— За что я так задолжался перед вами?
— Издержки производства, связанные с переориентацией, с изменением плана и направления работ.
— Тебя что, за яблочко придавить, чтобы цену сбросил, или так сговоримся? — зашипел Виктор, закипая.
Борода весь подобрался, но также не повышая голоса, заключил:
— Будешь хамить и выведешь меня из равновесия, то отсюда не уйдешь. Тебя, как скурвившуюся собаку, выкинут изуродованным рядом с общежитием.
Виктор истерично захохотал:
— Да из твоей кодлы никто не посмеет меня тронуть.
— Ты сегодня видел только тех, кого тебе дозволено было видеть. Другие отдыхали в доме, но только не с
нами. Теперь и твои знакомые, и тебе незнакомые вот по этому микрофону слушают нашу беседу и делают
должные выводы.
Только после того, как Борода показал ему на вазу с цветами, Виктор увидел в ней маленького «жучка» с
ногами, повязанными тонкими проводами.
— Виктор, ты отрезал себя от нас и стал чужим, поэтому ты для нас уже не потеря, — заключил Борода.
— Ты мне все сказал? — спросил Виктор, понимая, что нахрапом Бороду не возьмешь и что нужно изменить
тактику поведения.
— Нет, ты еще должен обучить Валета своему ремеслу. Работу буду принимать я. Когда я увижу, что он не
хуже тебя ее усвоил, тогда ты можешь идти на все четыре стороны.
— Ты мне даешь срок на обдумывание твоего предложения?
— А чего его обдумывать? Говори «да» или «нет», и вопрос будет решен, — наступательно потребовал
Борода.
Виктор задумался, но, понимая, что пауза затягивается, а ответ надо давать, выдавил из себя:
— Сегодня я на твое предложение дать ответ не могу, слишком многое в жизни от него будет зависеть. Ты
меня не насилуй и не подгоняй. Я должен все взвесить, обдумать. Завтра ты на свой вопрос получишь ответ.
Глава 2
Перепелкин Илларион Константинович был в плохом настроении, отчего пропал аппетит, а поэтому он
отказался от завтрака, который ему предложила Альбина.
Дочь ушла на работу, и он остался один. Лежа на диване, смотрел на выбеленный потолок, уставившись в
одну точку, ничего не видя, так как мысли его были заняты разрешением множества проблем. Иногда его лицо
суровело, глаза стекленели, и его вид становился страшным. Но вот он устало закрывал глаза, расслаблялся, и
лицо его сразу преображалось, становилось спокойным и приятным.
Он хорошо изучил перед зеркалом свою мимику и в необходимых случаях умело пользовался ею. Но сейчас
не было никакой игры, лицо его естественно выражало его мысли.
Вчера Илларион Константинович достал из почтового ящика письмо, положенное туда Гончаровым.
Из письма он узнал, что Виктор отказывается от своей доли в его пользу и больше никаких обязательств
перед ним не признает.
Такой ответ Виктора был неприятен по многим причинам. Прежде всего он лишался
высококвалифицированного медвежатника. Его преступная группа, «семья», за счет которой он, меньше всех
рискуя, больше всех получал барыша, из многочисленной стала малодетной. Его чада, как крысы с тонущего
корабля, разбежались по укромным уголкам. Надо было содержать специальный штат лиц, который занимался
бы их розыском и возвращением под родительскую опеку, хотя бы наказанием, но такой роскоши он не мог себе
позволить.
Если и теперь без боя отступиться от Гончарова, то он не только лишится авторитета у оставшихся членов
своей группы, но действия Виктора послужат для них примером для подражания.
«Я же ничего не потеряю, если моя группа распадется, — думал он, — а буду иметь еще и барыши, — но
внутренний голос опровергал такое суждение. — Что я в таком случае потеряю? — задал он себе вопрос и не
спеша стал считать. — Первое: исчезнет источник обогащения; второе: я стану обычным дедом, лишенным
власти над людьми, а кто не распоряжался судьбами других людей, тот понять значение данного фактора не
сможет; третье: я перестану творчески думать и получать удовлетворение от волнительных часов ожидания
осуществления операций, пускай даже провалившихся, ведь я на ошибках учился сам и учил других».