Порчестер Ньютон встал. Пауэрскорт с некоторой тревогой наблюдал, как его ручищи сжались, словно скручивая что-то, то ли мокрое полотенце, то ли человеческое горло.
— Нет! Уходите! Еще одно слово, и я выкину вас вон!
«Да уж, — размышлял детектив, признавая свое поражение, — пожалуй, о Порчестере Ньютоне не скажешь, что он не может за себя постоять».
На следующий день после неудачной попытки Пауэрскорта побеседовать с Ньютоном Сара и Эдвард разговаривали в ее комнатке на чердаке.
— Как вам моя шляпка? — повернулась Сара к Эдварду
— Очаровательно, — заверил он. В черном девушка была еще прелестней, чем обычно.
Они собирались в церковь Темпла на траурную службу в память об Александре Донтси. Такие церемонии традиционно проводились в течение двух месяцев после смерти бенчера, когда его хоронили не в Куинз-Инн, и коллеги покойного произносили на них прощальные речи. Меньше чем через неделю, напомнила Сара Эдварду, подобная служба состоится и в память о бедном мистере Вудфорде Стюарте.
В церкви было много народу. Помимо членов Куинза пришли их коллеги из других корпораций, поверенные из различных контор, кое-кто из жителей Ист-Энда, спасенных Донтси от виселицы, несколько весьма солидных джентльменов из Сити, партнеров покойного по крикету, а также представители коммерческих компаний, интересы которых он с честью отстаивал. Здесь были и дамы: жены друзей и добрых знакомых Донтси, когда-либо работавшие с ним стенографистки и, конечно, миссис Донтси, которая одиноко сидела на краю, на передней скамье. Почетный первый ряд занимали исключительно бенчеры. Из толпы на них мрачно взирал Порчестер Ньютон. Сара и Эдвард устроились сзади, втиснувшись между двух бывших подзащитных Донтси и судьей Канцлерского суда в полном судейском облачении, — видно, ему пришлось отложить ради этой церемонии какой-то серьезный процесс.
Для Пауэрскорта эта поминальная служба представляла особый интерес. Он вручил главному привратнику и его подчиненным пять фунтов и дал им два задания. Первое было чем-то вроде выстрела вслепую. «Допустим, нашлась женщина, — рассуждал Пауэрскорт, — которая согласилась родить наследника прекрасного Кална. Она, конечно, не явилась бы на похороны Донтси в Кент, но ничто не мешало ей прийти перед началом службы сюда, в лондонский храм, на прощальное свидание с духом возлюбленного». Привратники получили от детектива указание спрашивать у всех незнакомых лиц имя и адрес, а на вопрос: «Зачем вам это?» отвечать: «Для светской хроники в центральной прессе и для летописи Куинза». Конечно, им могли назвать вымышленное имя, но любая «миссис Смит» из разряда постоянных свидетельниц на бракоразводных процессах давала немалые основания для подозрений. Второе задание касалось загадочного визитера, замеченного возле офиса Донтси в день банкета. Те из привратников, кто его видел, должны были подробно описать этого человека товарищам, и Пауэрскорт пообещал еще по пять фунтов каждому, кто его опознает. При этом, опасаясь лжесвидетельства, он предупредил, что выплата награды состоится только после того, как незнакомец подтвердит, что действительно был в день банкета в Куинз-Инн.
Церковь Темпла была для юридических корпораций поистине Божьим даром. Их руководство считало красноречие прерогативой адвокатской профессии и не желало уступать его представителям иных, не удостоенных высшей милости сословий. Поэтому для этого храма всегда подбирали каноника, который читал бы проповеди громко, внятно, а самое главное — кратко, без философических излишеств. И нынешний священнослужитель, преподобный Уоллес Торнэби, высокий лысый человек лет пятидесяти, уже давно, с самого начала своей духовной карьеры в Темпле уяснил, что спорить с юристами, как говорится, себе дороже.
