"Парень-то он вроде ничего... Может - судьба?.. Что случилось, то случилось... Надо его к нам в гости пригласить..."
Из ванной она вышла с твердым решением: Артем - ее суженый. Иначе и быть не может!.. Голова болела.
И тут ее перехватила Галька. Она была почему-то в одном распахнутом халатике, сверкала голым телом и так пьяно говорила, что сразу и не понять.
- Юлька!.. Вот где!.. Ищешь, ищешь... П-п-пойдем, в натуре!.. П-пойдем, там в "ромашку" уже начинают... Пошли в "ромашку" играть!..
Юля, слегка упираясь, пошла за Галькой и, встав на пороге большой комнаты, остолбенела. Она испугалась, что сошла с ума. Она толком даже и не поняла, что происходит здесь. На ковре копошился клубок голых лоснящихся тел. Слышались охи, всхлипы, стоны и сладострастное хихиканье. Вдруг из кучи раздался нетерпеливый окрик Артема:
- Юлька, Галька, шустрей в круг - девчонок не хватает!..
Юля вскрикнула, оттолкнула хозяйку и опрометью бросилась вон...
* * *
С тех пор она окончательно заделалась недотрогой.
И в школе, и затем в институте ребята пытались к ней клеиться - кто с сальностями, иной, может, и по серьезному, но она сразу и резко пресекла эти поползновения. Парни удивлялись: на вид такая тихая, ласковая, податливая, а вот поди ж ты!
Валентин Васильевич вошел в жизнь Юли незаметно, тихой сапой. Впервые Юля увидела его еще совсем девчушкой. Мать ее, Раиса Фадеевна Куприкова, работал завпроизводством в том же кафе "Рябинка", где заведующей с 80-го года стала Анна Андреевна Фирсова. Женщины быстро сошлись характерами, и вскоре Куприковы начали дружить с Фирсовыми домами. Собирались по праздникам у Фирсовых, а чаще у Куприковых в их светлой голубой усадебке с тенистым яблоневым садом, расположенной на благодатной Набережной.
Юля звала их дядя Валя и тетя Аня, игралась с их старшей и тогда единственной Ленкой, четырехлетней карапузкой, стеснялась, когда дядя Валя над ней подшучивал, задирал ее. Раз даже довел Юлю до слез, на полном серьезе утверждая, что, дескать, она в него втюрилась и потому краснеет. Все смеялись, а ей было так стыдно, так стыдно. И обидно - ведь неправда же это!..
Но что-то зрело-бродило в ней, как в глубинах закупоренного яблочного сока возникает и пенится хмель, и Юля с томлением в душе иногда спрашивала сама себя в недоумении: "Боже мой, что это?.." И сама себе боялась признаться.
А между тем присутствие Валентина Васильевича всё сильнее волновало ее. Да и то! На воображение зеленой да еще такой экзальтированной девчонки, как Юлия, с ее вдохновенным воображением и подавляемой жаждой любви, не мог не подействовать человек масштаба Валентина Васильевича Фирсова. Надо еще учесть, что Юля с мужчинами вообще почти не общалась. Сверстников сторонилась - особенно после того дикого происшествия в Будённовске, - а из взрослых рядом был только отец - инвалид второй группы, рано поседевший, постаревший и слабый человек. На таком фоне Валентин Васильевич, вошедший так близко в жизнь Юлину, казался ей настоящим Мужчиной, а может, даже и Человекобогом.
Ей мнилось, что он самый мужественный, красивый, умный, справедливый, тонкий и интеллигентный. К тому же редактор областной газеты! Писатель! Юля перечитывала каждый номер "Комсомольского вымпела" по нескольку раз (благо, что газетка выходила всего трижды в неделю), особенно нравилась ей, конечно, строчка в низу последней страницы: "Редактор Валентин Фирсов". Все статьи, подписанные его фамилией или псевдонимом "В. Сабанеев", она вырезала, аккуратно подклеивала на листы плотной бумаги и подшивала в папку с названием "Дело №..." И прятала эту папочку подальше за книги. Валентин Васильевич, само собой, ни о чем не догадывался.
Юля сама от себя скрывала правду...
* * *
Она закончила десять классов с золотой медалью и без труда поступила в педагогический институт на биофак.
Она собиралась для отдыха, как и раньше это делала, поехать к тете Клаве, материной сестре, в Москву - побродить по столице, окунуться в цивилизацию, но неожиданно возник другой - чудесный - вариант. За столом, когда в воскресный вечер отмечали Юлины успехи, тетя Аня вдруг предложила:
- Рая, Валентин (Куприкова, в отличие от своего мужа, она звала полным именем), а чего Юле-то в Москву тащиться, гарью там дышать? Пускай-ка с нами в Крым махнет, а? У нас как раз одно место лишнее... Поедешь, Юля?
