Картинка не складывалась. Ключа к разгадке Пауэрскорт не находил.
И еще раздражал этот Максфилд. Вернее, его отсутствие. Не мог же человек просто исчезнуть с лица земли, бросив вызов тщетно разыскивавшим его поверенным, полиции и частным сыщикам. Джек Бичем сообщил, что одному из его младших офицеров пришла мысль поискать Максфилда в палате лордов. Проверили. Не оказалось и там. Полиция расширила радиус поисков, обследовав все психиатрические клиники и приюты на севере Англии, проверив списки всех, кто за последние три года был призван в ряды вооруженных сил, торгового флота и береговой охраны. Джонни Фицджеральд высказал даже фантастическое предположение о том, что Максфилд вступил во французский Иностранный легион и никогда не вернется в Англию.
Пауэрскорт мерил шагами гостиную. Он мучительно пытался припомнить какую-то деталь беседы с поверенным Мэтью Планкетом. Что-то такое насчет имени… нет-нет, не имени, а прозвища. Дядюшку Планкета прозвали Палачом. Так о нем говорят за глаза, так к нему обращаются друзья, и он на Палача откликается. Могло ли быть что-то подобное в истории с Максфилдом? Может, все так привыкли к его прозвищу, что напрочь позабыли фамилию? Но как это может помочь в поисках?
Пауэрскорт уселся за маленький столик у окна, где иногда писал письма, и глубоко задумался. В отношении неуловимого Максфилда он почему-то был уверен в двух вещах, хотя логике эти выводы не поддавались. Первое — этот человек так или иначе связан с крикетом. Второе — у него серьезные финансовые проблемы, и Донтси оставил ему деньги для уплаты долгов или крупного проигрыша. В неудачные спекуляции Максфилда на бирже верилось с трудом; впрочем, стоит все же справиться у Берка.
И Пауэрскорт начал писать письма. Поверенные фирмы «Планкет, Марлоу и Планкет», интересуясь Ф. Л. Максфилдом, направляли свои запросы директору школы, где учился Донтси, его наставнику в колледже Кембриджа, адъютанту его армейского полка и т. п., а Пауэрскорт писал тамошним служащим при спортплощадках. Спрашивая, не известен ли им человек по имени Максфилд, он просил попытаться припомнить его детское, студенческое, а может, армейское прозвище. Главное, писал он, человек этот увлекался крикетом и, скорее всего, играл в одной команде с Донтси. И только под конец вскользь упоминалось, что адвокат недавно погиб.
Пауэрскорт написал и запечатал пять писем. Он уже собирался отправить их, как вдруг понял, что должен непременно написать смотрителю спортплощадок еще в одном месте. На конверте шестого, последнего послания он вывел адрес: графство Кент, округ Мейдстон, имение Калн.
Сара Хендерсон никак не ожидала, что присутствие мужчины так изменит атмосферу в ее родном доме. Да, хотя ей самой он, худенький, с нервным мальчишеским лицом, казался совсем юным, для всех остальных ее Эдвард (а она уже считала его «своим») — настоящий мужчина. И вот он здесь, в Эктоне, сидит у камина, разговаривает с ее матерью. В этот вечер все шло не так, как Сара предполагала. Она заранее рассказала матери о трагической гибели семьи Эдварда, о его проблемах с заиканием, о том, что сейчас он живет с дедушкой и бабушкой, и была уверена, что мать при встрече устроит ему допрос. Ничего подобного. Сара боялась, что миссис Хендерсон, как обычно, станет сыпать колкостями, пытаясь унизить собеседника. Нет, с появлением Эдварда ее матушку словно подменили, и это даже слегка раздражало Сару, хотя она и сама не могла понять, почему ей так не нравится, что ее мать любезно беседует с молодым человеком, которого впервые видит. В глубине души девушка подозревала, что, видимо, просто ревнует — ну, не ревнует, это, конечно, слишком сильное чувство, а скорее раздосадована тем, что кто-то еще пытается очаровать ее Эдварда. А миссис Хендерсон тем временем демонстрировала глубочайший интерес к предстоящему процессу по делу Панкноула.
— Напомните мне, Эдвард, — мило улыбаясь, попросила она, — когда именно состоится суд? Вы мне сказали, но я тут же позабыла. Память моя, увы, уже не та.
«На жалость бьет, ждет сочувствия!» — мысленно прокомментировала Сара.
— Суд состоится в четверг, миссис Хендерсон, — сказал Эдвард.
— А он действительно такой злодей, этот мистер Панкноул? Прямо как Джек-Потрошитель?
«К старости она стала прямо-таки кровожадной, — отметила Сара. — Неужели и я когда-нибудь буду такой же? О нет, ни за что!»
— Он настоящий негодяй, — непринужденно ответил Эдвард, — хотя, насколько мне известно, никого не убивал. Его не обвиняют ни в чем подобном. Но он обманул и обокрал тысячи людей, а это очень тяжкое преступление.
Эдвард уже как минимум второй раз отвечал на этот вопрос, и его терпение Сару просто поражало.