Увидев, куда направляется по хорам священник, Пауэрскорт понял, что служба состоится в замыкающей помещение храма старинной Круглой церкви. Стало быть, публика набьется туда тесной толпой, как на футбольном матче, а часть паствы даже будет вынуждена стоять снаружи, у бокового входа. Именно там, с пробежавшим по коже холодком вспомнил детектив, где был найден труп второго из убитых адвокатов, Вудфорда Стюарта.
Преподобный начал с «Отче наш» и краткой, обычной для заутрени молитвы. Затем, бегло перечислив основные вехи профессионального пути усопшего, он предоставил слово адвокату из Грейз-Инн, уже не раз произносившему речи на подобных церемониях. Оратор углубился в тонкости многообразных судейских чинов, инстанций, категорий, а Пауэрскорт задумался о том, что его сейчас волновало больше всего. Кто же убил Александра Донтси? Не смирившийся с поражением на выборах в бенчеры Порчестер Ньютон? Какой-то преступник, угодивший стараниями Донтси за решетку? Или адвокат погиб из-за того, что обнаружил нечто подозрительное в счетах Куинза? Все три версии вызывали сомнение. И что же это за таинственный, до сих пор не найденный Максфилд, которого в сейфе конторы «Планкет, Марлоу и Планкет» дожидаются двадцать тысяч фунтов? Возможно, миссис Донтси о многом умалчивает, и за ее красотой и надменностью скрывается что-то необычайно важное для расследования?
Адвокат из Грейз-Инн закончил свою речь. Все встали и запели церковный гимн.
С греховной усмешкой Пауэрскорт отметил, что даже в церковном песнопении нашлось место упоминанию о судебной власти. А следующая строфа его просто порадовала.
Выступил представитель Мидл-Темпла, ну и, само собой, Куинз-Инн, а также Линкольнз-Инн и даже Иннер-Темпла. На сей раз все эти юристы, привыкшие говорить о живых людях на скамье подсудимых, высказывались о почившем, представшем перед судом небесным, не о земных преступлениях, но о перспективах занять место в раю. «Наверное, на небесах, — фантазировал Пауэрскорт, — прежде чем ввести новопреставленных в зал заседания, их переодевают во все чистое, скорее всего — белое…» И вдруг он с изумлением осознал, что очередной оратор витийствует вовсе не о правосудии, а о крикете.
— Многие из вас скажут, — говорил адвокат (Фрейзер из Мидл-Темпла, как потом уточнил Эдвард), — что Александр Донтси считал главным делом жизни свою деятельность в Куинзе. Отнюдь, позволю себе возразить, отнюдь. Площадка для крикета в Калне, старинный усадебный дом в Калне, нечто невыразимое, что можно назвать духом Кална, — все это значило для него гораздо больше. Не знаю, скольким из вас довелось насладиться созерцанием залов и галерей Кална, бережно, тщательно хранимой и все же уже чуть тронутой тлением обстановки его изящных интерьеров, быть может, прекраснейших в Англии, однако ныне вынужденных прозябать в забвении, не выставляя напоказ свою дивную красоту. Алекс Донтси мечтал отреставрировать свой дом, вернуть ему облик, созданный умом, талантом и вкусом его предков. Как-то в очередном приступе меланхолии он поведал мне, как тяготят его мысли о том, что он никогда не сумеет занять в адвокатском мире положения, которое позволило бы зарабатывать достаточно для осуществления его мечты.
Сделав паузу, мистер Фрейзер окинул аудиторию проникновенным взором. Публика застыла как зачарованная, и даже старейший бенчер Куинза, которому, по слухам, уже исполнилось девяносто шесть, замер, вытянув шею.