И Юля поехала.
Путешествие было прекрасным. Хотя они с Ленкой, тогда уже длинной тощей девчонкой с острыми коленками, сидели на заднем сиденье, зажатые и заваленные сумками и свертками, но маленькие эти неудобства только оттеняли и подчеркивали прелесть главного - постоянную близость Валентина Васильевича (она садилась специально справа, чтобы видеть его профиль) и калейдоскоп дорожных впечатлений.
Они поехали ранним утром не по основной автомагистрали, а прямо на юг и через два с небольшим часа неторопкого хода оказались в Нахаловке деревушке, где прошли детство и отрочество Валентина Васильевича. Заехали к дальним родственникам, поели деревенской снеди. Фирсов водил их по Нахаловке, показал свой бывший дом, до сих пор крепкий, добротный, взволнованно рассказывал о тех далеких днях, матери, умершей давно, и отце, отдавшем Богу душу в прошлом году уже в Баранове... Очарование и патриархальность Нахаловки, таинственность и независимость деревенской природы вызывали почему-то грусть у Юлии, и, как она ни пыталась, она никак не могла реально представить среди этой первозданности Валентина Васильевича - маленьким, лопоухим и сопливым...
Потом они спускались всё ниже на юг, несколько кружным путем подбираясь к благословенной Тавриде. Шибко не торопились, осматривали по пути города Ворошиловград, бывший Луганск, затем знаменитый Ростов-на-Дону, Краснодар... На ночлег им удавалось устраиваться в гостиницы - на главных администраторов безотказно действовало удостоверение члена Союза журналистов СССР Валентина Васильевича. Очень понравился Юле Темрюк: весь закутавшись в зеленое одеяло садов и виноградников, он сладко дремал на берегу полноводной и мутной на исходе Кубани. Тишина в этом сонном городке поражала своей плотностью и вязкостью. Проезжали Тамань - самый скверный городишко из всех приморских городов России, зашли, конечно, в бутафорский домик Лермонтова, вдохнули атмосферы "Героя нашего времени"...
Когда переплывали на пароме Керченский пролив, справа по борту вдруг выпрыгнули из воды два блестящих веселых дельфина и понеслись наперегонки с железным неуклюжим китом. Юля, возбужденная дорогой, новыми впечатлениями, неожиданно для себя схватила Валентина Васильевича за локоть обеими руками и вскрикнула во весь голос:
- Ой, смотрите, смотрите - дельфины!
На нее, как ей показалось, с удивлением обернулись рядом стоящие люди. Юля вспыхнула и убежала на нижнюю палубу, к машине...
Пыльная Керчь им не понравилась, и путешественники, наскоро осмотрев ее, покатили дальше, к Феодосии. Здесь они прожили пять упоительных дней. Им посчастливилось устроиться в маленькой хатке у самого спуска к морю. Фирсовы заняли отдельную комнатушку, а Юля спала в комнате у хозяйки - одинокой старухи, страшной, как атомная война: горбатой и с бельмом на правом глазу, но на редкость добродушной и не жадной. Она брала с них всего по трояку с носа за ночь.
Музей Александра Грина (его Юлия боготворила), галерея Айвазовского, мощные развалины Генуэзской крепости, мрачные и величественные, похожие на цитадели феодосийские церкви, но, главное, море, прозрачное, теплое, ракушки, сверкающие на светлом дне, и семенящие бочком маленькие уморительные крабики - всё это вошло в душу Юлии навсегда, и она даже как-то, лежа на горячем песке и с прищуром вглядываясь в бездну неба, вдруг подумала, что когда будет старенькой-старенькой и малоподвижной обязательно вспомнит эти дни, это свое легкокрылое состояние...
Дальше они отправились по Горному Крыму вдоль моря. Валентин Васильевич держал курс на Севастополь. В этом легендарном городе он однажды побывал в студенческие годы и теперь с жаром восхвалял домашним и Юле дивные его красоты. Он заразил всех своими рассказами, и они почти не останавливались на отдых. Промелькнули Планерское, Судак, Алушта, Гурзуф, Ялта, Алупка... В сумерках они подъехали к Севастополю, но тут случился конфуз: в Севастополь их не пустили. Сколько Валентин Васильевич ни козырял малиновым удостоверением, сколько ни доказывал, что он имеет право, их не пропустили город закрытый, сплошь, видите ли, напичканный военными тайнами и секретными объектами...
Пришлось поворачивать восвояси.
- Обнаглели! - возмущался Валентин Васильевич, сильнее чем обычно газуя. - Мы, советские люди, не имеем права в советский город въехать! Да это разве свобода! Где же демократия наша хваленая?...
Юля восхищалась его смелостью.
