— Я, как никто другой, вас всех понимаю и хотел бы возразить, но не имею права. Вы все знаете мое мнение
по вопросу сохранения «семьи». Вы, наверное, не забыли мою беседу с Сарафаном? А сейчас его доводы
убедили меня в необходимости передышки. А теперь, дорогие мои соучастники, давайте выпьем за посетившую
нас удачу, за нюх Станислава Генриховича, за золотые руки Сарафана, за вас...
Когда Борода с Сарафаном вновь остались вдвоем, Борода удрученно выдавил:
— Неделю тому назад кто бы мог подумать, что я прогоню от себя своими руками хлопцев.
— Ты слышал, что сказал Цыган? Только присосался к золотой жиле, и его от титьки оторвали, а то, что эта
жила может для меня кончиться вышкой, его не щекотит. А меня их судьба не щекотит, тем более мы их не
обидели, — успокаивая себя, выдавил Сарафан.
— Если бы я тебя не понял, если бы ты мне был чужим, беседа сегодня была бы с другим результатом, —
похлопав Сарафана по плечу, согласился Борода.
— Есть разговор, правда, не на мильон, но на круглую сумму, — изменив тон, заговорил Сарафан. — Мой
учитель, выдавая мне «диплом», поставил условие, чтобы я с первой своей добычи на его сберкнижку срочного
вклада с дополнительными взносами подкинул деньжат.
— С какой стати мы теперь будем делиться с Лапой? — удивленно возразил Борода, не желая расставаться
с оставшейся долей. — Я ему за твою учебу заплатил сполна.
— Лапа сказал, что как отбудет свой срок, то новый ни отбывать, ни тянуть не собирается — завяжет с
прошлым. Не хочет умирать в зоне, а поэтому просил меня оказать ему на первое время помощь. Я обещал ему.
— Хитер бродяга! Научился сосать молоко сразу из двух титек, — восхищенно произнес Борода, позавидовав
предусмотрительности Лапы.
— Сколько думаешь ему отвалить? — настороженно поинтересовался он.
— Думаю, кусков пять, — решительно заявил Сарафан.
— Жалко расставаться с деньгами, но не уважить Лапу, конечно, грешно нам при такой добыче. Меньше не
пошлешь, обидится, — согласился с Сарафаном Борода.
Глава 14
Белозерский тяжело переживал утрату своего капитала. Потрясение было до такой степени сильным, что его
едва не хватил удар.
Он несколько дней болел, ни с кем не желая говорить. Из объяснений тети он понял, что она стала жертвой
электрика, в соучастии с которым ее он заподозрить никак не мог.
Обнаружив кражу, он от горя хотел повеситься. Все рушилось, все жертвы оказались напрасными, ему
хотелось все крушить и ломать. Он, наверное, дал бы волю своей ярости, но боли в сердце сдержали его. А
поразмыслив, удивился, что такие глупые мысли могли прийти ему в голову.
«Я шестнадцать лет всего себя отдавал работе, в совершенстве изучил производство. Мой учет охватил
движение каждого килограмма мясопродуктов в холодильнике. Я не похищал у государства ни килограмма. Я
брал то, что смог сэкономить в результате своих знаний, и вот какой-то шулер одним махом раздел меня до
нитки.
Сколько моего труда, нервов, здоровья было вложено в похищенное, и все оказалось зря. Для чего дальше
жить и как?..
На электрика в милицию не заявишь, своими силами я его не найду, а поэтому плакали мои денежки. Не
сомневаюсь в одном: электрик не случайно вышел на меня, его кто-то направил, но кто? Кто мог подложить мне
такую свинью?» — в отчаянии думал Анатолий Борисович.
Перебрав всех своих знакомых, он пришел к выводу, что, кроме Фахрата, так с ним поступить больше никто
не мог.
«Он мне угрожал в ресторане прямо в глаза и теперь таким подлым способом привел свою угрозу в
исполнение. А я-то думал, что только со стороны органов мне исходит угроза... Как же мне «отблагодарить»
Фахрата? Закладывать его не в моих интересах... Поджечь его машину? Это будет лишь комариным укусом. Я не
знаю уголовников, а то нанял бы убийцу, а самому пачкать руки о такую дрянь для меня слишком низко...»
Однако Белозерский воздержался от убийства Фахрата совсем по другой причине. Имея дом, машину и дачу, купленную на имя дочери, и еще кое-какие сбережения, он не хотел всего этого лишиться из-за какой-то гнилой
продажной твари. «Однако ему надо устроить хорошую встряску», — мстительно подумал он.