрелянный джип, кто был в машине, куда и зачем они все ехали. И это было правдой. Кто в них стрелял и за что — этого она и не знала, и даже не догадывалась. Но потом, когда он вызвал служебную машину и они уже ехали к ней, в Хамовники, она вспомнила одну «мелочь», неизвестно почему возникшую в памяти. Спер- ва-то и внимания не обратила, а сейчас пришло на память.
Кажется, это было перед мостом, по которому они переезжали Москву-реку. Олег, охранник Виктора, вдруг обернулся к хозяину и, показывая в зеркальце заднего обзора, сказал:
— Шеф, — он всегда так называл Нестерова, — мне не нравится вон тот мотоциклист, сзади.
— Давно? — Нестеров явно напрягся.
— Не знаю, шеф, я только сейчас обратил внимание.
— А кто должен знать?! — неожиданно закричал Виктор. — Я вам всем за что бабки плачу?! Я что, сам все за вас должен?! — И тут он очень грубо выругался.
Светлане стало неудобно за такой отвратительный его срыв. Но Виктор и не обернулся к ней с извинениями, напротив, он выкрикнул еще две-три грубые, оскорбительные фразы, а потом достал платок и начал вытирать мокрый лоб.
И тут Олег снова заговорил:
— Шеф, он ушел. Наверно, я ошибся, подумал, что он сел нам на хвост.
— Куда ушел? — недовольно прохрипел Нестеров.
— Да вон! — Олег махнул рукой вперед.
А Света даже и не заметила того мотоциклиста. И очень удивилась непонятной резкости и грубости обычно старающегося быть спокойным Виктора Михайловича. Вот тогда Светлана и задумалась невольно над своим будущим. И ее подавленное настроение, видно, передалось Нестерову, и снова едва не вспыхнула ссора, теперь уже между ним и ею. То есть она уже вспыхнула, но Света постаралась ее погасить своим смирением. А дальше все и началось...
Игорь Борисович, внимательно слушавший рассказ свидетельницы Волковой и записывающий его на магнитофон — не в машине же составлять протокол допроса, —задумался. Опять этот прямо-таки мифический какой-то мотоциклист!..
Дело в том, что, пока врачи приехавшей «скорой» извлекали из безжалостно расстрелянного, но чудом не взорвавшегося джипа тела его пассажиров и выясняли, кто из них еще нуждается во врачебной помощи, сам Нехорошев с оперативниками пытался по нечетким и противоречивым показаниям немногочисленных свидетелей разыгравшейся на набережной трагедии составить хотя бы общую картину преступления.
Кто-то из водителей, добровольно оставшихся у светофора после кровавой драмы, упомянул про странного мотоциклиста, который зачем-то регулировал на пешеходном переходе автомобильное движение — переключал светофор, рукой останавливал движущиеся в обоих направлениях машины. Другой свидетель, тоже водитель стареньких «Жигулей», возразил, что мотоциклистов он видел лично двоих, а не одного и он сам, своими глазами, наблюдал, как они объехали остановившийся джип с обеих сторон и вмиг расстреляли из автоматов, после чего унеслись, но в обратном от Киевского вокзала направлении. Третий, который подъехал сюда именно со стороны Киевского вокзала, утверждал совершенно обратное: по его словам, мотоциклист действительно присутствовал, но он был один и мчался в сторону Киевского вокзала.
Так сколько же их было?! Голова кругом от этих свидетелей!
Ну сколько было произведено выстрелов и из скольких автоматов, это покажет экспертиза. И едва подумал об этом, позвал эксперт-криминалист. Оказывается, внутри машины обнаружили пару «Агранов-2000» с пустыми рожками. Это что, оружие киллеров? Расстреляли и зашвырнули в машину через разбитые окна? Или отстреливались те, что сидели в машине? Черт ногу сломит... И тут врачи доложили, что двое еще дышат. Игорь Борисович оставил на месте оперативников, а сам отправился вместе с пострадавшими к Склифосовскому. Очень важно ведь сразу переговорить с ними, по возможности, конечно.
