Особенно приятно ему было вспомнить о своем ученике, теперь уже матером медвежатнике и тоже воре в
законе Гончарове-Шмакове Викторе Степановиче по кличке Лесник, который сам оказался в «работе» более
удачливым, чем он сам. Сейчас Лесник уже имел в Западной Европе вклад на три миллиона долларов, кроме
этого, примерно на такую же сумму у него был капитал и в России. Несмотря на толпу лет, прошедшую со дня их
знакомства, близкие, дружественные отношения между ними не прерывались, и мнение Лапы для Лесника
оставалось на настоящее время важным, и он к нему прислушивался, а если не находил выхода в возникшей
проблеме, то обращался к Лапе за помощью, зная, что тот всегда ему поможет, так как любил его, как сына.
Лапа не сожалел, что все свои богатства завещал детям Лесника, так как в лице его детей видел свое
продолжение.
Из-за удачного географического расположения Геленджика у Лапы недостатка в гостях не было. Он к ним
привык, как месяц к дням недели, а поэтому принимал как неизбежное, спокойно, но только появление
ближайшего окружения семьи Гончарова-Шмакова оживляло, будоражило и радовало его. Таким радостным
событием был для Лапы приезд в гости Иллариона Константиновича Перепелкина, тестя Лесника, фронтового
товарища, с которым воевал в штрафбате, вместе рискуя и проливая кровь, имевшего, как и все зеки того
времени, кличку Борода. Последний приехал к нему в гости вместе со своей сожительницей Полиной
Геннадиевной Жильцовой.
Гости к Лапе приехали в августе, когда летний сезон на берегу Черного моря был в самом разгаре. Борода и
Полина Геннадиевна в течение нескольких дней утомили на море своих гостеприимных хозяев, которые его
воспринимали, как верблюд песчаный ландшафт, поэтому Лапа и Мария Ильинична быстро сдались и позволили
гостям самим без них принимать морские, солнечные и песочные ванны, и только вечером, встречаясь в доме, хозяева и гости могли общаться между собой.
У женщин был свой разговор, тема которого мужчин не интересовала, точно так же женщинам неинтересно
было слушать, о чем говорят их сожители. Поэтому постоянно после общего ужина мужчины уединялись на
веранде, где, вдыхая влажный морской воздух, не спеша вели непринужденную беседу за бутылкой легкого
сухого вина.
В один такой августовский вечер между ними состоялся следующий разговор:
— Тебя, меня и многие тысячи нам подобных воры назвали суками за то, что мы не пожелали сидеть с ними у
«хозяина», а согласились идти воевать с немцами, взяли оружие и пошли на фронт. Вспомни, в какие только мы
не попадали переплеты, что нам пришлось на себе испытать, какое к нам было отношение и обращение со
стороны начальства и скольких нас унесла «косая»? Помню, в отряде было перед боем восемь тысяч человек, а
после боя едва «наскреблась» вместе с легкоранеными одна тысяча. А сколько было таких боев, пока война
кончилась? Не мне тебе говорить, а потому на нашей участи тех лет я не буду останавливаться. Я хочу тебя
спросить о другом. Нарушили мы тогда воровской закон или нет? — наступательно, как у своего противника, спросил у Лапы Борода.
— В том, что мы тогда нарушили воровской закон, спора нет, — не спеша начал говорить Лапа. — Если мы
воры, то мы должны быть вне политики, и оружие не имели права брать в руки и применять его против немцев.
Как видишь, мы нарушили воровские принципы. Воровской закон вырабатывался веками, но, как и у «хозяина», наш закон тоже не может угнаться за временем и шагать с ним в ногу. Если его не совершенствовать, то он
станет балластом и будет мешать нашей жизни.
— Выходит, мы обновили воровской закон? — удовлетворенно заметил Борода.
— А ты как думал! — убежденно заверил его Лапа. — Из-за дурных принципов воров: не работать, не воевать
и других — красношапочники столько их выявили и пустили в распыл, что дух замирает, а воры, не видя в нас
своих спасителей, еще и воевали с нами.
— Действительно! — задумчиво пробурчал Борода. — Сколько законников пришлось нам уложить в
«деревянные бушлаты», — с сожалением заметил он.
— Воры тоже нашего брата немало отправили к праотцам, — задумчиво напомнил ему Лапа. — Взяли бы
тогда воры и суки полюбовно договорились по всем позициям без поножовщины и погромов, — посоветовал он
запоздало своим злейшим и непримиримым врагам.
— Куда там, чтобы вор снизошел сесть за стол переговоров со своим злейшим врагом, опуститься до такого
унижения, лучше быть зарезанным, как баран, — язвительно возразил Борода.
— Да, некоторые ночные схватки доходили до сотни трупов, не считая раненых, на проволоку лезли, но нам
так и не покорились, — напомнил Бороде Лапа.