— Желание вернуть родовой усадьбе прежний блеск было недостижимо, зато другие мечты нашего дорогого Донтси реализовались на площадке для крикета. Алекс не добивался особенных успехов на состязаниях вдали от дома, ибо, как однажды обмолвился он мне в перерыве матча, вдохновение посещает его только в Калне, когда за игрой наблюдают его любимые олени. Думаю, даже тем из вас, кто не много понимает в крикете, известно, что игроки делятся на подающих мячи — боулеров — и отбивающих подачи — бэтсменов. Боулер прозаичен, его дело — сила и натиск, умение измотать противника, порой коварный пас. Его не представишь поэтом или композитором. Но бэтсмен! Его виртуозный стиль, пластика, класс владения битой заставляют вас затаить дыхание. Если бы крикет сущетвовал в эпоху венецианского Возрождения, Джорджоне безусловно был бы бэтсменом. Китс, без сомнения, тоже демонстрировал бы красивый удар и набирал свои пусть не победные, но впечатляющие тридцать очков. Бэтсменом был и Алекс. Однажды мне довелось видеть, как он набрал сто пятьдесят и вышел из игры. Но он не позволил судье записать все очки на свой счет, а настоял, чтобы его пробежки были засчитаны другому игроку. «У нас слабый противник», — сказал он мне тогда. В другой раз я стал свидетелем того, как, отбивая подачи двух боулеров, посылавших ему мячи быстро и резко, точно пушечные ядра, Алекс набрал всего двадцать пять. «Это была одна из лучших игр в моей жизни», — сказал он мне после матча.
Как-то мой маленький сынишка с детской прямотой спросил меня, считаю ли я Гладстона великим человеком. Торопясь в суд, я бросил в ответ лишь краткое «да», и малыш об этом больше не спрашивал. И вот я задаю себе вопрос: а был ли великим человеком Алекс Донтси? Пожалуй, нет, это не о нем. Величие ему не присуще. Но он был личностью уникального обаяния, юристом, чья блистательная мысль разила острой шпагой, он был самым надежным товарищем и лучшим другом из всех, что подарила мне жизнь!
Все время, пока мистер Фрейзер пробирался к своей скамье, в церкви стояла мертвая тишина. Чуткое ухо могло уловить на ее фоне приглушенные всхлипывания дам. Была ли среди них столь преданная Донтси Сара, Пауэрскорт не разглядел. Затем грянул хорал «На свет явился и грядет Спаситель мой» из оратории Генделя «Мессия». Как Пауэрскорт ни старался, он не нашел в тексте ничего связанного с судом, земным или небесным. Затем один из бенчеров Куинза велеречиво доложил о вкладе Александра Донтси в процветание корпорации, и Пауэрскорту показалось, что эта речь звучала в его устах не впервые. Потом священник вместе с паствой пробубнил финальную молитву, и с явным облегчением, с каким обычно покидают церковные службы, публика поспешила в суетный мир. Детектив заметил, что привратники Куинза усердно выполняют его задание, а Сара, видимо ослабев от переживаний, выходит из храма, опираясь на руку Эдварда.
Ровно через час после того, как ушел последний посетитель, Пауэрскорт осторожно проскользнул в сторожку у ворот Куинза. Главный привратник Рональд Хайден приказал юному помощнику проследить, чтобы им никто не помешал, и, указав гостю на стул у миниатюрного камина, где жарко пылал огонь, предложил:
— Присядьте, пожалуйста, сэр, а я вам расскажу, что мы узнали.
Хайден, которому едва перевалило за тридцать, был удивительно молод для своей ответственной должности. Начинал он свою карьеру в гостиничном магазинчике и всего лет пять назад поступил в Куинз младшим привратником. А когда его семидесятидвухлетний предшественник удалился наконец на покой — вовсе не из-за старости, как заявил он, а потому что пора дать дорогу молодежи, — сметливость и расторопность Хайдена позволила ему занять этот важный пост.
— Спасибо, вы очень любезны, — поблагодарил Пауэрскорт, садясь у огня.
— Так вот, сэр, данные разведки, как вы бы, наверное, сказали, можно поделить на две части. Будет ли с них какой толк, вам виднее. Ну, значит, вы хотели, чтоб мы проследили, не придет ли какая молодая леди пораньше, а на службу не останется. Ладно, нашлась одна такая, пришла за час до всех остальных. Молодой Мэтьюс с ней поговорил. Он, когда хочет, с дамочками очень даже разлюбезный. Она ему и говорит: зовут, мол, Ева Адамс, проживает в Финсбери, Иден-стрит[38], дом 7.