С одним свидетелем дело было совсем скверно. Но, зная обычаи братвы не оставлять таковых живыми, Нехорошев постарался немедленно обеспечить водителю охрану возле его палаты. Понимая одновременно, что человек, находящийся в коме, никому никакой угрозы представлять не может. И тем не менее.
А с девушкой все оказалось и проще, и сложнее. Именно она, которая, по мысли следователя, могла знать больше других, практически никакой реальной помощи ему оказать не смогла. Или не захотела. Вот разве что про мотоциклиста вспомнила...
И еще одну вещь понял Нехорошев. Раз убийство человека в джипе — а главной жертвой убийц был, естественно, он, не девица же, пусть даже и солистка Большого театра, или там охранник с водителем! — значит, разгадка преступления таится в профессии или образе жизни господина Нестерова. Вот с него-то и надо начинать. А балерина, которая совсем, видать, не случайно сидела в его машине, просто обязана помогать теперь следствию. Но так как и водителю, и ей самой грозит смертельная опасность по причине выше означенных бандитских обычаев, ее придется на время спрятать, даже если она станет категорически против этого возражать. Мысль совершенно конкретная и, главное, простая. И столь же однозначная, как уверенность в том, что ее непременно будут искать, чтобы убить.
Кстати, окончательно убеждение в том, что балерину надо срочно прятать, созрело у следователя после того, как он вошел в квартиру, принадлежащую Светлане Алексеевне Волковой, в которую она въехала не далее месяца назад. Здесь, на улице Доватора, таких квартир ни у кого больше не было, да и не могло быть просто по определению. Но раз она есть, значит, о ней, кому надо, уже известно. И в первую очередь тем, кто замыслил и организовал убийство.
Вероятно, Светлана все еще не пришла в себя после жуткого потрясения. Она и разговаривала так, словно общалась с кем-то потусторонним, нереальным и нелепо навязчивым. Морщилась, страдала, будто не понимала, что происходит. Конечно, оставлять ее в таком душевном и физическом состоянии в одиночестве было бы верхом цинизма и гнусности. Не мог позволить себе столь антигуманного и немужского поступка Игорь Нехорошев. И если она не принимает объяснений и логических доводов, оставалась последняя возможность склонить ее на свою сторону — испугать еще больше.
Но ведь она и так уже, кажется, была смертельно напугана. Куда дальше-то? Ну и пусть испугана, но ведь и упряма. Знать бы о ней побольше... Либо об этом ее... как его звали? Она нехотя обмолвилась — покровитель. И странное имя назвала — Крисс. Бизнесмен из Петербурга, переехавший в столицу. Тоже из артистов, что ли? Не слыхал такого имени, да и клички, следователь Нехорошев. Странно, эту публику братва обычно не трогает: толку от них, вернее, пользы — никакой, а вони много.
Игорь Борисович снял уже трубку городского телефона, чтобы позвонить к себе в прокуратуру и попросить порыться в картотеке на предмет выяснения данных господина Нестерова, но вовремя остановился. Вернул трубку на место: если их «пасли», телефон наверняка прослушивается, значит, и вести себя здесь тоже надо тихо и по возможности долго не задерживаться.
Вот все это он и попытался объяснить девице, которая выглядела так, будто вдруг окунулась в наркотический кайф. Но при этом Нехорошев не мог избавиться от нарастающего смущения и отводил глаза от ее слишком раскованной позы в широком кресле, от вызывающе закинутых одна на другую ее потрясающих ног, обнаженных вплоть до узкой полоски золотистых трусиков, и вообще от какой-то откровенной, даже вызывающей, бесстыдности. Ведь черт-те что произошло, людей покрошили, кровищи напустили, как на скотобойне, а этой хоть бы хны! Испугана она, как же! Или это у нее просто реакция такая, поскольку известно, что артисты — не от мира сего? Но она же и сама должна испытывать боль: и голова перебинтована, и шея — словно в жестком воротнике, и на плече — тампон, крестообразно прилепленный пластырем.
Тяжко вздохнув, Нехорошев снова принялся за уговоры. И неожиданно увидел глаз балерины, скошенный на него, поскольку голова ее покоилась на спинке кресла неподвижно, ну да, больно же поворачивать туда- сюда. И во взгляде этом он не увидел ничего, кроме любопытства. Так, наверное, смотрят на непонятный предмет, неожиданно появившийся перед глазами. Любопытство и... еще что-то непонятное. Он продолжал по инерции убеждать, а она вдруг поманила его пальчиком.
