— Да… Вы спрашивали о подругах… В последнее время — ни одной. Хотя многие девочки искали общения с ней, даже навязывались. Какое значение имеет судьба ее матери? У Эми было такое обаяние, такая притягательная сила!… Но она и с подругами поступила так же, как со мной. А я, дурак, вначале думал, что она разогнала всех ради меня, что никто, кроме меня, ей не нужен. Вы знаете, что было дальше. Я стал ее преследовать. Она, наверно, подумала, что я делаю это только из жалости и из желания расстаться элегантно, культурно. И решила облегчить мне дело — исчезнуть навсегда. Но почему, почему же, черт возьми, мне часто кажется, что, например, девушка, которая только что сошла с поезда и смешалась с толпой, это она, живая, теплая! Вот она идет по городу, глядит, дышит. Разве она могла исчезнуть навсегда? Исчезают только те, кого никто не любит!…
Мы уговорились с Длинными Ушами — простите, с Ярославом Райчевым, — что, если у него возникнет что-то новое, он позвонит мне в гостиницу или на службу, а если у меня, то я позвоню ему в пловдивскую или софийскую квартиру. После этого мы расстались почти приятелями.
Еще более удачно сложились у меня отношения со Стаматовыми. Они появились именно тогда, когда я собирался возвратиться на время в Софию, чтобы с глазу на глаз встретиться с вами, товарищ майор. Воображаю, в какой расход мы вогнали наше учреждение своими бесконечными телефонными разговорами!
Об их возвращении я узнал совершенно случайно. До отхода моего поезда оставалось время. Я — в который раз! — отправился в дом с некрологом, надоевший мне до смерти, поднялся по привычке на третий этаж, позвонил в квартиру Нелчиновых. Мне, естественно, никто не открыл. Тогда я сделал два шага в сторону и влажным от жары пальцем нажал кнопку звонка в соседнюю квартиру. Шаги!… Я уж было начал думать о Стаматовых как о лицах нереальных, которые никогда не вернутся, и вот вдруг — звук приближающихся шагов. Может, показалось? Нет. Щелкнул замок, дверь приоткрылась, и в проеме появилась женская головка в чалме из пестрого полотенца. Черные маслины глаз смотрели на меня приветливо и даже радостно. Я был настолько удивлен, что оглянулся — нет ли за мной кого-нибудь. Никого не было, и я в конце концов сообразил, в чем дело: соскучились по Болгарии страшно, теперь и самый жалкий нищий будет встречен ими как дорогой желанный гость. Однако не мог же я действительно сказаться нищим: мол, голоден, сгораю от жажды, не могу работать, огромная семья… Господи, что же придумать? В то же время мне очень не хотелось и повторяться: журналист, родственник, знакомый и так далее. В общем, я прямо объявил женщине, что хочу поговорить с ней и ее мужем о Кристине Нелчиновой. Не скрыл, что знаю об их дружеских отношениях. Объявил и стал ждать, какой эффект произведут мои слова. Эффект был поразительным: маслины мигнули раз-другой и буквально осветились изнутри, их словно залила теплая волна. И я понял, что мне ни к чему представляться. "Вы официальное лицо, и если правда, что предстоит широкая амнистия…" — вот что прочел я в глазах друга Кристины, или мне показалось, что именно это я прочел.
— Пожалуйста, входите, я сейчас позову мужа! Стамо, Стамо! — Женщина с улыбкой указала мне на гостеприимно раскрытую дверь в комнату (следом за мной через секунду-другую вошел Стаматов), а сама прошлепала мокрыми вьетнамками по римской мозаике прихожей и повернула направо — видимо, снова отправилась в ванную.
У меня мгновенно возникло ощущение удачи, которая легко плыла мне в руки в мелочах: похоже, и тут мне не придется клещами тащить из хозяев слова. Но что касается самого главного — встречи с двойником Эмилии, моей пассажиркой, тут судьба была ко мне явно неблагосклонна, несмотря на все мои старания.