— Но объясните мне, пожалуйста, еще раз, Эдвард, как он их обманывал? Вы уже рассказывали, но я не совсем поняла.
«О Боже! Сколько раз можно объяснять одно и то же!» — мысленно возмущалась девушка.
Эдвард взял со столика чайную ложку и украдкой подмигнул Саре. У нее сразу же поднялось настроение.
— Представьте, миссис Хендерсон, что эта ложечка — компания номер один. Мистер Панкноул предлагает людям вложить в нее деньги, стать акционерами его грандиозной строительной компании под названием «Свобода». Акции охотно раскупают. Но мистера Панкноула и его компаньонов обуревает жадность. Вместо того чтобы строить недорогое жилье, они просто забирают большую часть денег себе. Дивиденды по акциям должны были выплачиваться дважды в год, и акционерам полагалась часть прибыли. Но поскольку все деньги украдены и платить нечем, мистер Панкноул запускает компанию номер два, вот эту. — Эдвард взял вторую ложечку, на этот раз украдкой послав Саре воздушный поцелуй. — И снова ему удается распродать почти все акции. Полученные за них деньги идут на выплаты вкладчикам первой компании. И так далее, — закончил свой рассказ Эдвард, полагая, что описание компаний номер три, четыре, пять и шесть, составлявших карточный домик Панкноула, только утомит миссис Хендерсон. Да и ложечек не хватило бы.
— Вы замечательно объясняете, Эдвард, — восхитилась пожилая дама.
«Льстит! — сказала себе Сара. — Неужели даже Эдвард падок на лесть?»
— Значит, этот Панкноул все же истинный злодей, — подытожила миссис Хендерсон, с удовольствием повторяя слово «злодей». — Надолго его посадят в тюрьму?
— Сначала его должны признать виновным, миссис Хендерсон, — улыбнулся Эдвард.
«Он вовсе не обязан ей все время улыбаться! — мысленно вознегодовала Сара. — Лучше бы уж заикался!» Но она тут же одернула себя: надо радоваться, ведь Эдвард сегодня разговорился не на шутку. Если так пойдет и дальше, скоро он вообще забудет про свои трудности с речью.
— А вы будете участвовать в процессе, Эдвард? Среди прочих адвокатов?
— Какое-то время да, миссис Хендерсон. Но выступать в суде мне не придется. Я буду только время от времени давать справки своему патрону.
Прощаясь с гостем, миссис Хендерсон превзошла самое себя. Когда Сара помогла ей встать, чтобы увести наверх и уложить в постель, она обернулась и сказала:
— Пожалуйста, помните, Эдвард, у вас в этом доме теперь два близких, друга. Надеюсь, вы будете часто навещать нас — пожалуйста, без всякого стеснения, когда вам только захочется нас увидеть.
Сара мысленно взмолилась, чтобы перспектива докучливых расспросов не отвратила Эдварда от визитов в Эктон. А он в это время думал о том, хватит ли у него храбрости поцеловать Сару, когда она спустится вниз.
Лорд Фрэнсис Пауэрскорт выглядел спокойным: известие о том, что на него объявлена охота, казалось, его совершенно не взволновало. Ведь постоянный риск стал частью его жизни. Он подвергал себя опасности и в Индии, когда служил в армейской разведке, и в Южной Африке, где налаживал систему сбора секретных данных во время англо-бурской кампании, и на родине, когда, став частным сыщиком, занялся расследованием убийств. Но на самом деле Пауэрскорт отнесся к словам Джонни Фитцджеральда вполне серьезно. Об этом говорило то, что он снова, как когда-то в Индии, начал вести дневник. Тогда он каждый вечер фиксировал полученные в течение суток данные о передвижении, силах и резервах противника, чтобы в случае его гибели можно было использовать эту информацию. Джонни называл такие записи «ежедневными завещаниями». Ну а сейчас детектив кратко описал два нераскрытых убийства, изложил суть проведенных им бесед, перечислил свои версии, подозрения и вопросы, которые собирался выяснить в ближайшие дни. На страницах дневника отсутствовало только имя убийцы. На вопрос «Кто он?» точного ответа пока не было.
Закончив записи и отправив бывшему эконому Куинза Бассету письмо с просьбой принять его завтра днем, Пауэрскорт направился в гостиную, к леди Люси. Сидя за роялем, она тихо наигрывала «Ликуют сердца радостью Христовой» из оратории Генделя. Пауэрскорт любил слушать, как она играет. Он уже собрался попросить жену спеть что-нибудь, как на пороге появился Джонни Фицджеральд с пачкой рисунков в руках. Леди Люси, не отрывая рук от клавиш, шутливо поклонилась.
— Играй, играй, Люси, — кивнул Джонни и патетично продекламировал:
Леди Люси улыбнулась ему, а Пауэрскорт вдруг побледнел.
— Я не ошибаюсь, это ведь вступление к «Двенадцатой ночи»?