Следователь придвинулся к ней вместе со стулом, на котором сидел. Она снова поманила, и, когда он наклонился, подумав, что, видимо, она что-то хочет сказать ему на ухо, балерина взяла его голову обеими руками и с силой потянула на себя. Он попытался отпрянуть и едва не упал ей на грудь. Да он, собственно, и упал, просто успел вовремя вытянуть перед собой руки и упереться в сиденье по бокам девицы, а оно тут же мягко ушло из-под рук. Вот он и уткнулся носом в ее живот. И замер на какое-то мгновение, не зная, как выйти из этой своей дурацкой, неудобной позы. А она хрипло засмеялась и ловким движением закинула свои ноги ему за спину и сильно стиснула с боков, будто поймав в капкан.
Он дернулся, но она не отпускала, а только приподняла его голову над собой и сказала с болезненной ухмылкой:
— Ну чего ты дрожишь? Боишься? В первый раз, что ли? Ну надо мне, прямо сейчас, вот тут, понимаешь? На-до! — повторила по слогам. — Иначе я просто с ума сойду...
Он заерзал, опираясь на согнутые локти и не решаясь положить ладони на ее обнаженные бедра.
— Только осторожнее, не здесь... перенеси меня на диван...
Она оказалась очень тяжелой. Приподнимая ее тело и стараясь делать это не резко, чтобы не доставить новую боль, он как-то посторонне подумал, что им там, тем мужикам в балете, наверняка хреново приходится — без конца поднимать баб у себя над головой. Но мысль эта мелькнула и тут же растворилась в дальнейших, уже малоосмысленных действиях.
Едва он осторожно уложил ее на диван, она стала немедленно командовать:
— Возьми вон там подушку... Засунь ее мне под спину... да нет, под талию... а теперь другую... осторожно... пониже! Расстегни здесь... да скорее же!
И все это с непонятной, беспричинной неприязнью, почти со злостью.
Ему оставалось разве что, как в добром старом анекдоте, в ответ на все эти советы и указания воскликнуть в сердцах: «Мадам, извините, но кто здесь кого... хм, трахает?!» Однако все его сомнения рассыпались в прах, когда новый сильный рывок ее рук кинул его к ней на грудь. Все остальное было проделано мастерски, в высшей степени темпераментно и фактически уже без его участия. Нет, ну как же совсем уж без него? Он тоже очень активно старался, да и было ради чего. Но балерина, конечно, показала высший класс. Впрочем, это все и надо было в первую очередь именно ей — каждый ведь сбрасывает стресс по-своему. Либо же, опаляя сознание куда более значительными и острыми отвлекающими ощущениями, пытается избавиться от мучающей организм боли. Почему бы и не таким вот способом?..
А когда они оба приходили в себя после довольно продолжительного физического и эмоционального напряжения, сопровождавшегося ее болезненными всхлипами и восклицаниями о том, как ей хорошо, из телефонного аппарата, стоящего на низком столике возле подлокотника, раздались вкрадчивые звонки. Светлана утомленно потянулась к трубке, но Игорь остановил ее руку. Она не поняла:
— В чем дело? Это же телефон!
— Вот именно. — Игорь с осуждением посмотрел ей в глаза. — Это могут звонить те, о ком я тебе талдычил битый час, и, как вижу, без всякого успеха. Ну нельзя же быть такой рассеянной! Невнимательной и беспечной, черт возьми!
-— А почему ты уверен?
Они незаметно и не сговариваясь перешли уже на «ты».
— Да потому что тебе сейчас некому звонить. Известие о покушении по телевизору передать еще не могли: слишком мало времени прошло. А ты, по твоим же словам, так рано сегодня не собиралась возвращаться домой. Тогда кто же звонит? Тот, кто точно знает, что ты жива... ну разве что пострадала немного, но жива, и он хочет в этом убедиться. Я почти стопроцентно уверен. И значит, пора срочно сматываться.