Что я могу сказать о супругах Стаматовых? Это на редкость воспитанные, уравновешенные люди, которые живут вдвоем, без детей, в полном согласии друг с другом, деля маленькие радости и приятные заботы (такие, например, как поездка на лечение в Карловы Вары, откуда они только что возвратились). Я понял, что они уважают общепринятые нормы нашей жизни и пренебрегают миром материальным. У них в холле стоит старая мебель, на окнах висят простые занавески — видно, это дорогие свидетели их прошлой жизни, с которыми супруги не желают расстаться, хотя вполне могли бы купить и что-нибудь подороже: они, как специалисты, получают очень приличные деньги.
Известно, что долго живущие вместе муж и жена становятся похожими друг на друга. Так и Стаматовы: оба кругленькие, полноватые, в меру подвижные, доброжелательные, улыбчивые. У мужа роскошные усы, у жены — прекрасные волосы. Вот они сидят передо мной и наперебой рассказывают о последних месяцах жизни Нелчиновых.
Кристина пригоршнями глотала транквилизаторы, так как приближалось время выпускного вечера, а те, кто обещал ей какой-то особый белый материал из Люксембурга, серебристую сумочку и туфельки из Туниса, подводили.
Стаматовы предлагали ей вместе сходить в торговый центр, где продаются такие чудесные вещи, но она — "Нет! Никогда! Лучше Эмилия совсем не пойдет на вечер, чем пойдет в стандартном готовом платье! Я хочу, чтобы моя дочь была единственной и неповторимой! Пусть запомнит этот день как один из самых счастливых в жизни!" И все потому, что сама Кристина до сих пор заливалась краской, вспоминая свой выпускной вечер: она была самая жалкая, одетая беднее всех. Мать-старушка наскоро сшила ей платье из выношенного мужского костюма, на ногах старые хлюпающие башмаки. До ресторана она топала пешком целых десять километров! А Эмилия, решила она, прибудет на бал в настоящем музейном экспонате — старом "фиате" довоенного образца и разом убьет всех выскочек на их "мерседесах" и "ситроенах". "Да я в лепешку расшибусь, но найму "фиат" и заставлю его запыхтеть, сколько бы это ни стоило! Эмилия должна быть царицей бала!"
— Она бы и душу прозакладывала ради своей доченьки…
— Несчастная, она старалась все сделать для того, чтобы Эми как-то возвысилась, чтобы не задыхалась всю жизнь, как мать, в набитой людьми кассе…
— Кристина очень гордилась своей "особенной" дочерью. Но это не было слепое преклонение перед ее красотой и способностями. Наоборот, она прекрасно понимала, что рассчитывать они должны только на себя, ждать помощи им неоткуда. "Кто мы такие обе? Забытые богом и людьми…" Мы изо всех сил старались переубедить ее, поддержать по-дружески, но она была такая ожесточенная… Готова была стучаться в любые двери, чтобы хоть чем-то облегчить Эмилии ее будущее — поступление в институт, например, а Эми ничего об этом не знала, иначе, с ее гордостью, они бы смертельно поссорились. Кристина наняла для Эми самых лучших учителей, тоже сколько унижений пришлось ей вынести ради этого…
— Мне не очень удобно, но я все же спрошу: она когда-нибудь просила у вас деньги взаймы?
— Никогда.
— Но вы, конечно, не могли не почувствовать, как ей трудно?
— Вы не знали ее! Сколько раз мы с мужем предлагали ей помощь! У нас есть кое-какие сбережения, нам ничего не стоило одолжить ей надолго, а может, мы бы и обратно-то не взяли. Но она всегда резко прекращала все разговоры о деньгах. Вообще у нее это стало чем-то вроде болезни: сама, сама, все сама, без всякой помощи! И все для того, чтобы когда-нибудь Эмилия сказала: "Я всем обязана своей матери". Разумеется, мы далеки от того, чтобы оправдывать ее поступок, в конце концов она сама загнала себя в этот тупик, сама довела себя до полной безысходности, и в этом ее главная вина… Но для нас она была и осталась честным человеком.
— Нам кажется, что она тогда была просто не в себе — рисковать свободой, добрым именем, работой… И хоть бы иметь надежду на какую-то благодарность! Вы знаете, что случилось дальше. Теперь, если она выйдет из тюрьмы, для кого, для чего ей жить?
