беспорядочно наносить ему удары кулаками по телу.
В кабинет ворвалась четверка подручных Лапы, которые со знанием дела уложили противников на пол. В
горячке досталось и армянину, корчившемуся у двери в момент драки.
Ишак, приставив лезвие ножа к горлу Капреляна, таким подъемником поднял его огромную тушу на ноги и с
нескрываемым презрением стал возмущаться:
— Ты, ишак, ты знаешь, на кого руку поднял? На самого пахана! Да я за это сейчас кишки из тебя выпушу!
Не пришедший в себя от быстрой смены декораций Капрелян затравленно молчал, а Ишак, обращаясь к
Лапе, просительно произнес:
— Пахан, позволь мне, я ему хочу калым из бурдюка выпустить.
В его голосе было столько мольбы, что у присутствовавших не зародилось никакого сомнения в искренности
его просьбы.
Утреннее внутривенное вливание морфия пробудило в нем желание действовать, ломать и рушить, но он
себя сдерживал и подчинялся требованиям товарищей, действовавших по указанию Лапы, который был для него
живым богом. Ишак понимал подспудно, что если будет слушаться и угождать Лапе, пока он ему нужен, дозы
«кайфа» будут пробуждать в нем интерес к жизни.
— Остепенись! — потребовал Лапа. — Пока ты с ним травил, один хрен куда-то убежал.
Убежавшим был тот, кто лежал у порога, первым получив отпор от Лапы.
— Догнать? — услужливо предложил Ишак.
— Зачем? Он побежал за подмогой. Они сейчас сами явятся, — убежденно сообщил Лапа.
В кабинет с арматурными прутьями и ножами вместе с беглецом ворвались три кавказца, но, увидев в руках
Лапы пистолет, они опустили руки.
— Кладите свои железки у порога и идите к своему хозяину, — жестко, не терпя возражений, произнес Лапа, выстрелив для устрашения два раза им под ноги.
— Вай, вай! — заголосили они, подпрыгивая и подчиняясь его требованию.
Подойдя к Капреляну, Лапа, погладив его по огромному носу, поучительно пошутил:
— Я же тебе, индюк сраный, говорил, что желаю с тобой поговорить один на один, а теперь придется вам
немного помять бока, чтобы не только знали хозяина, но и уважали.
Не дожидаясь команды, кореши стали обрабатывать свои жертвы, испытывая удовольствие от их крика и
унижений.
Убедившись, что урок воспитания прошел успешно, Лапа бросил:
— Хватит! Достаточно!
Прохаживаясь среди поверженных противников, Лапа поучающе информировал их:
— Почему мои парни «подрались» с вами, — он умышленно заменил слово «побили», — да потому, что твоя
милость, — толкнув ногой в бок Капреляна, напомнил Лапа, — со своими дружками стала бить пожилого
человека. Кто потерпит такое безобразие? — И сам себе ответил: — Никто. Ты со мной гостеприимно обошелся
или нет?
— Виноват, кацо, не разглядел я большого и хорошего человека, — постанывая и поглаживая рукой
ушибленные места, произнес тот.
Лапа разрешил ему вновь сесть в кресло, а его «шестеркам» подняться с пола.
— Ты теперь согласен со мной поговорить один на один?
— Конечна, дарагой! — с надеждой, что кончился кошмар, воскликнул Капрелян.
— Все выйдите и помиритесь между собой. Выпивон и закусон возьмите в машине. Мы же приехали с
дружескими намерениями, — пояснил он Капреляну, — но, как видишь, не получилось, сам виноват.
Имея такого учителя, Капрелян, чтобы вновь не пробуждать в Лапе зверя, дипломатично помолчал, так как
вертевшийся на кончике языка ответ мог не понравиться собеседнику.
Оставшись вдвоем в кабинете, Лапа сел напротив Капреляна и продолжил так неудачно начавшуюся беседу:
— Скажи мне честно, чем тебя не устраивает Игнатий Давыдович, чем он перед тобой провинился, что ты так
неуважительно с ним поступаешь? К слову сказать, где он сейчас?
— Поехал в Ростов очень нужную и дорогую запчасть доставать, — ответил Капрелян.
— Вот видишь, какой он деловой, а ты его обижаешь и грабишь.