— А собак не слышно, — прокомментировал я задумчиво.
Шаркать и кланяться перед старухой я не рвался: «Успеется!» А касательно же собак вопрос был не досужий: редкие хозяева не держат на таком распространенном участке пару зубастых сторожей.
— Собак бабушка не терпит, — пояснила Европа. — «Конвой, — говорит, — мне в той жизни надоел!» Охрану из дома выперла! Отец сердится, но поделать ничего не может. Глупо, да?!
— В доме кто-то есть, — отстраняя Веру, произнесла вдруг молчавшая до этого старая женщина.
Я ее понял правильно. И, поняв, отступил в коридор.
— Наверх одна лестница? — спросил я, прислушиваясь.
— Нет! Вы что, серьезно?! — Вера перевела взгляд с бабушки на меня.
— Всех прощу оставаться на местах, — официально предупредил я притихших женщин. — В людей без меня не стрелять. Даже в тех, которые — не Вера.
По лестнице, снабженной широкими отполированными поручнями, я поднимался неспешно и без опаски. «Кто-то», кто бы он ни был, если был вообще, пел себя как робкий чердачник. Или как смелый бомж. Другой бы не полез по громоотводу, рискуя свернуть себе шею, а высадил бы стекло ближайшей неохраняемой дачи, каких в поселке было тринадцать на дюжину. Во всех случаях этот «кто-то» вряд ли заслуживал пули.
Взойдя на второй этаж, я бегло его осмотрел: четыре комнаты крест-накрест со столовой в центре. Большой овальный стол, как и стулья вокруг с покатыми спинками, — все было спрятано в белые чехлы. Знать, давно семья вместе не собиралась. Два гобелена скромного достоинства с пейзажами на фоне виноградных холмов оживляли стену столовой. Между ними — портрет в тяжелой золоченой раме: седобородый старец со впалыми щеками и утопленными глазницами в сюртуке с медалькой на синем банте. Видно было, что Эль Греко здесь хотел заночевать, да передумал. Я стер пыль с латунной таблички посреди южной стороны багета. «Невельсон Исаак Аркадьевич» — гласила она со всеми подобающими «ятями». Ниже и более мелко: «Почетный гражданин Боровска, провизор». «Понимаем-с! Руфь Аркадьевна у нас — внучка провинциального аптекаря!» — Я еще раз осмотрелся. Более, кроме старца с медалью, никого подозрительного на втором этаже не сыскалось. И я полез на мансарду, отсеченную деревянным люком от нижних помещений. Приподняв бесшумно тяжелую крышку и не получив при этом пинок в лицо, я проворно выбрался в тесный коридорчик с двумя только уже окрашенными белой эмалью дверьми.
«Аты-баты, шли мильтоны из московского ОМОНа...» — посчитал я, куда мне ломиться. Выпало — направо. Достав кольт, я вынул обойму и с криком: «Все на пол, суки!» — ударил в дверь ногой. Дверные петли были столь слабы, что команда моя оказалась излишней. Упавшая дверь накрыла того, кто за ней притаился, но я этого даже сразу не понял.
— Лежать — не двигаться! — заорал я, вспрыгнув на выбитую дверь и, как учили, четко обведя дулом пистолета все темные углы.
— Лежу! — прохрипел кто-то из-под двери. — Сойди, крестный! Камбала буду!
— Давно здесь? — Сбросив дверь, я развернул к себе лицом пострадавшего чердачника и сунул ему кольт в ухо для острастки.
Бледный изможденный мужичок, не отвечая, к чему-то напряженно прислушивался. Я тоже прислушался: нет, после моего штурма в доме снова воцарилась полная тишина. Тут я смекнул, что бедолага прислушивается к дулу моего кольта, будто зачарованный ребенок к морской раковине. По лицу его блуждала мечтательная улыбка. «А он, мятежный, ищет бури, — подивился я. — Ну, хорошего помаленьку». Опустив пистолет, я повторил свой вопрос.
— Дак часов пять, — очнувшись, засипел прокуренным голосом чердачник. — С утра присматривался, потом — полез. Руки вон поободрал, хоть и газетами обернулся. Дом-то зимний. Топленый дом. Харчами, думал, разживусь, а повезет — и заночую. Как начал к темноте привыкать— шухер! Чинуши какие-то прикатили в «Пежо»: стали кульки да коробки в дом носить. Я до поры затаился да и закемарил, пока ты не поднял, мил- человек.