Инженер разволновался, что с ним, видимо, не так уж часто случалось, вытер платком вспотевший лоб. Жена вопросительно взглянула на мужа, помялась — видно было, что ей хочется сказать нечто "запретное", о чем еще не было речи.
— Стамо, расскажем товарищу об Эмилии?
— Погоди, я не кончил… Ей не для кого жить, и она сама, наверно, думает, что уж лучше ей остаться там, в тюрьме. Вы знаете, она отказывается от свиданий с нами! Два раза мы с женой ездили в Сливен — она содержится в тамошней тюрьме — и оба раза возвращались ни с чем. Но может быть, если она получит амнистию и власти скажут: вот, мы даем тебе свободу, подумай о себе — может, это вернет ее к жизни, как вы думаете?
Интересно, что же Стаматова хотела мне сообщить о погибшей? И почему муж не поддержал ее, как обычно, а наоборот — помешал ей говорить? Неужели ему так уж важно было высказать до конца свою мысль? Нет, тут что-то другое. Скажу без бахвальства, у меня нюх на такие вещи. Мне показалось, что я стою на пороге какой-то невероятно важной тайны. Что ж, надо вооружиться терпением и попытаться помешать милому инженеру второй раз наложить эмбарго на то, о чем захочет сказать его жена. Но как повернуть разговор в нужное русло?
Я решил выяснить, что думают соседи о нервной системе Эмилии, не была ли она больна и не явилось ли это возможной причиной самоубийства. Стаматовы, так же, как и Ярослав -Длинные Уши, категорически отвергли эту мысль: "Ну, знаете, если мы будем видеть в каждом чувствительном и вспыльчивом человеке сумасшедшего…" Я рад был, но все-таки решил пойти до конца, чтобы уж никаких сомнений не оставалось.
— Вы были очень дружны с Нелчиновыми, Кристина ничего от вас не скрывала, верно? Так вот, почему она довольно часто показывала девочку врачам? Что с ней, с Эми, было в детстве?
Стаматовы какое-то время сидели молча -им, видимо, очень не хотелось бросать тень на несчастное семейство, и оба обдумывали, как бы поделикатнее выразить простую, в сущности, мысль: Эмилия трудно переносила переходный возраст и созревание. Вдруг она переставала есть, или просила, умоляла, требовала, чтобы ей принесли какие-то особые конфеты, или начинала беспричинно злиться, плакать, или придумывала какие-то каверзы в школе. "Но скажите на милость, что в этом особенного? Каждая вторая девочка ведет себя так же". Врачи успокоили Кристину: все пройдет само собой. Так оно и вышло. Эмилия угомонилась, но характер у нее сложился своенравный, неровный — это уже не столько нервы, сколько особые черты ее личности.
Мы пустились в рассуждения о том, что даже самый откровенный человек таит глубоко в душе тайны, недоступные и самым близким людям. А Эмилия при всех ее капризах, фантазиях, выдумках была девушкой скрытной и впускала в свой мир даже тех, кого она любила, лишь до определенной черты. "Вы поглядели бы ей в глаза, какой это был омут, сколько всего там было намешано!…" Стаматовы даже не представляли себе, как охотно я соглашался с ними.
Теперь мне предстояло выяснить, что они думают об отношении Эмилии к отцу и его второму браку. Что означали ее угрозы прилететь в Алжир и убить его? Только ли проявление необузданного в любви и ненависти темперамента? Не сомневаюсь, она отлично понимала невозможность именно так наказать отца-изменника, отца-предателя. Тогда как же? Вот тут, вероятно, и появилась мысль о самоубийстве, продиктованная жаждой мести. И как раз в тот момент, когда она сама больше всего нуждалась в защите и покровительстве…
Я рассуждал вслух, супруги внимательно слушали, порой переглядывались. Должно быть, между собой они разговаривали на эту тему не раз. Первым нарушил молчание муж.
— Я склонен согласиться с вами. Действительно, вряд ли найдется лучший способ наказать подлеца. Пусть всю жизнь его мучит совесть, если таковая у него есть! Человек даже если котенка на улице подберет, и то обязан заботиться о нем, а тут ребенок… Вот жена смотрит на меня — мы же обещали молчать до могилы… — Нет больше смысла молчать.
