Поэтому, при всём моём уважении к вам, у вас может быть только одна дверь. Только одна собственная дверь.
'Это тест', - напомнил себе Виктор. Всё это звучит возмутительно, но это всего лишь тест.
— Итак, — продолжил Антон Геннадьевич. — Ваша собственная дверь с этого момента будет для вас закрыта. Она — бывшая. Теперь — чужая. А это значит, что ключ в этом ящике — ничей. Следовательно, я могу спокойно передать его любому другому мужчине. Возможно, кто-то захочет его взять. Скажу по секрету, согласие вашей бывшей жены на это получено.
— Что-о!? — только теперь до Виктора дошёл смысл сказанного. Кто-то чужой будет вместо него входить в его дом, к его жене, его ребёнку! Может быть, даже этот докторишка! Вон с каким удовольствием бросил ключ в свой ящик. И она… Она! 'Согласие получено'! Что за эксперимент, вашу гвардию?! Он будет к ней входить, ей, возможно, будет лучше с ним… Или с любым другим типом, кто войдёт через его, Серебрякова Виктора… нет, уже не его!…дверь. А он… он в это время будет совсем в другом месте!?
Тёмные глаза врача смотрели, казалось, в самую его душу.
Не отдавая себе отчёта в том, что делает, Виктор начал подниматься с места. Он ещё не решил, что предпримет. Просто возьмёт ключ и уйдёт. Уедет в свой дом, к своей жене… или сначала даст этому… психоаналитику… в морду.
Начал подниматься и… замер.
'Этот… психоаналитик' улыбался.
Улыбался облегчённо, искренне.
Виктор так и застыл в нелепой позе полуприподнявшегося со стула человека.
Потом громко выдохнул. Снова опустился на сиденье.
Нда-а…
Тест.
Ах, паршивец какой! Врачишка хренов! Разыграл!
И то — какая, к чёрту, 'чужая женщина'! Да кто у него дом отберёт? Он же в собственности! В его собственности!
Но разыграл, разыграл!
Виктор ухмыльнулся.
Врач, все так же ясно улыбаясь, открыл ящик стола, порылся там, и протянул пациенту ключ.
— Можете прикрепить его обратно к связке, Виктор, — мягко сказал он. — Вы, я вижу, сами всё поняли. Реакция ваша, хотя вы и знали, что это всего-навсего тест, проверка… эксперимент, если хотите… Знали, и тем не менее не смогли совладать с собой, когда возник риск утраты…
Антон лукаво прищурился.
— …вот только пока неясно — чего: любимой жены или любимого дома. Впрочем, шучу. Так вот, вы сами видите по собственной реакции, что Анастасия вам дорога. Ну, по крайней мере, душа ваша не отделила ещё вас от неё. Что означает: семья ваша вам небезразлична, и нынешнее её положение может быть исправлено.
Внутри Виктора словно лопнула какая-то струнка. В груди разлилась странная горечь, глаза увлажнились. Вот так запросто!
— А теперь, — продолжил психоаналитик, — представьте себе картину, в которой вы входите на порог своего дома, и там вас встречает жена. Зажмурьтесь и постарайтесь это увидеть!
Виктор неосознанно повертел ключ в руке. Потом зажал в кулаке и прикрыл глаза.
Глупо, конечно. Какие-то фокусы у массовика-затейника в парке культуры. Но…
Перед ним, в светлом луче солнца, стояла прекрасная женщина.
У неё были ввалившиеся глаза. Это понятно: ведь она так тяжело носила ребенка. Не девчонка ведь уже. А потом трудно рожала, хоть и в специальной клинике. И мастит этот, или как там его… У неё были прекрасные ввалившиеся глаза!
У неё была расплывшаяся фигура. Закономерно: она накопила кучу строительных веществ для роста и питания малыша. У неё была прекрасная расплывшаяся фигура!
Раздалась и подвисла грудь — ведь она кормит сама. Вычитала, что именно собственное молоко матери даёт ребенку повышенный иммунитет против болезней. И гарантирует правильное развитие и силу. А их мальчик должен быть сильным. Это была самая прекрасная подвисшая грудь!
А глаза! Такие чистые и необыкновенно серые. Спокойные и глубокие. Добрые и понимающие.
И волосы. Те, которые когда-то были столь длинными, что он, шаля, закрывал ими её лоно, а потом потихоньку, мучая и заводя обоих сладкой негою, отводил их в стороны… едва ли не по одному… словно снова и снова снимая с неё одежду… Они, короткие теперь, те волосы, они сильно изменили её — но это всё те же прекрасные волосы той прекрасной женщины!
У Виктора защемило в груди. Он помотал головой, отгоняя видение.
Экстрасенс чёртов! Внушил он это, что ли?
Или — нет?
Ведь когда-то именно такая — изменившаяся после родов жена вызывала раздражение. Как это могло быть? Теперь он не понимал этого.
Виктор разжал кулак. Ключ выпал. Глухо стукнулся о покрытие пола.
Оба — пациент и врач — некоторое время смотрели на него.
— Ну что, — спросил затем Антон. — Попробуете подобрать его так, чтобы уже не выпустить?
* * *
Я проводил Виктора обещанием стать его посредником в прямых переговорах с Анастасией о восстановлении отношений. Договорились встретиться назавтра в тихом ресторане на Никитской, чтобы обговорить все детали и согласовать примерно, что нужно будет ему сказать своей жене.
Затем я позвонил Насте. И сказал, что курс терапии, на который у нас с нею был подписан контракт, практически закончен. Остался лишь один сеанс, и я хочу пригласить провести его в ресторане, отмечая окончание процесса излечения и её выздоровление.
Сначала она испугалась — словно ей было страшно отпустить руку, помогавшую ей идти. Но затем дала себя убедить, что отныне она в состоянии шагать дальше сама.
Её вопрос:
— А как же теперь с Витей?.. — я лихо пресёк непарируемым утверждением, что она теперь более чем готова с ним разговаривать на равных. А прощать его или не прощать — тут психотерапевт на свою совесть ни того, ни другого варианта принять не может.
Больше времени занял процесс объяснения ей, как найти тот маленький ресторанчик на Никитской, где я уже заказал столик номер восемь.
А потом я до конца вечера рисовал на экране подобие открытки с надписью всего лишь в несколько слов, которую завтра должен был вручить официант посетителям за восьмым столиком. Всего-то должно было стоять на ней:
'А сейчас скажите друг другу: 'Теперь я знаю точно: я люблю тебя!'
Долго провозился.
Ну, плохо я владею 'фотошопом'!