В глубине души Колльберг вовсе не был доволен собой. Однако, поскольку трудно было установить, что именно он упустил, то не стоило огорчаться и портить себе рождественское настроение.
Он старательно перемешал компоненты грога, несколько раз попробовал и наконец остался доволен. Сидя за столом, он глядел на окружающую его обстановку, которая производила обманчивое впечатление идиллии. Будиль лежала под елкой и гулила. Оса Турелль сидела на полу по-турецки и играла с ребенком. Гюн бродила по квартире с беззаботным видом, босиком, одетая в нечто среднее между пижамой и спортивным костюмом.
Он положил себе порцию сушеной трески, вымоченной в молоке. С удовольствием подумал о заслуженной им сытной, обильной еде, которой сейчас начнет наслаждаться. Воткнул салфетку за воротник и расправил ее на груди. Налил себе полный бокал. Поднял его. Посмотрел на прозрачную жидкость. И в этот момент зазвонил телефон.
Он на какое-то мгновение заколебался, потом одним глотком осушил бокал и пошел в спальню, чтобы взять трубку.
- Добрый день. Моя фамилия Фрёйд.
- Очень приятно, - сказал Колльберг в блаженной уверенности, что он не числится в списке резервных сотрудников и даже новое групповое убийство не сможет вытащить его на снег. Для таких дел выделяются соответствующие люди. Например, Гюнвальд Ларссон, которого внесли в список тех, кого следует поднимать по тревоге, и Мартин Бек, которому приходится расплачиваться за то, что он входит в состав высшего руководства.
- Я работаю в психиатрическом отделении Лонгхольменской тюрьмы, сказал голос в трубке. - У нас здесь есть больной, которому обязательно нужно поговорить с вами. Его фамилия Биргерсон. Он утверждает, что обещал и что это очень важно...
Колльберг нахмурился.
- А сам он не может подойти к телефону?
- К сожалению, нет. Это противоречит нашим правилам. В настоящий момент он проходит...
Лицо Колльберга грустно вытянулось. Даже в рождественский вечер он не имеет права...
- Хорошо, - сказал он, - я выезжаю, - и положил трубку.
Жена, которая услышала последнюю фразу, сделала большие глаза.
- Мне нужно съездить в Лонгхольменскую тюрьму, - с унылым видом сказал он. - Ума не приложу, где можно сейчас найти машину, которая повезла бы туда в такое время, на Рождество!
- Я отвезу тебя, - предложила Оса Турелль. - Я ничего не пила.
В дороге они не разговаривали. Надзиратель в караульной окинул Осу подозрительным взглядом.
- Это моя секретарша, - сказал Колльберг.
- Секретарша? Прошу прощения, фру, я еще раз взгляну на ваши документы.
Биргерсон не изменился. Разве что выглядел еще более робким и невзрачным, чем две недели назад.
- Ну, так что же вы хотите мне сказать? - сухо спросил Колльберг.
Биргерсон улыбнулся.
- Может, это покажется глупым, - сказал он, - но именно сегодня, сейчас, вечером, я вспомнил кое-что. Вы тогда спрашивали меня об автомобилях, о моем "моррисе". И...
- Да, и что же?
- Ну так вот, как-то раз, когда ассистент Стенстрём и я сделали перерыв во время допроса и ели, я рассказал ему одну историю. Помню, мы ели тогда яичницу с грудинкой и свеклой. Это мое любимое блюдо, поэтому, когда нам принесли рождественский ужин...
Колльберг с отвращением смотрел на Биргерсона.
- Одну историю? - повторил он.
- Вернее, случай из моей жизни. Он произошел еще тогда, когда мы жили на Рослагсгатан, я и моя...
- Да, понятно, - перебил его Колльберг. - Рассказывайте.
- Да, так вот, я и моя жена. У нас была только одна комната, и дома я всегда нервничал, не находил себе места и чувствовал себя затравленным. К тому же у меня была бессонница.
- Хм, - произнес Колльберг.
Ему было жарко, слегка кружилась голова. Кроме того, он испытывал жажду и сильный голод. Обстановка тоже действовала на него угнетающе, ему внезапно захотелось немедленно уехать домой. Биргерсон продолжал свой путаный, монотонный рассказ.
- ...поэтому я выходил по вечерам, просто так, для того, чтобы уйти из дому. Это было почти двадцать лет назад. Я часами ходил по улицам, иногда всю ночь. Никогда ни с кем не разговаривал, только бродил, чтобы обрести покой. Через некоторое время нервное напряжение спадало, обычно это происходило приблизительно через час. Однако когда я так бродил, мне все же приходилось занимать свою голову какими-нибудь мыслями, чтобы те, другие дела не мучили меня. Те, домашние, с женой и все такое прочее. Поэтому я придумывал разные вещи. Чтобы обмануть самого себя, отвлечь от собственных мыслей и огорчений.
Колльберг взглянул на часы.
- Да, понятно, - нетерпеливо сказал он. - Ну, так что же вы делали?
- Рассматривал автомобили.
- Автомобили?
- Да. Я переходил от одной стоянки к другой и рассматривал автомобили, которые там стояли. Внутрь автомобилей я особенно не заглядывал, но при этом изучил все существующие модели и марки. Спустя некоторое время я уже отлично разбирался в них. Это доставляло мне удовольствие. Я мог узнать любой автомобиль с расстояния тридцать-сорок метров, с любой стороны. Я мог делать это на спор, мог заключать пари на самую крупную ставку, даже в тысячу крон и всегда выигрывал бы. Спереди, сзади или сбоку, это не имело значения.
- Ну, а если сверху, тогда как? - спросила Оса Турелль.
Колльберг уставился на нее широко раскрытыми глазами. Биргерсон насупился.
- Нет, тут я не набил себе руку. Наверное, это получилось бы хуже.
Он задумался. Колльберг, уже смирившись, пожал плечами.
- Можно получить очень много удовольствия от такого простого занятия, - продолжил Биргерсон. - И эмоций. Иногда попадаются очень редкие автомобили, такие, как "лагонда", "ЗИМ" или "ЕМВ". Это доставляет радость.
- И все это вы рассказывали ассистенту Стенстрёму?
- Да, кроме него, я никогда никому об этом не рассказывал.
- И что же он сказал?
- Что, по его мнению, это очень интересно.
- Понятно. И вы вызвали меня сюда, чтобы сказать мне об этом? В половине двенадцатого вечера? На Рождество?
Биргерсон, казалось, обиделся.
- Вы ведь сами сказали, чтобы я сообщил, если вспомню что-нибудь...