Они вернулись на несколько километров и по жутко крутой, извилистой дороге спустились, скрипя тормозами и дружно охая, с гор к морю. Здесь тоже кругом торчали заборы, ограждения и щиты с запретительными надписями, но им каким-то чудом удалось протиснуться в пустынный уголок, закрытый и с моря и с суши валунами и кустарником. Здесь они, притаившись, проблаженствовали целую неделю, пока их не обнаружил и не вытурил со скандалом лесник.
В эти дни и произошел тот кардинальный перелом в их отношениях, которого так ждала и так боялась Юлия. Им всем пришлось спать в одной палатке, и уже одно это будоражило сердце. Юля устраивалась с краю, между нею и Валентином Васильевичем лежали Ленка и Анна Андреевна, но Юля слышала только его дыхание, его всхрапывание и по полночи ворочалась под одеялом. Когда они купались и загорали, Юля старалась не смотреть на Валентина Васильевича и стыдилась своего голого тела: она кляла себя за то, что не взяла сплошной купальник - в нем, как ей думалось, она чувствовала бы себя увереннее.
Тетя Аня, сама того не ведая, добавляла в обстановку нервозности. Она, например, с первого дня вдруг решила загорать без лифчика. Фирсовы ездили в прошлом году на Золотые пески в Болгарию, и там, как рассказывала Анна Андреевна, почти все девушки и женщины красуются на пляжах в одних трусиках. В это верилось с трудом, но Валентин Васильевич со смешком подтвердил сущая правда, он там на женские груди до конца жизни теперь нагляделся. Тетя Аня предложила и Юлии:
- Юля, давай тоже снимай - так полезней загорать. Давай, давай... Ты чего это, стесняешься Валентина Васильевича? Да он же тебе в отцы годится...
Юля заметила, с каким интересом, заблестевшим моментально взглядом ждет ее ответа Валентин Васильевич, отказалась наотрез и испуганно прикрыла грудь ладонями, словно опасаясь, что лифчик с нее сдернут силой. Анна же Андреевна действительно обнажилась и, смущая на первых порах Юлю, загорала так. Груди у нее были уже тяжеловатые, заметно отвисшие, с крупными сосками, похожими на большие коричневые таблетки. Ленка, конечно, тоже красовалась нагишом, в одних трусишках, да с нее что взять - еще пацан пацаном...
В один из дней, когда жара вызрела к полудню особенно сильно и густо, Анна Андреевна и Ленка, укрывшись от солнца в палатке, окунулись в тяжелый послеобеденный сон. А Юле Валентин Васильевич предложил искупаться.
Они поплыли дальше в море в поисках прохладной воды. Юля плавала не очень уверенно, "по-собачьи", и обычно старалась держаться берега. Но на этот раз она чувствовала себя как-то странно - голова гудела, тело казалось чужим и неестественно большим, воли и сил не осталось ни капли. "Наверное солнечный удар..." - вяло подумала Юля и начала тонуть.
- Дядя Валя! - приглушенно, в последний момент вскрикнула она.
Валентин Васильевич, картинно рвавшийся в открытое море, развернулся и кинулся к ней...
Она полностью вынырнула из небытия в тот момент, когда он выносил ее на руках из воды. Но, мгновенно поддавшись инстинкту женской хитрости, она ничем не выдала себя и не открыла глаз, не пошевелилась. Валентин Васильевич положил ее на островок песка среди валунов и, шумно дыша, склонился над ее лицом.
- Юля!.. Юлия!.. Ты слышишь меня?
Юля слышала, но ничего не могла с собой поделать - уста не размыкались. Валентин Васильевич засуетился, даже заохал, забормотал что-то и начал делать ей искусственное дыхание. Он навис над ее телом и принялся вертеть руки, похлопывать по щекам. Юля в глубине души понимала, как это всё смешно, но вместе с тем от его прикосновений, его близости внутри нее зрело какое-то жгучее ощущение, и она испугалась, что сейчас, в сей момент зарыдает ни с того ни с сего.
Валентин Васильевич положил свою ладонь на середину ее груди, в тесную ложбинку и начал ритмично давить и отпускать, давить и отпускать... Юля, испугавшись, что он сейчас для удобства снимет с нее купальник, уже собралась "очнуться", как вдруг спасатель пробормотал: "Надо изо рта в рот..." - и, набрав с шипением воздуху, приник к ее губам. Юля вздрогнула и невольно, от неожиданности обхватила его за шею руками. Глаза ее распахнулись и погрузились в глаза Валентина Васильевича. И так, соединенные губами и взглядами, они существовали в пространстве и времени несколько бесконечных секунд. В них пульсировал общий ток.
Потом Валентин Васильевич выпрямился и, стоя на коленях, растерянно и жадно глядя на Юлю, ни к селу ни к городу выдохнул:
- Вот так, да?
Юля закрыла лицо руками...