Муж грустно взглянул на свою жалостливую половину и отвернулся к окну.
Так ваш покорный слуга узнал, что Эмилия была приемыш. Кто ее родители — неизвестно. Около восемнадцати лет назад Кристина и Дишо взяли ее из какого-то провинциального дома ребенка совсем крошкой и удочерили.
— Дай-ка мне подумать! — Цыпленок полез во внешний карман вроде бы за сигаретой. Гео Филипов поспешил предложить ему свои "БТ". Это была игра, так как Цыпленок давно не курил. Для Гео она означала: пусть думает скорее, тем более что его прямому начальнику есть от чего закурить снова и о чем подумать, кроме дела Эмилии: по слухам, по парку Свободы средь бела дня разгуливает какой-то маньяк, население напугано, родители не пускают детей гулять.
Они сидели в скромном кабинете майора по разные стороны пустого стола, на котором стоял лишь телефонный аппарат. Оба порядком устали: Гео выжал из своего "Запорожца" все, что мог, на пути из Пловдива в Софию (он даже домой не заехал — торопился прямо в управление), Цыпленок несколько раз прочесал весь парк. От нагретых за день стен пахло свежей краской, слегка дурманящей голову.
— Пока вы будете думать, — осторожно начал Гео, — я бы продолжил пересказ нашего разговора со Стаматовыми после того, как они раскрыли мне секрет семьи Нелчиновых. Я предлагаю вам это потому, что ваш отец был учитель и наверняка обладал способностью раздваивать внимание — слушать того, кто отвечает у доски, и одновременно видеть и слышать все, что творится в классе. А вы, конечно же, унаследовали эту способность от отца.
Гео часто затевал с майором беседы на "теоретические" темы. Одной из любимых тем было соотношение наследственных признаков и влияния окружающей среды. Причем Гео любил блеснуть эрудицией и пофилософствовать, а майор скептически относился к "лирическим отступлениям", на которые Гео был мастер, за что и получил у Цыпленка прозвище Писатель.
— Хорошо, я слушаю тебя. Только очень прошу — излагай суть дела без "архитектурных излишеств". И прежде чем начнешь рассказывать, хорошенько подумай, как странно поворачивается вся эта история. До сих пор, отвечая на вопрос, кто на кого больше влиял — Кристина на дочь или наоборот, мы считали, что это младшая с ее удивительно сильным и особенным, нестандартным характером довела старшую до безумного поступка. А теперь встает другой вопрос: откуда у Эмилии такой странный, мягко говоря, темперамент и нрав? Кто были ее настоящие родители? Что привело к той загадке, над которой мы бьемся вот уже какой день, — наследственные факторы, ненормальная атмосфера в семье Нелчиновых, или еще что-то, чего мы пока не знаем? Ты считаешь, что все это одинаково влияло на характер и поступки Эмилии. По-моему, знаешь ли, такое решение сложной проблемы слишком примитивно. Над ней до сих пор бьются ученые и никак не могут установить пропорцию взаимодействующих сил, а ты — "поровну". Давай-ка лучше не соваться в ученые дебри и держаться ближе к фактам, согласен?
Гео слегка покраснел. Можно считать, что Цыпленок деликатно намекнул на одно из его пристрастий, от которого молодой следователь не только не собирался избавляться, но наоборот. Вести беседу так, чтобы войти в доверие к людям, даже "играть в театр", то есть надевать на себя какую-нибудь маску, если это нужно, а потом рассуждать, сопоставлять — это был один из излюбленных приемов Гео в поисках истины. До сих пор он в нем не разочаровался, тем более что такой прием отвечал его слегка романтической натуре. Он любил майора, у них было много общего, но Гео даже себе не смел признаться, что помимо прозвища Цыпленок он имеет для майора про запас второе прозвище — Сухарь.
— Оставим пока в стороне вопросы наследственности и влияния среды, — тихо начал Гео и тут же буквально взорвался: — Но вы же не сможете отрицать, что мать и дочь, хотя совершенно не были похожи внешне, душевно были очень близки друг другу, это факт! И я сейчас попробую доказать это!
