15.30 – примерно через час после возвращения Гитлера домой.
Зауэр и Гитлер в кабинете Гитлера.
Гитлер совершенно спокоен. Он и Зауэр не стесняясь в упор рассматривают друг друга. На Гитлере рубашка с сильно опущенными рукавами.
Гитлер рассказывает:
– Моя племянница сначала изучала медицину в университете, но затем поняла, что медицина не привлекает ее, и начала брать уроки пения. Она могла бы уже скоро выступать перед публикой, но чувствовала себя пока не готовой к этому шагу и потому собиралась продолжить обучение у одного профессора в Вене. Я согласился с этим при условии, что ее мать, которая живет в Берхтесгадене, поедет с ней в Вену. Вероятно, это рассердило ее, но внешне я не заметил признаков возбуждения, и когда я уезжал, она попрощалась со мной довольно спокойно. Как-то раз, давно, она сказала... что не хотела бы умереть естественной смертью. Она могла легко взять пистолет, так как знала, где я храню свои вещи. (Пауза). Ее кончина сильно тронула меня, ведь она была единственной родственницей, которая жила рядом со мной...
Зауэр:
– Спасибо, у меня больше нет вопросов.
Заканчивает писать, пододвигает к Гитлеру протокол. Тот читает, не беря бумагу в руки. Быстро берет протянутую Зауэром ручку, стараясь, чтобы не приподнимался рукав рубашки, расписывается.
Зауэр забирает бумагу. Явно удовлетворен.
В то же время Полицейское управление Мюнхена. Крэмер допрашивает по очереди сначала Шауба, потом Шрека.
Шауб:
– Нет. Сам я не видел племянницу шефа, когда поднимался в квартиру.
Крэмер:
– Гитлер и Гоффман вышли вместе?
– Ну, точно не скажу: я был занят – укладывал вещи, но шеф сел в машину последним – дверь ему открывал Шрек, который возился с оконными стеклами – их заносило снегом.
Крэмеру отвечает Шрек.
– Я точно не помню, вышли ли Гитлер и Гоффман одновременно. Я прогревал машину и очищал окна: снег на стеклах таял, но все окна, кроме, понятно, передних – с очистителями, были плотно покрыты каплями воды – ничего не разглядеть. Так что я уж старался. Позднее, по дороге, на ветру было полегче – все-таки стекла обдувались воздухом. Так что точно не скажу. Первым из них, наверное, спустился Гоффман, а за ним – шеф: я ему сразу открыл дверь – и поехали. (Маленькая пауза). Мне понятны ваши вопросы, господин полицай-гауптмейстер. Но у нас все чисто: подъехали вчера в 14.30, загрузились, они там распрощались, выехали мы около 15-ти. Заправились бензином на выезде – там нас видели. Вовремя, по такой погоде, были в отеле в Нюрнберге – там нас тоже все видели, вплоть до отъезда сегодня. Как нас развернули – я уже рассказал. А на обратном пути в Ингольштадте заплатили штраф за превышение скорости – шеф велел гнать. Протокол этот в Ингольштадте наверняка имеется – так что и тут все в порядке: мы катались, и к ее смерти никакого отношения не имеем. В 14.30 сегодня были уже снова здесь.
– Спасибо, больше нет вопросов.
Зауэр снова в столовой квартиры Гитлера, допрашивает Гоффмана.
Зауэр:
– А сами вы видели племянницу шефа вчера?
– Конечно. Когда мы уже выходили, она сама вышла и проводила нас до лестницы. Сказала на прощание: «До свидания, дядя Алеф! До свидания, господин Гоффман!»
– У меня больше нет вопросов, благодарю вас.
Еще через час с небольшим. Совешание в кабинете Зауэра в Полицейском управлении Мюнхена: Зауэр, Форстер, Крэмер, доктор Мюллер.
Форстер:
– Опросить успели далеко не всех – тут работы до понедельника, если не дольше. В отношении вчерашнего – пока ничего нового: никто из соседей ничего не видел и не слышал. Заметили, конечно, что когда Гитлер уезжал вчера около 15.00, то ходили люди вверх и вниз по лестнице – как они сами и рассказывали. Соседи слышали и голоса, но никому не запомнилось, чьи именно. Никаких подробностей, уточняющих тогдашний порядок входа и выхода людей, никто не зафиксировал – ни на лестнице, ни около машины. Шел снег – и напротив никто вообще ничего разглядеть не мог. Можно было бы проверить на бензоколонке, куда они заезжали, но если даже это случилось достаточно поздно, скажем в 15.20 – 15.25, то по такой погоде тоже возможно так долго тащиться, даже если выехать в 14.45. Так что алиби на грани: то ли оно есть, то ли его нет. Будем ждать более точного времени смерти.
Все оборачиваются к доктору Мюллеру. Тот кивает головой.
Форстер завершает:
– На помойках тоже ничего не нашли. Но все помойки между Мюнхеном и Нюрнбергом мы проверить не смогли. (Все, включая самого Форстера, усмехнулись.) С пистолетом закончат экспертизу позже, но ведь мы от нее ничего и не ждем.
