* * *
Перед тем, как проводить следующий допрос, Родион Федорович Карамазов, старший лейтенант милиции, следователь областного управления внутренних дел, вздумал побаловать свой организм валидольчиком.
А что? Сердце колотится, руки дрожат, на душе более чем смурно. И уж, разумеется, у него самого валидола отродясь не водилось, у здоровяка Котляренко даже и спрашивать смешно, а спуститься вниз м позаимствовать таблетку в аптечке любой дежурной машины Карамазов, конечно же, не догадался. Ну, совершенно ничего не оставалось, как позвонить по внутреннему телефону младшему лейтенанту Карамазовой.
- Марина, это я... Ты извини, Бога ради, - бурчал в трубку Родион Федорович, - больше не к кому обратиться... Есть у тебя валидол?
Марина - на удивление сдержанно - ответила коротко:
- Есть.
- Впрочем, - пошел ва-банк Карамазов, - уже не надо, мне вроде бы легче, - и пустил в трубку легкий стон, глухой такой, невнятный, короче стон настоящего мужчины.
- Ну, хватит шутить! - строго сказала Марина и положила трубку.
Родион Федорович не успел до конца разгадать смысл ее последней фразы: что значит шутить? - как в дверь почтительно постучали и молоденький рядовой мильтоша преподнес ему упаковку валидола: "Приказано передать!"
Следователь Карамазов улыбчиво вздохнул и положил под язык сразу две таблетки.
* * *
Родион Федорович опасался, что с Любовью Степановной Кушнарёвой трудно будет разговаривать в этот день, но она - по крайней мере первые полчаса допроса - держалась мужественно.
Да и, видимо, уже очень много слез выплакала эта преждевременно увядшая женщина за свою жизнь и особенно за последние сутки. Она рассказала, что жили они - муж, жена и сынишка - счастливо на Сахалине. Когда Олегу исполнилось всего десять месяцев, по настоятельному требованию детского врача, Кушнарёвы уехали в Россию, обосновались под Барановом. Примерно через год отец Олега их бросил и сбежал обратно на Сахалин. До пяти лет Олега воспитывала одна мать. Потом вышла замуж за этого "идиота". Он Олега не усыновлял, но относился к нему нормально, как почти что к родному. От второго брака есть дочурка, Машенька...
Жили некоторое время хорошо. Получали алименты от отца Олега, новый муж зарабатывал прилично и всю зарплату - вы не поверите? - до копеечки отдавал. Достаток был, дети ни в чем - вот истину вам говорю! - ни в чем не нуждались...
- Олежек, в отличие от многих других детей, рос очень впечатлительным, жалостливым. То, помню, принесет домой замерзающего воробья, то раз кошку притащил: говорит - мяучит, плачет, потерялась, видно. А кошка-то - скелет облезлый, сразу видно, что бездомная...
- Оставили?
- Чего?
- Ну, кошку ту оставили, спрашиваю?
- Да куды там! Заразу всякую в дом тащить. Отволоки, говорю Олежке, подальше - пусть люди добрые да богатые приберут...
- А скажите, Любовь Степановна, как учится Олег?
- Хорошо. Очень хорошо. Сейчас, правда, хуже стал - в десятый с тремя тройками перешел. Память у него хорошая, читать любит... Ой, чуть не забыла, товарищ следователь, он же у меня стихи сочиняет! Самые настоящие, в рифму. Как бы вы почитали, а? Ведь... ведь... в стихах-то - вся душа его. Он у меня добрый... Да вот связался с хулиганами. Как мне этот Савельев не нравится ужас! Говорю Олежке: перестань с ним якшаться, вон лучше с Ивановским дружи, какой хороший, сразу видно - не хулиган...
- С кем, с кем? - встрепенулся Карамазов.
- Да Олежек-то с сынком нашего заместителя председателя горисполкома вроде дружить начал, познакомились где-то в клубе. Уж я и не чаяла - этот не чета Савельеву.
- Хорошо, Любовь Степановна, скажите еще, как у вас сейчас обстановка в семье? Вы разведены со вторым мужем?
- Да, товарищ... ?
- Родион Федорович.
- Да, товарищ Родион Федорович. Пить уж больно много и часто он начал. Правда, тихий он, не скандалит. Но всё равно - какая уж это жизнь?.. Вот развелись, а разъехаться не можем. Так и живем под одной крышей, года уж, почитай, полтора... А к Олежке отчим нормально относится, не обижает... Да и сыночка его как-то уважает. Он даже, я вам по секрету скажу, - женщина стыдливо улыбнулась и заговорщицки оглянулась вокруг, - иногда забудется и батей его назовет... Представляете?
