— Ты не темни, зачем кусаешь от его пирога? Своего мало? Зачем ты держишь этих четырех дармоедов?
— Они у нас работают снабженцами, — неудачно брякнул Капрелян.
— Ничего себе снабженцы! Сидят у себя дома, наедают будки, а нами с тобой уважаемый Игнатий
Давыдович бегает, как молодой олень, достает запчасти.
Капреляну такой довод нечем было опровергнуть, и он надолго задумался.
Между тем Лапа продолжал развивать свою мысль:
— Если ты себе позволяешь такую роскошь и содержишь за счет предприятия нахлебников, то оформляй и
моих парней на работу, кем хочешь, лишь бы они не работали, но получали такую же зарплату, как и твои
боровы. Как выгонишь с работы своих, так и мои вас сразу покинут.
— Зачем мне твои парни? Чтобы я все время помнил, как они нас побили?
— Они будут охранять Игнатия Давыдовича от твоих быков.
— Я от своих родичей постараюсь избавиться, — пообещал Капрелян, — но только мне надо с месяц
времени, а то сразу увольнять как-то нехорошо.
— А моих драчунов ты можешь уволить с работы сразу, как уволишь своих, и они тебе еще скажут спасибо, так как находиться им долго на одном месте для здоровья плохо.
— Ой, какой ты настырный, — сдаваясь, согласился Капрелян.
— Ты мне об Игнатии Давыдовиче так ничего и не сказал, — напомнил Капреляну Лапа.
— А чего о нем говорить, мужик хороший, сговорчивый, не такой, как ты, — болезненно улыбнувшись, ответил Капрелян.
— Вот и живите мирно. В том, что произошло сегодня, твоя вина полностью, а поэтому на своего компаньона
не обижайся. Ты слышал, что меня мои головорезы называли паханом. Если вздумаешь переплясать то, о чем
мы сейчас договорились, я привезу сюда десять, двадцать, сто им подобных, то есть сколько потребуется, но
тогда у меня к тебе снисхождения не будет. Теперь понял, какой я старик?
— Я слышал о паханах, мне говорили об их силе и власти, но встречаться не приходилось, — подавленно
признался Капрелян, поняв, что сегодняшнее соглашение ему уже не переплясать.
Когда они вышли во двор и прошли к столовой, которая находилась в пассажирском вагоне, то увидели там
идиллическую картину.
Бывшие противники, весело переговариваясь, дружно расправлялись со спиртным и закуской. Один Ишак не
разделял общего веселья и с угрюмым видом сидел в стороне.
Остающиеся на предприятии новые рабочие вышли проводить Лапу к автомобилю. Каждому из них в
отдельности он дал указание и напутствие. Лютого он оставил за старшего, потребовав от остальных
беспрекословного ему подчинения.
С Лютым он дольше говорил, дав ему соответственно и больше ценных указаний. Когда подошла очередь
поговорить с Ишаком, то Лапа, пригласив его к себе в автомобиль, достал из бардачка три ампулы морфия и
отдал их ему со словами:
— Не вздумай сразу всю партию принять, коньки откинешь.
— Чё я, маленький и не хочу продлить кайф, — согласился с ним Ишак, — но мне их хватит на пару дней, а
потом как? — забеспокоился он.
— Обращайся к тому борову, — показывая на Капреляна, предложил Лапа. — У него связи большие, достанет. Только культурно проси, с ножом к горлу, как сегодня, не приставай.
Обрадованный таким «ценным» подарком, Ишак вновь ожил, повеселел и, ободренный предложением Лапы, пробурчал:
— Я знаю, как с таким ишаком говорить. — В его голосе чувствовалась беспечность и расслабленность.
За частое употребление в речи слова «ишак» он и получил такую кличку.
Говоря Ишаку о воздержании и неприменении силы в отношении Капреляна, Лапа улыбался, смиряясь с тем, что Ишак его не послушается и поступит по-своему.
Весь задуманный план настоящей операции Лапа построил именно на непослушании Ишака.
«Наркоманами на расстоянии управлять практически не только нельзя, но и невозможно, — убежденно думал
Лапа, — вот это как раз и сыграет нужную роль».
Где-то в конце второй недели «работы» Ишака на предприятии он уговорил Капреляна достать ему морфий.
Капрелян долго не соглашался, но бесконечные его приставания, да и любопытство, с другой стороны, посмотреть, как себя будет вести после принятия укола морфия наркоман, побудили его поехать в больницу, где
у знакомой медсестры за два четвертака купил две ампулы наркотика.
Получив от Капреляна желаемое, Ишак стал целовать ему руки и униженно благодарить, отчего Капреляну
стало неприятно и противно, как будто он коснулся слизняка.