-- По международному праву музыкальный плагиат -- это четыре ноты подряд, а не три, -- таким тоном произнес толстяк, будто объяснял взрослым людям, что дважды два -- четыре.
-- А поищи первых три, -- не унимался Аркадий. -- Поищи.
У Лелика на лице сияла победа, а в глазах блестели огни салюта. Он не вмешивался в диалог и вообще ощущал себя так, будто ему при жизни только что поставили памятник.
-- Три есть, -- заставил его напрячься голос толстяка.
-- А я что говорил! -- обрадовался Аркадий и потянулся вверх.
В комнате что-то громко хрустнуло. То ли подошвы его новых ботинок-казаков с чудовищно острыми носами, то ли поясница.
-- Но те три ноты в фа-мажоре, -- заметил неточность толстяк. -- А у него -- в фа-миноре...
-- Аркадий, у меня все честно! -- забрал драгоценный клавир Лелик. -Хорошая оранжировка -- и хит обеспечен! На пару лет!
-- Таких хитов не бывает...
Аркадий стоял, отвернувшись от Лелика, и с ненавистью смотрел на монитор. До этой минуты он любил компьютеры.
В напряженной тишине он прошел к своему стульчику, бережно опустился в него, помолчал и по-царски решил:
-- Ладно... Три так три... Покупаем...
Яблоко его лица из печеного стало спелым. Его цена возросла. Лелик метнулся к Аркадию, подобострастно, с хрустом в пояснице склонился над ним и что-то заговорщически зашептал. Его спина ширмой скрывала лицо директора, и только по возражениям того ("Пойми, я на такую сумму не уполномочен", "Нет", "Ну что ты!") Санька понял, что там идет нешуточный торг. В конце его Аркадий сунул несколько бумажек в руку Лелику, тот спрятал их в карман куртки и наконец-то распрямился. Почему-то уже без хруста. Когда он обернулся, у него было лицо человека, которого только что обокрали.
-- А вот и ребята! -- совсем не видя, что делается в соседней комнате, вскрикнул Аркадий и с покряхтыванием слез со стула.
Санька тоже повернул голову на шум и узнал всех вошедших по спинам. Самым ближним к нему оказался затылок со смоляным пучком волос под шапочкой лысины, и он радостно шагнул к нему.
-- А-а, привет, -- вяло поздоровался Андрей. -- Вживаешься?
-- Да вот... значит... утвердили меня солистом...
-- Поздравляю. Значит, этим вечером коньяк и жрачку выставляешь ты.
-- А ты придешь?
-- Без вариантов. Попрощаться ж нужно.
-- В каком смысле?
-- В прямом. Меня под снос назначили.
-- Как это? -- сделал удивленное лицо Санька и машинально надел на голову кожаную кепку.
-- Уволен я из группы. Навсегда. Золотовский сказал, мать его! Выслуживается перед хозяином, падла!
На матерный вскрик обернулся Роберт. Без зубной щетки во рту он смотрелся чуть солиднее. Казалось, что он даже может сказать что-нибудь умное. Раз в день, но может.
-- Мир, дружба, жвачка! -- поприветствовал он Саньку. -- Прослушал шлягер?
-- А что это?
-- Во дает! Ну, песню прослушал только что?
-- Да.
-- Съедобная?
-- Так-так-так! -- хлопками в ладони заставил всех умолкнуть Аркадий.
У него было лицо человека, только что сделавшего открытие, способное спасти мир и обессмертить его изобретателя. Вместо пятисот долларов на двоих он отдал поэту и композитору четыреста и теперь приятно ощущал в кармане хруст новенького стольника. Но еще приятнее было то, что он уговорил Лелика на отказ от авторства и теперь мог перепродавать песню как свою собственную. И хотя у нее вряд ли могли после исполнения "Мышьяком" появиться покупатели,он упрямо верил, что совершил одну из самых выгодных сделок в своей жизни.
-- На! -- сунул он Роберту нотную запись "Воробышка". -Потренируйтесь с полчасика. За это время Весенин выучит текст...
Санька удивился, зачем это какому-то Весенину учить текст, и только когда Аркадий протянул ему вырванную из блокнота страничку с каракулями Олега, понял, что Весенин -- это он. И то серьезное, на что он так долго настраивался, вдруг представилось ему балаганом, где все только дурачатся, и он сам неожиданно ощутил острое желание стать таким же шутом-дураком.
-- А можно я прямо с бумажки пропою? -- нагнувшись к Аркадию, спросил он.
-- Можно, -- ответил за него толстяк. -- Только бумажкой перед микрофоном не шурши. У него чувствительность большая...
В комнате напротив, за стеклом, Санька разглядел этот слишком чувствительный микрофон. Он висел перегоревшей лампочкой. Уже и его Санька не мог воспринять серьезно.
И только обернувшись к Андрею и столкнувшись с ним глаза в глаза, он понял, что не все здесь так несерьезно.
Глава одиннадцатая
РЮКЗАК СЕДОГО ПРИЗРАКА
Камера хранения Казанского вокзала пропахла вонью жженого угля, мочи и старых тряпок. Если учесть, что такой же запах возили в своих изношенных вагонах поезда восточного направления, то Сотемский и Павел, войдя в камеру, сразу ощутили себя внутри тряского состава. Чувство было настолько сильным, что они переглянулись.
При виде лица напарника Сотемский не сдержал внутри себя сочувствия:
-- Что ж тебе так с зубами не везет?!
Павел бережно потрогал ладонью вздувшуюся правую щеку и пояснил то, что Сотемский и без того знал:
-- Флюс, зараза!
-- А тот вырвал?
Взмахом руки Павел проводил уже давно распрощавшийся с ним зуб.
-- Там трещина была. Эта стерва Кравцова... Ей бы лучше ядра на стадионе толкать, а не на рынке стоять...
Они подошли к самому дальнему стеллажу, заставленному чемоданами, сумками, ящиками, свертками, и сопровождавший их приемщик камеры хранения ткнул узловатым мозолистым пальцем в пузатый рюкзак.