Зауэр кивает и поворачивается к Крэмеру. Тот докладывает:
– Про дядюшку и племянницу давно всякие толки ходят, да это и понятно: видный холостой мужчина – и рядом молоденькая смазливая племянница. Да он и действительно ее несколько лет всюду с собой таскает – словно жену. Но вот этим летом ее здесь не было. Полагают, что они могли видеться в эти месяцы в Оберзальцберге – там у него вилла, а домоправительницей его старшая сестра – мать этой Гели. Гели же приехала в Мюнхен лишь за три дня до смерти – тут нет разногласий. Кое-кто из домашних Гитлера уже давно у него служит: у супругов Рейхерт он снимал комнату еще с начала двадцатых. Они и в этой квартире числятся квартиросъемщиками у хозяина всего дома на Принцрегентплатц, хотя всем ясно, что за все платит Гитлер. Мария Рейхерт – довольно болтливая баба, так что в окрестностях пересказывают немало историй про этого Гитлера. Говорят, что вокруг него много всяких молоденьких девочек держалось по очереди, а иногда и одновременно, но потом он всегда бросал их. Некоторых из них это очень задевало. Была, например, такая Мицци или Мими. Сейчас она замужем, и представляете: как раз три недели назад она ворвалась в квартиру Гитлера, слуги ее не хотели пускать – они, понятно, и растрепали об этом! – проспала с Гитлером ночь, потом они ездили на воскресенье на Тегернзее, но что-то у них опять не сложилось – и она снова пропала. Теперь нужно проверять: жива ли она. Но вот с племянницей как-то по-другому шло: что между ними – не ясно, но он ее не бросал и бросать не собирался, а несколько раз расстроил ей замужество. Похоже, что вел себя как собака на сене. Теперь она снова вроде бы решила выйти замуж и уехать в Вену – об этом они три дня и спорили, но до рукоприкладства, кажется, не доходило. А в итоге вполне могла бы получиться страстная сцена с убийством, но непохоже на то. (Пауза.) Допрашивал адъютанта и шофера. Они явно мнутся, темнят о том, что Гитлер вышел к машине самым последним – после Гоффмана. Это я отразил в протоколах. (Пауза.) Остальное, понятное дело, – не мои сведения, а ваши, но полагаю, что очевидный трюк с замком указывает на то, что никакого аффекта, по крайней мере в момент убийства, не возникало, а произошло хитроумное убийство с заранее обдуманным намерением – и с дурацкой попыткой представить дело самоубийством или несчастным случаем.
Зауэр поворачивается к Мюллеру. Доктор Мюллер:
– Да и рана все же очень странная: правой рукой так прицелиться в себя очень трудно (указывает рукой как именно). Если стреляла она сама, то держать ей пистолет приходилось скорее не в боевом положении, а за рукоятку дулом к себе – и нажимать на спуск большим пальцем. Она могла бы делать это и левой рукой, и правой. Вот тут, может быть, мы маху дали с проверкой отпечатков пальцев (взглянул на Зауэра). Но пистолет, конечно, был уже залапан. (Зауэр и Форстер согласно кивают; Зауэр – немного недовольно.) Убийца, похоже, старался попасть ей в сердце, но стрелял почти сверху вниз – боялся, что пуля пройдет насквозь и попадет в него самого. И не зря боялся: себя бы он навряд ли убил, но вот было бы смеху, если бы он унес пулю в своем теле!.. Ну а убийство-то мы разглядели с первой минуты!
Зауэр и Форстер снова кивают. Зауэр:
– Но вопрос в том, кто убийца. Посторонний мог быть, как считаете?
Форстер:
– Мог в принципе. Но проникнуть в квартиру и уйти из нее незамеченным – лишь за гранью чуда: слуги бы непременно заметили. Это можно было бы сделать ночью, когда Винтеры и Рейхерты спали, но девица уже в 22 часа не отвечала на стук. Внешний убийца убивал бы поэтому не в квартире – это уж слишком сложно! Или слуги заведомо врут – и сами состоят в заговоре! Сами-то слуги по своей инициативе едва ли его составили бы, но покрывать хозяина вполне могут.
Зауэр:
– Заговор слуг – это кое-что! Но почему, например, те же слуги не могут быть убийцами? Сами – или по приказу хозяина? Как считаете?
Форстер и Крэмер отрицательно качают головами.
Крэмер:
– Слуги ее не любили – это точно, а его – обожают; он уж очень об этом заботится. Но сами они тем более поэтому такой инициативы и не проявили бы, хотя весьма за него переживают. А вот поручать им убийство – это полный бред. Он, может быть, сумасшедший, если сам решился на убийство, но нужно быть вдвойне сумасшедшим, чтобы доверить убийство таким слугам. Гитлер человек очень нервный – и, говорят, всегда опасался покушений: может зря, а может и не очень. Но и слуг он поэтому подбирает себе таких, чтобы никакой опасности от них не исходило. Они скорее сами со страха помрут, чем кого-нибудь убьют. Головорезов у него под рукой не мало, но это – вариант уже для внешнего убийцы, и такой действовал бы не в квартире.
Пауза. Все думают. Крэмер продолжает:
– Конечно, этот Винтер в армии служил, но он был, всего-навсего, с двадцать пятого по двадцать девятый год ординарцем у генерала фон Эппа. До армии он и вовсе кельнером работал. Конечно, и среди кельнеров попадаются убийцы, а этот, к тому же, стал нацистом со времени поступления к Гитлеру два года назад. Но он, вместе с женой, на которой тогда же и женился, – это просто вышколенные лакеи. Других Гитлер возле себя, повторяю, и не потерпел бы.
Зауэр:
– А Гоффман?
Кремер и Форстер пожимают плечами.
Форстер:
– Этот – темная лошадка. Но об этом, я уже говорил, нужно интересоваться в Политическом отделе.