- Любовь Степановна, вспомните, пожалуйста, что делал ваш сын 23-го июля?
- 23-го?.. Так... Да, я пришла с ночной смены в семь утра - Олежка еще спал... Когда он вернулся в тот день, точно я не помню...
- А к вечеру этого дня он вел себя обычно или, может быть, что-либо странное было в его поведении?
- Знаете... Вы знаете... Вы знаете, точно, меня еще поразило - он выпивши был, какой-то весь горячий, грубый и - да, да, вспомнила - всё руки мыл... С мылом, потом содой стал тереть. Я еще спрашиваю: чем ты руки измазал? А он дерганый весь: ничем, говорит, отстань!.. А вообще, что же в конце концов случилось?
Женщина словно только теперь поняла, где она сидит и с кем разговаривает.
- Скажите, что Олежка натворил? Что он мог такого натворить?
Родион Федорович налил в стакан воды, поднес его несчастной матери, заставил выпить до дна этот казенный бокал горечи и успокоил:
- Не волнуйтесь, Любовь Степановна, я хочу надеяться, что ваш сын вернется домой. Мы разберемся.
* * *
Карамазов решил немедленно ехать в Будённовск, так как Кушнарёва сообщила на допросе важную деталь: оказывается, у пацанья из дома № 13 по Профсоюзной улице имелась своя резиденция - подвальчик, принадлежащий семье Козыревых.
По дороге, вспомнив об увечье Олега, спросил Любовь Степановну - что произошло? Мать рассказала, что весной прошлого года ее сын и Матвей Козырев сделали какую-то самодельную бомбу, и та взорвалась. Матвей отделался, счастливчик, испугом и легкими ожогами, а Олега изувечило.
- Одно и утешение, - спокойно, даже с улыбкой сказала вдруг Любовь Степановна, - что Олежка застрахован был. Мы зараз шестьсот рублей получили... Целых шестьсот! Часть на магнитофон Олежке потратили - очень уж он любит всё это. Вот и треклятый магнитофон из машины притащил домой, говорит, на время ему дали, на сохранение...
Матвея Козырева следователь застал в самом наиприятнейшем состоянии духа - стали известны результаты сочинения, и теперь Матвей уже считался студентом пединститута.
- Значит, учителем хочешь стать? - полюбопытствовал Родион Федорович у сияющего медным пятаком Матвея.
- Учителем не учителем, а диплом еще никому не помешал...
Сарай-подвальчик, куда они спустились вдвоем, как и ожидалось, на дворец не походил. Дощатые стенки отгораживали уголок подвала, пол земляной, самодельные стол и стул, распластался продавленный диван, на стенах календари с кинокрасавицами и рекламы мультиков. У стены побулькивает в толстых трубах вода. Только-то и ценного - радужные панели цветомузыки да настоящая подкова на двери под крупной надписью "Rock!".
"Здесь я и задавлю отличника!" - подумал следователь и, усевшись на стул, предложил:
- Садись-ка, Матвей Козырев, поговорим... Расскажи мне для начала, что за взрывное устройство вы изобретали с Кушнарёвым в марте прошлого года?
- Да так... Олег нашел на свалке синтетического завода трубку какую-то с крышкой. Мы и хотели вскрыть ее, а там - пироксилин оказался. На этой свалке пироксилин вообще мешками валяется. Все ребята городские его там собирают и бомбочки или ракеты делают. А Олегу вот не повезло... Между прочим, если вам, конечно, интересно, Савельев один раз даже настоящую большую бомбу сделал. В пустой огнетушитель пироксилину набил и взрыватель с квадратной батарейкой приладил. Я ему говорю: не сработает, а он спорил... Хотели мы рыбу глушануть в Студенце. Ее таким способом можно сразу взять о-го-го сколько!..
- Это вы сами додумались или подсказал кто?
- Да что там думать... В кино раз - в "Фитиле", что ли? - видели, как глушили рыбу взрывчаткой... А еще помню, Геннадий Хазанов рассказывал по телеку - вот умора! - как они с дядей, чтобы не сидеть как дураки с удочками, забросили в речку противотанковую мину. Она - ха-ха! - так рванула, что со дна не только рыбу, а и затонувший в прошлом году трактор подняло. Умора! Вот и мы хотели попробовать свою бомбу. Мне лично очень интересно было бы посмотреть, как она жахнет. Жаль, не сработала!..
- Ну-ну, - только и произнес Карамазов. - Скажи мне лучше, Матвей, чем вы здесь занимаетесь: курите? выпиваете? порнографию смотрите? Так, да?