— А куда? — Она смотрела на него уже без удивления или интереса, а так, как бывает, когда просто надо поддержать разговор, не больше.
Звонки тем временем прекратились. Но через короткое время повторились. И теперь звонивший был терпеливее либо настойчивее, звонил минуты три — без перерыва.
Аппарат был с определителем. Игорь, все больше раздражавшийся от наглости абонента, сообразил наконец предложить Светлане взглянуть на определитель — не знаком ли ей номер? Она медленно перегнулась к аппарату и посмотрела.
— Номер не высвечивается, странно... Не знаешь почему?
— А потому, что тот, кто тебе звонит, не хочет, чтобы ты узнала его. Теперь понятно?
— Неужели Макс? — словно у самой себя спросила Светлана и вздрогнула, подозрительно уставившись на полуголого мужчину, с которым зачем-то вела серьезные разговоры, оставаясь и сама в первозданном, что называется, виде.
— Кто такой? — немедленно подхватил Игорь и стал торопливо одеваться. Он и не помнил, когда успел почти все с себя сбросить. Надо же, только сейчас обратил внимание! Вон чего страсть-то делает!
— Да есть один... — неохотно отозвалась Светлана и медленно оглянулась в поисках того, что могла бы на себя накинуть. Этим и решил воспользоваться Игорь.
— Тебе придется одеться нормально. В твоем легкомысленном наряде надолго не скроешься. Оденься и захвати с собой какие-нибудь необходимые вещички... так, из расчета на недельку. А я вызову машину, и там посмотрим.
— Мне надо в ванную.
-г- Иди, но не намочи повязки. Тебе помочь?
— Уж с этим я как-нибудь сама справлюсь... помощничек... — Она медленно сползла с дивана, поднялась и, прихватив легкую свою, разбросанную вокруг одежду, пошла из комнаты. У выхода из этой огромной комнаты обернулась и, оглядев его, несколько раз стукнула себя согнутым пальцем по кончику носа: — А ты ничего... Мне нравишься...
Пока она мылась под душем, Игорь Нехорошев размышлял о том, куда бы ее запрятать. С тем чтобы поговорить максимально подробно и, по возможности теперь, по душам. Он уже понял, что она знает достаточно много, но никому рассказывать об этом вовсе не собирается. Может, по-своему и права, только ему от этого не легче.
И он таки придумал...
«Заморочки», о которых мельком упомянул генерал Грязное, провожая Меркулова, для «важняков» Генеральной прокуратуры Курбатова с Елагиным начались буквально с первых же шагов расследования убийства на Бережковской набережной.
В соответствии с указанием заместителя генпрокурора все материалы следствия были с нарочным на следующее же утро доставлены из межрайонной прокуратуры в Следственное управление Генпрокуратуры. Дело оказалось на удивление тонким. Заключения судебно- медицинской экспертизы и эксперта-криминалиста, протоколы осмотра места происшествия, допросов свидетелей этого происшествия, заключения врачей НИИ имени Склифосовского и, наконец, показания соседей исчезнувшей после покушения и оказания ей медицинской помощи Светланы Алексеевны Волковой, спутницы убитого бизнесмена с преступным прошлым Нестерова Виктора Михайловича, вора в законе по кличке Крисс. Вот и все, что удалось собрать сотрудникам оперативно-следственной бригады, занимавшимся данным делом.
Прочитали. Переглянулись. Пришли к выводу, что, по существу, расследование придется начинать самим и сначала. В материалах было столько противоречий, столько нестыковок и ничем, никакими фактическими данными, не подкрепленных предположений, что можно было подумать, будто и следователь, и оперативники занимались исключительно тем, чтобы окончательно запутать и без того непонятное происшествие. Была ли в этом их вина, требовалось разобраться. И вообще, кто такой, в самом деле, этот Крисс, чтобы убийством какого-то «законника» занималась Генеральная прокуратура? Ну убрали — наверняка свои же! Значит, и было за что. Но тогда почему вокруг дела столько тайны?
Женщина пропала? Ну так ищите, на то и есть милиция. Чушь какая-то...
