— Как не понять, дорогой, понял, конечно.
— Дело ты мне предлагаешь трудное, значит, и стоит оно дорого.
— Сколько?
Желтухин положил на стол растопыренную пятерню
— Это можно.
— Это пока. И запомни, освободить его я не сумею. Пока… Сейчас думать надо о том, чтобы ему статью помягче дали. А там уж посмотрим. Понял, Гурам?
Кравцов сидел за столом и читал документы по делу Тохадзе.
Корнеев стоял у окна, разглядывая знакомые до последней трещины крыши домов.
— Ну что ж, хорошо. Есть о чем доложить наверх. Есть. Заканчивайте быстрее.
— Станислав Павлович, мне хотелось бы поработать с Тохадзе побольше, у меня есть предполоожения, что он замешан в двух убийствах.
— Они за ним числятся?
— Нет. Одно в Московской области, а одно в Туле.
— Игорь Дмитриевич. Ну зачем тебе эти «висяки», пусть у областников голова болит, да туляки почешутся. Какое нам до этого дело. Заканчивай с Тохадзе.
— Но мне нужно еще дней десять.
— Пять. Понял? Пять. Корнеев кивнул и пошел к двери.
— Слушай, Корнеев, — Кравцов встал из-за стола, подошел к Игорю, — тут дело одно деликатное есть. Надо руководству помочь.
— Что за дело?
— Вот, — Кравцов щелкнул замком сейфа, достал папку, — дело по угону автомашины у товарища Черемисина. Слыхал о таком?
— Только по телевизору.
— Вот-вот, так сказать, большой человек. А у него машину угнали.
— Так угонами другой отдел занимается.
— До чего же ты, Корнеев, непонятливый человек. Это же Черемисин. Понял? Черемисин.
— Да хоть сам…
— Ты что, ты что, — прервал его Кравцов, — так сказать, такое имя, в суде. Ты лучше своего Тохадзе попроси, пусть на себя этот угон возьмет.
— Что?!
— Пусть на себя возьмет угон машины Черемисина.
— Да вы в своем уме предлагать мне такое?
— Так, — сказал Кравцов, — понятно. Потащишь в партбюро, откажусь, докажу что ты хочешь меня оклеветать. Понял?
— Ну и сволочь ты Кравцов. Ох, какая же сволочь.
— А это я запомню.
Корнеев вышел, в сердцах саданув дверью.
В кабинете Михаила Кирилловича телефонов было много. Они стояли на столе и на специальной тумбе. Только этот, старого образца беленький телефон, одиноко притулился на полочке. Сейчас он звенел тонко и переливчато.
Мусатов снял трубку.
— Да… Здорово… Знаешь, я, когда звонок этого аппарата слышу, сразу на сердце легче, друзья звонят… Да… А что за спешка такая… У всех дела… Ну ладно, ладно, приеду. А где там… Давай… Жди.
Мусатов положил трубку, забарабанил пальцами по столу. Нажал кнопку звонка.
В кабинете появился помощник.
— Коля, я тут уеду на пару часиков. Понял.
— Понял, Михаил Кириллович.
Помощник распахнул стенной шкаф, достал плащ, подал его своему шефу так, как швейцары подают пальто в ресторанах.
Довольный Мусатов благосклонно кивнул и вышел из кабинета.
Корнеев и дежурный по изолятору пожилой старший лейтенант шли по тюремному коридору.
— Он голодовку грозится объявить. Поэтому я тебя, Игорь, и вызвал. Или тебя теперь товарищ майор называть?
— Да что ты, дядя Сережа! Ты же меня еще младшим лейтенантом помнишь, — засмеялся Игорь.
— Я-то помню. Только некоторые об этом забывают.
— Не ворчи, дядя Сережа. Где он?
— В шестой.
Подошел старшина-надзиратель, открыл камеру. Тохадзе в разорванной рубашке сидел на нарах. Был он всклокочен, небрит. На столике стояли миски с едой.
— Встать, — скомандовал дежурный. Тохадзе молча поднял голову.
— Почему вы отказываетесь от пищи? — спросил Корнеев.