Пауэрскорт рассмеялся.
— Ага, и я ему про то же, сэр, — радостно кивнул Хайден. — Говорю: надули тебя, темноту, надули, Библию ты, парень, забыл. Даже план Лондона ему показал, давай, ищи, говорю, где в Финсбери, Иден-стрит. Что, нету, а?
— Да-да, хорошо. А какой показалась ему эта дама, мистер Хайден? Что он заметил?
Хайден ухмыльнулся.
— У Мэтьюса на дамочек глаз острый. Слова, какими он ее описывал, и чем бы он мечтал с ней заняться, я уж повторять не буду. В общем, по его словам, лет ей примерно тридцать, выговор вроде благородный, блондинка с карими глазами, фигура такая красивая.
— А раньше он ее не видел?
— Прежде не видал, но опять свидеться очень даже не прочь. Ей, говорит, молодой кавалер в самую пору. Ему-то всего девятнадцать.
— Что ж, — улыбнулся Пауэрскорт, — надо думать, он хорошо к ней присмотрелся. А как насчет второго задания?
Рональд Хайден вздохнул и почесал в затылке.
— Тут дело странное, сэр. Вы помните, те двое наших, которые заметили тут чужака, так они на него глядели больше со спины, а спереди, почитай, и не видали. Так вот они оба сегодня в церкви снова вроде бы его приметили, да после стало ясно, что промашка вышла.
— Но почему? — насторожился Пауэрскорт. Смекалистого Хайдена могло озадачить лишь нечто действительно странное.
— Потому, сэр, что со спины издали поначалу-то признали того человека, а оказалось — это миссис Донтси. Ну, тогда и поняли, значит, что промахнулись. Странно все это.
— А самое странное, что обманулись оба, — задумчиво пробормотал Пауэрскорт и достал свой бумажник. — Что ж, ваши люди отлично поработали, мистер Хайден. Вот вам еще пять фунтов на всех. Берите-берите. И еще одна просьба: нельзя ли раздобыть для меня адрес бывшего эконома Куинза, мистера Бассета?
Хайден сбегал к своему столу в привратницкой и принес потрепанную тетрадь.
— У нас здесь все записаны, сэр. А вот и мистер Бассет: Фулхем, Петли-роуд, дом 15. Занятно, сэр, ведь за неделю до смерти мистер Донтси тоже его адрес спрашивал. А я и забыл про это.
Задумчиво шагая в кабинет Эдварда, Пауэрскорт чуть не столкнулся со старшим инспектором Бичемом.
— Постойте, сэр, у меня есть для вас новости, но я не хотел бы обсуждать их здесь.
Они направились к набережной. Бичем заговорил, лишь когда они отошли подальше от Куинза.
— Мы наконец получили результаты медицинской экспертизы. Доктор Стивенсон был на отдыхе во Франции, поэтому прислал официальный отчет только сейчас. Он должен был определить, каким ядом отравили Донтси.
— Что ж это было?
— Стрихнин, сэр. В содержимом желудка Донтси обнаружено шесть целых тридцать девять сотых грамм стрихнина. У него не было никаких шансов выжить. Смертельная доза — один грамм.
— А время, когда яд поступил в организм? Это удалось определить?
— Вы же знаете медиков, лорд Пауэрскорт. Доктор Стивенсон считает, что это произошло как минимум за пятнадцать минут до смерти, точнее он сказать не может. Мы едва добились от него признания, что яд мог поступить в организм жертвы приблизительно за час-полтора до летального исхода.
— Так, — проговорил Пауэрскорт. — То есть вполне возможно, Донтси проглотил яд на приеме у казначея. С той же вероятностью это могло произойти и в его собственном кабинете, хотя мы понятия не имеем, приходил ли к нему кто-то. Скажите, старший инспектор, вы не знаете, бенчеров у казначея обслуживал лакей или же Сомервилл сам принимал гостей?