Кстати об этой Волковой. Соседи показывают, что, перед тем как она поселилась в огромной своей квартире, занимающей целый этаж дома на улице Доватора, там с полгода шел так называемый евроремонт. Это когда от стараний строителей весь дом месяцами ходуном ходит. И никакие жалобы соседей ни в РЭУ, ни в управу, ни даже в мэрию не помогают. Понятное дело, крутая дамочка, «подмазала» где надо. А вернее, заимела себе крутого мужика, которым, судя по раскладу, и был тот бывший вор в законе.
Первым и единственным, кто ее допрашивал сразу после покушения, а точнее, после того, как врачи оказали ей неотложную помощь, был «важняк» из межрайонной прокуратуры. Подписанный им протокол и был подшит к делу. Но странная штука: ничего внятного, по существу, сказано не было. Ну ехали завтракать в «Славянскую», говорили, даже ругались по поводу какого-то мотоциклиста, который их машину вроде преследовал. Потом тот умчался, а позже и началось. Дальше она ничего не помнит. Допрашивал свидетельницу этот следователь Нехорошев уже у нее дома. Он даже время указал: 12 — 12.30. А когда на следующий день потребовалось ему же что-то уточнить у свидетельницы и он послал за ней на улицу Доватора своего оперативника, тот, возвратившись, сообщил, что никто ему дверь не открыл и на дверные и телефонные звонки не ответил. Было принято решение немедленно вскрыть квартиру, что и сделали, соблюдая при этом все необходимые формальности. В помещении никого не оказалось, а некоторые разбросанные на диване и креслах предметы женского туалета указывали на то обстоятельство, что хозяйка покидала свою квартиру в спешке. Такой вот напрашивался вполне однозначный вывод.
И снова у «важняков» возникло странное ощущение, что и допрос свидетельницы, и вскрытие ее квартиры проделано как-то бестолково, что ли, и определенно нуждается в проверке. Например, раз уж вскрыли квартиру по необходимости, почему в ней не был произведен обыск? Наверняка могли обнаружить улики, либо указывающие на причину совершенного убийства, либо могущие подсказать, куда и почему скрылась свидетельница. Значит, все это придется проделывать заново, а время ушло.
Или опять же вопрос с теми мотоциклистами. Сколько их было, в конце концов? Куда они ехали? Но следователь почему-то ограничился лишь констатацией самих фактов, по сути противоречащих друг другу, и не стал заниматься их проверкой. Ему помешали? Или он сам не захотел заниматься нудной, рутинной работой — выяснять, куда они все позадевались? Ведь эти ненормальные рокеры — или как их там называют? — обычно носятся с таким грохотом, что поневоле привлекают к себе внимание посторонних. Значит, скорее всего, не захотел.
И вот получается странная вещь. Какому-то там межрайонному следователю наплевать, видно, на очередной «висяк» на собственной шее, а президенту государства, оказывается, вовсе не наплевать! Оправдание же может быть найдено разве что в том, что следователю, говоря языком Шекспира, недоступна связь времен (как и ряда однотипных явлений, называемых заказными убийствами), а президент — в курсе. И представляет себе, отчего такая связь может прерваться.
Но в любом случае господину Нехорошеву Игорю Борисовичу — хочет он того или нет — придется дать более подробный, а главное — внятный отчет о своих действиях.
Таков был первый основной вывод, к которому пришли Рюрик с Александром. И немедленно им потребовалась помощь оперативных служб. Недаром же, уезжая в командировку, Константин Дмитриевич предупредил их, что в трудных ситуациях следователи могут полностью рассчитывать на помощь Вячеслава Ивановича Грязнова с его оперативным управлением. Так зачем же бегать самому там, где за тебя это гораздо лучше сделают профессионалы, стоит им только доходчиво объяснить задачу?
Александр набрал телефонный номер Грязнова. На вопрос помощника, взявшего трубку, представился:
— Курбатов из Генеральной прокуратуры. Вячеслав Иванович в курсе.
И почти сразу откликнулся рыкающий голос генерала:
— Это в курсе чего я должен быть? Привет, Саша.
— Да все по тому же делу, Вячеслав Иванович, по убийству на Бережковской. Мы бы с Рюриком не стали вас беспокоить, но Константин Дмитриевич, — он подчеркнул сказанное особым нажимом, — предупредил, что наиболее важные решения мы должны обязательно согласовывать с вами.
