Глава 6
Я остановилась. Зажмурилась и снова открыла глаза. Передо мною было настоящее чудо. Изломанные линии изображали горы, плавные изгибы превращались в холмы, покрытые деревьями, а эта бесконечная дуга, несомненно, являлась заводью. И хижина. Конечно, тут была хижина. Еще мгновение, и седой мудрец выйдет на ее порог, чтобы размышлять о вечности.
Вечность не нужно искать. Она вокруг. В беспредельно далеком небе, усеянном миллионами звезд, в торопливом плеске волн, набегающих на берег, в шелесте листьев, которые так недолговечны, но повторяют миллиарды лет свой извечный танец жизни, проклевываясь из маленькой почки и стремясь получить от солнца живительное тепло. Они устилают осенью землю и уходят в небытие, чтобы с первым весенним ветром к солнцу устремились миллионы новых завязей.
"Познать вечность не сложнее, чем разбить яйцо".
Воспоминание короткое и острое, как булавочный укол. Конечно же, моя однокурсница Инка любила цитировать различных дальневосточных мудрецов. И сейчас около картины Карчинского я отчетливо вспомнила это высказывание китайца Цзы-сы <Цзы-сы - китайский мудрец (492 - 431 гг. н.э.), автор трактата "Чжун Юн" - "Срединное и неизменное".>, сделанное почти двадцать пять веков назад.
Каким все-таки удивительным покоем веет от этой картины. Хочется забыть обо всем суетном, всех мелочах, что наполняют жизнь, и просто смотреть, уносясь все дальше и дальше в своих мечтах.
- Простите, что отвлекаю, - раздался рядом со мной голос.
Я повернула голову и посмотрела на своего нового знакомого. Иногда любое общество, даже самого приятного человека, может показаться невыносимым. Все-таки картины хорошо смотреть в одиночестве.
- Простите, - повторил он. - Наверное, вы считаете меня слишком навязчивым и предпочли бы увидеть все самостоятельно, но разрешите мне показать вам еще кое-что.
Мне стало стыдно. Ну, в самом деле, старается ведь человек, хочет мне помочь, а я поступаю, как последняя эгоистка. Картина и правда завораживает, но это же не причина, чтобы вести себя подобным образом. Вот Ирочка Кривцова всегда умеет себя подать в любой ситуации и не выглядит дурой набитой, несмотря на все свое высшее образование.
- Я чем-то вас обидел? - тихо спросил Иванов, слегка наклоняясь ко мне.
- Нет, что вы. Извините, я, кажется, слишком увлеклась.
- Оказывается, вы очень впечатлительны, Леда, - все так же тихо проговорил он. - Можно спросить, что вы увидели?
- Горы, - призналась я, - небольшие холмы, покрытые лесом, хижину, из которой сейчас выйдет мудрец. Выйдет, чтобы смотреть на закат и размышлять о вечности.
- Потрясающе. - Иванов улыбнулся. - Вы удивительный человек, Леда. Просто мистика какая-то. Хотите знать, как на самом деле называется эта картина? "Приют мастера Пак Ван Соя в горах Кымгынсан в лучах заходящего солнца".
- Неужели? - Я не могла поверить и смотрела на авангардиста почти с испугом. - Неужели я так смогла угадать?
- Говорю же вам - просто мистика! Нагнитесь сюда, видите надпись мелкими буквами?
Я с трудом разобрала витиеватую надпись. Художник оказался прав. Значит, "Приют мастера...". А как, собственно, еще могло бы называться подобное полотно?
- Удивительно, - Иванов радостно потирал руки. - Для большинства людей искусство дальневосточных мастеров - тайна за семью печатями, мало кто может на самом деле его почувствовать, даже такое, несколько адаптированное для нашей почвы. Три века, что мы упорно тянулись к западной культуре, не прошли для нас даром, все западное воспринимается гораздо легче. А Восток... Восток, он у нас в крови. Мы в большинстве своем потомки кочевников-азиатов. Но Дальний Восток, повторяю вам, он открывается для очень и очень немногих.
- Считаете, что для меня он открылся? - Я была удивлена его страстной тирадой.
- Начал приоткрываться. Вам не чужда красота Востока, вы не отталкиваете ее сразу, хотя она и не стыкуется с западным представлением большинства о красоте. Вы не смотрите, подобно многим, на это, как на что-то экзотическое, непонятное и поэтому неприемлемое. Хотите продолжить знакомство?
- Конечно, - я кивнула. - Но почему вы сказали, что для большинства искусство Дальнего Востока неприемлемо?
- Так и есть. - Художник подвел меня к другой картине. - Смотрите. Что вы на это скажете?
- Это, скорее всего, заросли, - ответила я, - но там кто-то спрятался. Определить невозможно, потому что детали очень размыты.
- Верно. - Иванов довольно улыбнулся. - Классический пример мунхва, то есть рисунка, выполненного с применением размытой туши. А насчет неясного вы также правы. Володька назвал картину "Охотник, подстерегающий тигра в зарослях бамбука туманным утром".
- А у всех картин такие поэтичные названия?
- Конечно. Почитаете на досуге в своей брошюрке и сами в этом убедитесь.
- И все картины нарисованы, как вы сказали... мухва?
