Блестели окна гостиницы 'Юность'. Или бывшей гостиницы — Анастасия не знала, что там сейчас. Рядом не менее активно отблёскивал кубик офиса французской косметической фирмы.
По реке протопал ещё один — издали уже очень уютный пароходик, морща за собой воду.
'Я беру на себя тебя', - сказал Виктор, стоя чуть сбоку и за спиной. Она не видела его лица.
Было тихо и сонно. Начинало темнеть. Шпиль Университета осветили прожекторы, и он вонзился в небо, как ракета.
Когда-то они гуляли здесь. И валялись в траве в этом то ли парке, то ли лесу между университетским стадионом и Воробьёвыми горами…
Он слишком уверенно сказал…
'Идём', - проговорила она.
Он пожал плечами. Она не видела, но почувствовала этот жест.
Тем более она не должна растаять сегодня.
Он слишком уверенно ведёт себя. Но это он не узнал её в метро…
Где-то на деревьях попробовал голосишко соловей. Анастасия вдруг замерла:
— Ой, Витя… Я так давно не слышала соловья!
Это было чудо какое-то. Откуда он взялся тут, в Москве?
Виктор посмотрел на неё. Настя затаённо улыбалась, подняв лицо.
Трава под деревьями была густой и пахучей. С этой полянки соловья было слышно совсем отчётливо.
Настя села в траву по-турецки. Виктор повалился рядом с ней. Сорвал травинку, поднес к лицу, растёр между пальцами. С наслаждением зaдoxнyлся запахом зелени.
Соловей пел, казалось, только для них.
Витя, из?гибая язык, пытался подражать ему. Получалось плохо, и Настя осторожно шлёпала его пальцами по губам. А он ловил её руки. Наконец, поймал одну и положил теплой ладошкой себе на глаза. Ладошка несмело пригладила его лоб…
Всё замерло. Теперь выводил свои рулады один лишь соловей. Над ним, меж тёмных крон, постепенно темнело оранжевое городское небо…
'Насть', - глухо позвал он.
'Ты нашёл, наконец, что сказать мне?' — отозвалась она.
Зря. Зря — так. Но он был мужчиной. А она привыкла так разговаривать с мужчинами.
'Я не искал'.
Пауза.
'Я просто помнил'.
'Ты помнил — что? Меня ведь ты не помнил…'
Ой!
Она замерла в испуге.
По левой штанине его джинсов деловито ползла божья коровка. На полпути она остановилась, расправила крылышки и пропала.
'Ты не вернёшься, сказала ты тогда'.
'Ты меня не любишь, сказала я тогда тоже'.
Боже, зачем она упрямится! Ведь все эти годы она ждала его!
'Да. Ты сказала так…'
Он помолчал.
Она сняла ладонь с его глаз.
Он взглянул на неё чёрными колодцами зрачков.
'Ты была права. Я не чувствовал боли тогда, в Серебряном бору. Я чувствовал потерю, но не было боли. Я словно сидел на чужом месте в кино, и тут пришёл контролёр и согнал меня. Я освобождал место возле тебя тому, кто мог любить тебя сильнее. До боли'.
В душе у Анастасии что-то упало. Словно давно накренившийся, стоящий на двух ножках сервант. Посыпались осколки.
'Мне казалось, что и ты не меня любила. А то, что создала из меня в своём воображении. Любила мечту свою… Поставила меня на определённое место в душе… а место оказалось чужое…'
Какие же мужики дураки! Даже самые проницательные!
Он… да, он верно уловил то, что было в ней вначале. Да, она немножко создала его в себе — и затем завоёвывала шаг за шагом.
Вот только в ходе битвы нападавший сам постепенно становился жертвой. Война шла по обе стороны фронта — оказалось, она завоёвывала место и в своей душе. Ему. Для него. И когда они расстались, именно её душа осталась оккупированной…
'Поэтому ты постарался забыть меня'.
Господи, ну кто её за язык-то тянет?
'Я не старался, — торопливо ответил он. — Из всех девчонок по институту в памяти сохранилась ты одна. Ты только далеко спряталась…'
'Так далеко, что ты не сразу узнал. Хотя смотрел прямо на меня, когда разговаривал со своим другом…'
Он усмехнулся — осторожно, чтобы не задеть.
'Глаза были повернуты вовнутрь, только и всего. Проблемы у нас'.
Помолчали. Казалось, он подыскивал слова.