Рюрик, слушая товарища, только молча смеялся да головой качал: мол, ну дает!
— И чего ж это вам потребовалось обязательно согласовать?— Генерал явно смягчился.
— Могу в двух словах?
— Валяй!
И Курбатов действительно в течение минуты обрисовал общие впечатления от проделанных межрайонной прокуратурой оперативно-розыскных действий.
— Короче, на двойку они сработали, Вячеслав Иванович. И больше того, потеряли главную свидетельницу. Ну с самим следователем мы уж как-нибудь разберемся, а вот на тех мотоциклистов, о которых все упоминают, но которыми так никто и не пожелал заняться, выйти нам все равно придется.
— Правильно, только я тут при чем?
— Люди нужны.
— А МУР что же?
— Ваши-то оперативники понадежнее, Вячеслав Иванович, — откровенно польстил Курбатов.
А Рюрик показал ему большой палец — молодец!
— Ладно, — согласился польщенный генерал. Он хоть и сидел в новом своем управлении, как говорится, без году неделю, все же настоящим чувством патриотизма обладал. — Поможем. Договоримся. А пока вы с Рюриком вот чем займитесь. Мы вчера, то бишь, правильнее сказать, уже сегодня ночью кое-что обсудили, и вот что я вам доложу, ребятки. Позвоните-ка в «Глорию», к Денису. Телефон его, надеюсь, вам хорошо известен. Позвоните и подъезжайте к нему. Да там и пешком — пять минут. Мой друг Саня, помнится, всегда сам пешком ходил ко мне в гости. Это когда я... — Генерал ударился в приятные для себя воспоминания, и прерывать его в такой момент было бы неразумно. — Ну да, когда из МУРа ушел и организовал частное агентство. Вы тогда пешком под стол ходили, надо понимать...
— Не, мы уже юрфак заканчивали. А Александр Борисович нам как раз лекции читал. И примеры приводил... из вашей с ним совместной розыскной деятельности.
— Во-во! А я про что? Значит, валяйте к Дениске, он уже некоторым образом в курсе ваших проблем. Да и Саня тоже считает, что вам лучше это дело раскручивать вместе. А вы его разве сегодня еще не видели, шефа-то?
— Нет, а что?
— Ничего. Правильно, пусть маленько отдохнет. Перед отлетом... Далеко ж лететь, во Франкфурт, который аж на Майне, вон где!
«Важняки» обсудили предложение Грязнова и решили, что в таинственном «ночном обсуждении», скорее всего, и принимал участие Александр Борисович, а теперь, естественно, отсыпается. Хорошо, значит, проводили в Питер Константина Дмитриевича. Ничего, Володька Поремский потом расскажет...
Денис будто обрадовался их звонку. Сказал, что может и сам подскочить в Генеральную, но лучше, если бы это сделали они: в «Глории» спокойнее по части всякого рода посторонних глаз, ловушек и «прослушек». Да и хорошим «кофием», как говорится, не обижены. А поговорить есть о чем.
И уже через двадцать минут следователи сидели в кабинете Дениса Андреевича и потягивали из маленьких чашечек настоящий, а не растворимый кофе, аромат которого, казалось, мог бы остановить и прохожего на улице.
Первым делом Денис показал им соглашение, которое было заключено с теткой исчезнувшей Волковой — Алевтиной Константиновной Власьевой, приезжавшей днями специально из Петербурга по совету генерала Гоголева, заместителя начальника тамошнего ГУВД. Сказал, что на его счет в Альфа-банке уже поступили семьдесят пять тысяч рублей, то есть пятьдесят процентов оговоренного гонорара. Отказать такой серьезной даме Денис, разумеется, не мог. Как, в свою очередь, не смог раздобыть пока никаких сведений, никакой стоящей фактуры, собственно, и по самому заказному убийству. «Следствие сведениями не располагает», «результаты проведенных экспертиз в интересах следствия разглашению не подлежат», «разрешение на производство обыска по месту жительства потерпевшей представителям частной розыскной структуры выдано быть не может» и так далее. Пустота. Точнее, железная, непроби
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—