— Оно самое, дружище, — бодро подтвердил Джонни. — Когда-то я играл в школьном спектакле герцога Орсино. Правда, наш учитель считал, что мне больше подходит роль сэра Тоби, а директор школы — что сэра Эндрю, пьяницы и бездельника еще похлеще сэра Тоби. Как им удалось разглядеть во мне, тогда мальчишке, будущего поклонника Бахуса, загадка! Но режиссер настоял, чтобы я играл Орсино. Фрэнсис, взгляни, я принес черновой макет «Птиц Лондона».
В другое время макет вызвал бы бурные обсуждения, но сегодня Пауэрскорта птицы явно не интересовали. Расхаживая по гостиной, словно адмирал Нельсон по палубе корабля, он что-то бормотал себе под нос, качал головой, а порой застывал у окна, созерцая вечерние огни Манчестер-сквер.
Наконец он остановился перед камином, но Люси видела, что мысли его витали где-то далеко. Она ждала. Джонни внимательно рассматривал рисунки. Он хорошо знал своего друга и понимал его состояние. Однажды зимней ночью, когда они были в Индии, Пауэрскорт целый час метался в проходе между палатками, а потом вошел и абсолютно точно предсказал, что утром враги нападут на них не с юга, к чему все готовились, а с северо-востока.
— Послушайте, — наконец промолвил Пауэрскорт, машинально водя ладонью по каминной полке, — у меня возникла безумная идея. Хочу узнать ваше мнение.
Он замолк, собираясь с мыслями. С улицы слышался цокот копыт и дребезжание кебов, которые делали круг по площади и направлялись к Хай-стрит.
— Сначала просто ряд не связанных между собой фактов.
«Фрэнсис их обязательно пронумерует», — подумала леди Люси и приготовилась загибать пальцы.
— Факт первый, — начал Пауэрскорт, не подозревая, что жена предугадала его дальнейшие действия. — К церкви Темпла приходила, но почему-то не приняла участия в церемонии молодая и весьма привлекательная дама, которая представилась Евой Адамс, проживающей на Иден-стрит. Ни такой улицы, ни дамы с таким именем, разумеется, не существует. Факт второй. В день убийства Донтси по Куинзу бродил какой-то незнакомец. В частности, его видели недалеко от офиса убитого. Не исключено, что этот таинственный визитер посетил Донтси и покинул его кабинет, оставшись незамеченным. Потом его видели у главных ворот, когда он выходил из Куинза. При этом все свидетели отмечают, что незнакомец не произнес ни слова. Факт третий. Привратникам показалось, что они узнали этого человека среди участников поминальной службы в церкви Темпла. Однако они поняли, что обознались, ибо тот, кого они со спины приняли за таинственного незнакомца, при ближайшем рассмотрении оказался не кем иным, как миссис Донтси. Не мог же, в самом деле, джентльмен оказаться дамой. Факт четвертый. Этой зимой в Мидл-Темпл-холле давали юбилейное представление «Двенадцатой ночи» (премьера состоялась там ровно триста лет назад), и этот спектакль посетили супруги Донтси. Как известно, главная героиня пьесы Виола выдает себя за юношу Цезарио. Интрига осложняется тем, что у Виолы есть брат-близнец. Во времена Шекспира женщин на сцену не допускали, так что можно представить, каково пришлось юноше, игравшему девушку, которая притворяется молодым человеком. — Помолчав, Пауэрскорт спросил: — Вы поняли? Мне кажется, тут все ясно.
Леди Люси и Джонни Фицджеральд дружно кивнули.
— Разумеется, это лишь гипотеза и, вполне вероятно, ложная. Но позволим себе представить семейные отношения четы Донтси именно так. Мы знаем, точнее, подозреваем, что, поскольку жене не удалось забеременеть ни от Алекса Донтси, ни от его ближайшего родственника, муж оставляет ее. Женщина, которую он просит родить ему наследника, — та самая Ева Адамс, которая посетила посвященную любовнику поминальную службу. Но Элизабет Донтси знает о планах мужа и хочет ему помешать. Она планирует месть. Вспомнив о Виоле-Цезарио, она переодевается в мужское платье, едет в Куинз и, незаметно проскользнув в кабинет мужа, подсыпает изменнику яд.
— Боже милостивый! — вздрогнула леди Люси.
— А Вудфорд Стюарт? — спросил Джонни.
— Да очень просто. Он видел Элизабет Донтси в Куинзе, а значит, его нельзя оставлять в живых. Через несколько дней миссис Донтси, вероятно, вместе со своим великаном-дворецким, снова появляется в Куинзе и двумя выстрелами убивает Стюарта. Все, кто живет в усадьбах, подобных Калну, умеют стрелять. Миссис Донтси приказывает дворецкому унести и спрятать труп и спокойно возвращается домой.
— Ты думаешь, Фрэнсис, так и было? — недоверчиво произнесла леди Люси. — Значит, ты нашел убийцу?
— Вопрос только в том, как это проверить, — заметил Джонни
— Это нетрудно, Джонни. Завтра утром я пошлю ей телеграмму, а через пару деньков съезжу в Калн на чай. Думаю, я получу ответы на все вопросы.