-- Хороших начальников не бывает.
-- Ну почему же!
Ее пальчики соскользнули с забора, но что-то красное осталось. Будто доски решили навсегда сохранить на себе память об алом лаке ее ногтей.
-- Ты не порезалась? -- спросил Санька.
-- Не-ет, -- внимательно изучила она подушечки пальцев. -- А обо что здесь можно обрезаться?
Склонившись над доской, Санька изучил уже основательно подсохшее, уже побуревшее пятнышко крови и самому себе пояснил:
-- Значит, он вернулся этим же путем.
-- Кто вернулся?
-- Ночной грабитель. Так, говоришь, здесь хороший милицейский начальник?
-- Да. Это мой отец. Глава шестнадцатая
БЕЗМОЛВНЫЕ ПРОСЬБЫ
Санька где-то читал, что Майкл Джексон, желая прожить до ста лет, спал одно время в барокамере. Чистый воздух, ни одного микроба, ни малейшего звука, способного нарушить сон.
С первым шагом в палату реанимации Санька ощутил, что сейчас предстоит разговор с Майклом Джексоном. Только камера была прозрачной, а сквозь искусственное стекло виднелось лицо Буйноса. Уцелевший глаз на уцелевшей половине лица не хотел открываться, и Санька недоуменно обернулся к Нине.
-- Не более трех минут, -- вместо нее сухо ответил врач и сел на потертый стульчик у пульта.
-- Там своя среда, -- шепотом пояснила Нина. -- Владимира Захарыча все время овевают холодным воздухом. К вечеру приедут спецы из Москвы, привезут искусственную кожу. Они уверяли по телефону, что она даже будет иметь чувствительность. Почти как живая.
-- Лучше свою иметь, -- вздохнул Санька.
-- Разрешите? -- легонько отодвинул его в сторону мужичонка с острыми глазами-бусинками.
Рубашка навыпуск с накладными карманами в дополнение к огромным, изжеванным коричневым сандалиям делали его бухгалтером начала шестидесятых годов, перенесенным машиной времени в бешеные девяностые. Мужичок беспрестанно шмыгал носом, будто и вправду только что перенесся через тридцать с лишком лет и не мог понять, почему исчез запах его любимого одеколона "Огни Москвы", а появилось нечто сладкое и французское, струящееся от Нины. И только белый халат, криво наброшенный на его узкие плечи, делал его современником Саньки, Буйноса, Нины и врача со строгим лицом. Вряд ли в шестидесятых могли быть такие мятые халаты.
-- Он открыл глаз, -- шмыгнув, объявил мужичок.
-- Три минуты, -- зло, с вызовом напомнил врач.
Губы Буйноса, крупные волевые губы, сжатые со всех сторон точками щетины, и оттого как бы уменьшившиеся, сделали неуловимое движение, а мужичок неожиданно произнес:
-- Он сказал: "Здравствуй, Ниночка!"
-- Здра...
Сбоку Санька четко увидел слезу, выскользнувшую из ее глаза и рывком пронесшуюся вдоль носика.
-- Еще он сказал: "Здравствуй, певец!"
-- Серьезно? -- удивился Санька.
Он видел по телевизору в новостях дам, водящих руками. Они назывались вроде бы сурдопереводчицами. Они одни на земле умели превращать звуки в жесты. Дамы всегда существовали в углу экрана, в овальной рамочке с размытыми краями, и то, что в рамочке ни разу не появилось мужское лицо, только сейчас показалось Саньке интересным. Получалось, что немых мужиков или хотя бы тех, кто знает сурдоперевод, не существует. И этот шмыгающий спец еще сильнее почудился перенесенным через толщу времени.
-- Он сказал: "Я в долгу перед тобой".
-- Почему?
Нина приблизила губы к санькиному уху и зашептала: "Ему уже сказали, что ты вытащил его из горящего кабинета. Владимир
Захарыч, видимо, потерял сознание после первой вспышки. Мог и вообще погибнуть".
-- Он сказал: "Проси, что хочешь", -- оборвал ее щекотное дыхание по уху мужичок.
-- Мне ничего не нужно.
-- Так и передать?
-- А он что, тоже по губам понимает? -- удивился Санька.
-- Он вас слышит, -- раздраженно пояснил врач. -- У него нет сил говорить. Ожог слизистой горла.
Усилием воли Санька перевел взгляд с губ Буйноса на почерневшую
шею и ощутил, что и его шея окаменела. Слова застряли в ней, будто
тоже превратились в камешки. Показалось, что их можно сплюнуть на
ладонь. Как выбитые зубы.
-- Это... Как его... Ну, спасибо, значит, за хорошие слова, но мне действительно ничего не нужно...
-- Он сказал: "Найди мне его. Найдешь?"
-- Кого? -- не понял Санька.
-- Того, кто организовал покушение, -- тихо ответила за Буйноса Нина.
-- Я вообще-то не следователь. Уже не следователь. Я -- певец, -гордо произнес последние два слова Санька.
-- Он сказал: "Я подчиню тебе всех моих охранников".
-- Я...
-- Он сказал: "Конкурс под угрозой. Если конкурс пройдет, значит,
я выиграю эту регату".