— Откуда знаешь, что на «Пежо»? — Я поверху обшарил демисезонное пальто чердачника. — Специалист?
— Что?! — Он шмыгнул носом. — A-а! Дак они для меня все на «Пежо»! Кто на заграничных колесах ездит, значит — на «Пежо»! Пежоны, значит!
— Четыре класса начальной школы? — Я изучил справку об освобождении: единственный документ, удостоверявший невзрачную личность бродяги.
— Зачем? — удивился он. — И два хватило! Четыре — штаны протирать! Ну, пойдем, что ль?!
— Куда это ты намылился? — спросил я, обдумывая участь задержанного.
— Как куда?! Ты даешь, хозяин! Известно — в «крытку»!
— Э-э, нет, дружок! — рассмеялся я. — На этот раз ты так легко не отделаешься! Сам фарт мне тебя, раззяву, послал! Держи-ка! — И протянул ему кольт.
— Чего это?! — всполошился чердачник, перекидывая с руки на руку, будто горячую лепешку, увесистый пистолет. — Ты чего, братан?! Которой масти?! Ты меня в свои разборки не путай! Я по «мокрому» не ходок!
Кольт со стуком упал к моим ногам.
— Дурак ты, батя. — Подобрав пистолет, я щелчком вогнал в него обойму. — Там два трупа внизу остывают, ты понял?! На тебе они теперь!
— Ка-ка-ка?.. — заикаясь, попятился от меня чердачник. — Ка-какие тру-тру?..
— Не три, отец! — Я поймал его за ворот и подтянул к себе. — Терки кончились! Видишь, я в перчатках?!
— Ну?! — Подбородок у воришки задрожал.
— Вилы гну! — пояснил я. — Пальчики-то нынче твои на стволе, усек?! И здесь ты повсюду наследил! «Говно дело!» — как говорил мой друг Матрена.
Я спрятал пистолет в карман и прислонил дверь к стене комнаты: «Интересно, шурупы-то у них есть хотя бы на даче? С утра повесить надо будет».
— За что?! — пролепетал чердачник.
— За что?! — обернулся я, направляясь к люку. — За то, что ты в нужное время в нужном месте побывал!
— Братуха! — вцепился в меня, догнав, чердачник. — У меня же туберкулез, в натуре! Я пожизненный срок не досижу!
— Ладно, — сжалился я. — Топай за мной в затылок. Шаг влево, шаг вправо — до приезда ментов здесь ляжешь отдыхать.
— Заметано! — прошептал бродяга, спускаясь за мной на цыпочках. — Заметано, командир!
Со всеми предосторожностями мы выбрались из дома. На крыльце я дал ему закурить и последние напутствия:
— Улицей не ходи! Дуй через забор и лесом до станции! Там, на ближайшей электричке — куда хочешь! И учти, ствол с твоими пальцами в сугробе останется! Улика номер один!
— Я теперь до Самарканда не остановлюсь! — Чердачник спрыгнул в снег и помчался к забору.
Через мгновение голова его скрылась по другую сторону. И как раз вовремя. На веранде послышались шаги.
Ну что?! — спросила Вера, обнимая меня сзади. — Врага не видно?!
— Ложная тревога, — подтвердил я, увлекая ее в дом. — Просил же до моего возвращения в комнате оставаться.
— А я не выдержала. — Она усмехнулась. — Вдруг там тебя без меня пытают? Очень хотелось посмотреть. Чего это ты кричал наверху?
— Честно? — Я остановился и посмотрел ей в глаза. — Никому?
— Вот тебе крест! — Европа осенила себя знамением.
— Прадеда твоего, аптекаря, испугался! — вздохнул я. — Как он из-за гобелена выглянул, так я и... Вообще-то я и без того уже давно мокрый! Где моя большая ванна?!
Ванна у матери капиталиста оказалась довольно-таки средней. Меня это не удивило. Я уже догадался, что Руфь Аркадьевна, человек старой закалки, управляла имением на свой лад и сыну особенно не потакала.
Закончив водные процедуры и облачившись в приготовленный для меня спортивный шелковый костюм с рогожинского, должно быть, плеча, я вышел к хозяевам. Бабушка и внучка встретили меня овациями. Не представляя причин подобного триумфа, я, однако, раскланялся и приблизился к столу, умеренному в размерах, но изысканному и обильному по содержанию. Все тут же прояснилось.
— Браво кавалеру, что в одиночку не испужался обезвредить матерого преступника! — торжественно провозгласила Руфь Аркадьевна.