— Да.
— Племянник мой должен быть освобожден. Мусатов говорил небрежно, властным тоном.
— Это невозможно.
— Не понял?
— Он совершил тяжкое преступление.
— Он мой племянник.
— Закон одинаков для всех.
— В наше время, майор, надо иметь сильных друзей. Иначе не сделаешь карьеру.
— Меня вполне устраивает мое положение.
— Все эти ценности и деньги из квартиры убитого?
— Да.
— А бумаги.
— Тоже.
— Я могу ознакомиться с ними?
— Нет.
— Вам не кажется, Корнеев, что вы рискуете?
— Нет, не кажется. Я выполняю свой долг.
Геннадия вывели в коридор, он шел, не зная, куда деть руки, скованные наручниками.
В дверях он повернулся. Посмотрел на дядю.
— Как же так, дядя Миша?
Михаил Кириллович молчал. Им овладела непонятная апатия, и он внимательно смотрел, как уводили племянника, как уходили понятые и милиционеры.
— Наследили-то, наследили, — сокрушенно сказала вахтерша. — Я приберу, Михаил Кириллович.
Мусатов не ответил, ушел в глубь квартиры.
А Толя ждал Звонкова. Он сидел в машине у отделения милиции, разглядывая прохожих. Вскоре появился Женя. Прищурившись, посмотрел на осеннюю улицу, залитую неярким солнечным светом, и засмеялся.
— Радуется, — из дверей отделения вышел Коновалов. — Имеешь право. Такое счастье раз в жизни бывает.
Женя молча посмотрел на него и пошел к машине.
Кафтанов ехал к Комарову. Он никогда не был у него дома, да и вообще никаких отношений, кроме служебных, у него с бывшим начальником отдела не было.
Кафтанов хорошо помнил, как летом пришел к нему Комаров и сказал, еле сдерживая себя:
— Как же это, Андрей Петрович?
А что мог ему сказать Кафтанов? Рассказать о том, как он пытался на разных уровнях отменить приказ об увольнении Комарова. Да разве это нужно было бывшему начальнику отдела. Он хотел точно знать, почему, а главное, за что его, человека с безупречным прошлым, за пять лет до срока, увольняют на пенсию. Кафтанов в тот день так и не смог ответить Комарову на этот вопрос. Почему, он понял позже, когда начальником отдела, не посчитавшись с его мнением, утвердили Кравцова. Тогда у него обострилось чувство вины перед Комаровым. Но, если проанализировать, то общение это было значительно более сложным. Кафтанова угнетала не только вина за многое, но и ощущение собственного бессилия и то, что называют инстинктом самосохранения.
Он часто шел на компромисс, уговаривал себя, что это необходимо для дела. Такие уступки собственной совести стали обычным и опустошали его. Но теперь время настало. Сжимали, сжимали пружину, а вот она и выпрямилась.
Кафтанов поднялся на третий этаж и остановился у двери с номером 32. Дверь была парадно обшита темно-вишневым кожезаменителем и утыкана золотистыми бляшками. Кафтанов позвонил, и она распахнулась сразу. На пороге стоял Комаров в линялом, заношенном тренировочном костюме.
Он сделал шаг на площадку и захлопнул за собой дверь.
— Говорят, есть примета, полное ведро к счастью. Так что же, Комаров?
Комаров молчал, глядя на Кафтанова растерянно, затравленно.
— Борис Логунов был в кабинете Корнеева и слышал ваш разговор.
— Это не доказательство, — Комаров поставил ведро, вытер ладони о брюки.
— Мы Тохадзе раскололи, Комаров. И он тебя сдаст. Ты лучше сам напиши, кто тебя просил навести на Корнеева.
— Ты что, ты что…
— Ты был честным мужиком и хорошим сыщиком, Комаров. Подумай, кем ты стал…
— А ты, Кафтанов, лучше? — перебил его Комаров.
— Не обо мне разговор, я за беспринципность и трусость свою отвечу перед кем надо, только и ты ответишь. Я тебе срок даю до завтрашнего утра. Не придешь, под конвоем приведу, ты меня знаешь.
Кафтанов повернулся и легко побежал по ступенькам вниз…
По коридору МУРа шел пожилой человек в аккуратном сером костюме, над карманом которого прилепились четыре ряда колодок, а с правой стороны рубиново блестел знак «Заслуженного работника МВД». У дверей с номером 325 он остановился и поправил пиджак.
— Вы Егоров? — спросила его секретарша.
— Да.
— Минуточку, — она нажала на кнопку селектора. Кафтанов встал из-за стола и пошел навстречу Егорову.
— Здравствуйте, Николай Борисович.
— Здравствуйте, Андрей Петрович.