- Мунхва, - поправил художник. - Нет, конечно. "Приют мастера..." это обычный рисунок тушью. Вообще-то различных техник живописи насчитывается почти десяток, но различаются три основных приема. Хва - это простой рисунок тушью, когда все линии видны четко и ясно. Нужно только варьировать толщину линии, и благодаря этому можно изобразить предметы ближе или дальше. Корейцы не знают закона перспективы, все предметы изображены на одном уровне, но разной величины. Еще один прием - это моп-хирхва, когда используется специальная кисть, имеющая волоски разной длины и толщины. Если мы пройдем немного дальше, то увидим несколько полотен, выполненных с помощью именно этого приема. А также есть мунхва, рисунок, выполняемый как раз при помощи размытой туши.
- Удивительно, - проговорила я. - Но, как я поняла, это все выполнено тушью?
- В большинстве своем, - Иванов снова повел рукой по сторонам. Видите ли, китайцы, а за ними корейцы признавали классический рисунок, выполненный только тушью и только с помощью определенной техники. Володькин опыт тем и ценен, что он раскрыл секреты средневековых корейских мастеров.
Он способен нарисовать картину в стиле О Моннена так же, как это делал сам мастер. А чуть позже я покажу вам его пейзажи, технику письма которых он изучил по картинам Ким Хон До <Ким Хон До - знаменитый корейский пейзажист, писавший короткими быстрыми мазками. Его картины поражают натуральностью изображения природы.>.
- Удивительно, - повторила я. - Как же ему это удалось?
- Вы знаете, - Иванов уже вел меня к небольшим полотнам на противоположной стене, - это как раз оказалось и не таким уж трудным. В период советской власти у нас существовали разные интернациональные клубы, можно было спокойно изучать культуру другой страны через какую-нибудь общественную организацию. Главное, повторять, что "этим можно достигнуть лучшего взаимопонимания между братскими народами в деле построения социализма", - с сарказмом процитировал он.
- И помогало? - я непроизвольно усмехнулась.
- Еще как! - заверил меня авангардист. - Благодаря этому Володьке еще при советской власти удалось несколько раз побывать в Корее, и, представьте, не только в Северной, но и в Южной.
- А там-то он как оказался? - Я с недоверием смотрела на художника, может, разыгрывает?
- Очень просто, - Иванов безмятежно махнул рукой. - В Южной он как раз обязан был побывать, чтобы сравнить искусство прогрессивного социалистического северного государства с загнивающим и вырождающимся искусством южного. Понимаете теперь?
- Смутно, - призналась я. - Хотя и сама успела пожить в советское время, а также и в пионерах походить, и в комсомольцах посостоять. Но те времена давно канули в Лету, кажется, что это два века назад было, настолько вся сегодняшняя жизнь не похожа на наше прошлое.
- Ладно, неважно. - Иванов посторонился, пропуская к картинам величественную старуху в высоком шиньоне, и подмигнул мне. - Хотите, покажу свою любимую картину, вернее, несколько любимых?
Я молча кивнула. Мой провожатый казался странным, но привлекательным человеком. Мы прошли мимо нескольких картин, изображавших немудреный сельский пейзаж Пэйского уезда, рыбака в лодке, уборку риса, беседку под плакучими ивами, мост через ручей Ком Бонсай, отшельника, размышляющего над заводью с резвящимися утками, праздник Тано <Праздник Тано - пятый день пятой луны. День летнего солнцестояния, когда отмечается окончание весенних полевых работ.>. Я пообещала себе, что обязательно посмотрю их еще раз повнимательнее.
В следующем зале также были картины на корейские мотивы, но какое обилие красок! Художник словно постарался использовать всю цветовую гамму. И если полотна в первом зале привлекали строгостью классического рисунка, выполненного черной или синей тушью, то здесь они поражали своим многоцветием.
- Ну как? - Иванов лукаво смотрел на меня. - Признаетесь, что вы удивлены.
- Конечно, - я кивнула. - Я этого не скрываю. Но почему? Почему там строгий рисунок, а здесь... Или это тоже какой-то прием?
- Прием, - Иванов улыбался, как человек, которому открыта тайна, неизвестная прочим. - Этот прием Володька изобрел сам. Собственной персоной. Он брал какой-нибудь сюжет из корейской мифологии или литературы, часто даже уже запечатленный художником, и применял краски. Корейская классическая живопись, которая исходит от китайской, признает только тушь. Но он совместил манеру классического корейского письма с европейским наложением красок. Видите, насколько оригинально получилось? Правда, некоторые критики морщатся, мол, что это за самодеятельность? Получается ни то, ни другое, а так, нечто среднее, но в свое время Карчинский показывал свои работы Сим Хон Дою и Ким Пен Лину, ведущим корейским художникам нашего времени, и они оценили новаторство Володьки по достоинству.
- Занятно, - пробормотала я. - Кто бы мог подумать!
- Никто и не мог, а Володька взял и сделал. Смотрите, как необычно выглядят в красках птицы-цветы. - Он подвел меня к большому полотну, изобиловавшему желтым, оранжевым, золотистым и черным цветом. - В этом жанре написаны сотни картин, он появился еще в XV веке, но Карчинский сумел придать своим цветам-птицам новое звучание.
- Вы так говорите, - я повернулась к своему спутнику, - словно экскурсовод.
- Ну что вы, - он смутился. - Просто мне это очень нравится, и я хотел, чтобы это понравилось и вам.