Гео заговорил быстрее. "Оседлал своего конька, — майор с усмешкой глядел на него, -теперь не остановишь…".
— Мне даже в голову не могло прийти ничего такого, и вдруг — нате! — удочеренная! Черт возьми, я разговаривал о них со многими людьми, неужели никто не был посвящен в эту тайну? Стаматовы клялись, что никто, кроме них, ни о чем не подозревает. Да они и сами никогда бы не догадались, если бы Кристина, придя однажды в отчаяние от очередного фортеля девочки, не "выплюнула камешек", заклиная соседей молчать как могила. "Я рассказала, потому что доверяю вам и люблю вас…".
Нелчиновы переехали в дом на Леонардо да Винчи с окраины, когда Эмилия была совсем крошкой. Их прежние соседи, которые наверняка что-то знали, рассеялись кто где в разных районах, так как старые дома подлежали сносу. Постепенно все потеряли друг друга из виду, и можно было надеяться, что тайна удочерения навсегда останется тайной. Один только человек до смерти страшил Кристину — "эта сплетница с первого этажа, как бы она чего не пронюхала, тогда наверняка расскажет дочери". А что касается причины удочерения, она более чем понятна. Дело тут не только в законном желании бездетной матери наполнить дом детским смехом. Кристина не видела другого способа "привязать" Дишо и надеялась, что заботы и тревоги о малышке заставят его перестать бегать за каждой юбкой. Какое там! С Эмилией он возился, отводил ее в детский садик, покупал игрушки, а вечером… Иной раз являлся под утро. Скандалы, плач… И в результате связался со страхолюдиной — в подметки Кристине не годится, кухаркой у нее служить недостойна! Но — должна была родить его собственного ребенка! "Какое же тут имеет значение ее внешность? Пусть уродина, но настоящая мать…" Это Кристина сквозь рыдания говорила Стаматовым. Она навсегда вычеркнула мужа из жизни, но думать и говорить о нем не переставала и плакала, плакала… Потом и плакать перестала, замкнулась, осунулась, высохла, а в глазах — мука и ярость, ярость и мука. Вот тогда она стала очень похожа чем-то на дочь… Но самое интересное, представьте, — у нее появилась тьма поклонников: клиенты, почтенные люди из нашего квартала. Звонили ей беспрерывно, но она отсекала их, как сорняки с грядки.
— Ну и ну! — рассмеялся Цыпленок, — что он, этот Дишо, из золота сделан, что ли?
— Какое там из золота! — всерьез возмутился Гео, будто был лично знаком с "героем". Любезные супруги Стаматовы не сказали бы даже, что он из пластмассы. Говорят — хоть бы красавец был, ничего подобного! Только какой-то мягкий жар в глазах и густые волосы. "Может быть, дело в скрытых достоинствах", — сказала инженерша, слегка покраснев и виновато глядя на мужа. Но глава семьи возмутился: дескать, откуда тебе знать. Мы поговорили немного о случаях, когда замечательные женщины хранят верность мужьям-ничтожествам и страдают от их измен. А потом Стаматов очень убедительно доказал, что в поведении Кристины нет ничего удивительного, другим оно и быть не могло. Ее чувство долга и ответственности, способность без всякой выгоды взвалить на себя непосильную ношу, ее преданность и самопожертвование заставили женщину отречься от себя, поставить крест на своей жизни и пойти даже на преступление ради единственного оставшегося у нее любимого существа — приемной дочери. Вообще товарищ инженер очень умело старался повысить акции Кристины, не забывая, конечно, о том, насколько обесценены были эти акции судом и тюрьмой.
Майор отошел к зарешеченному окну, посмотрел на улицу. День угасал, сумерки стремительно окутывали город, наступало самое поэтичное время суток. Может быть, это и толкнуло майора на нелюбимые им лирические излияния?
— Мне хотелось слегка скорректировать тебя, молодой человек… — Он сделал паузу, будто собирался с силами. — До недавнего времени я считал, что надо приложить все старания для того, чтобы изгнать из народного быта эти свадьбы, проводы в армию, раздутые выпускные вечера и прочее. Мало того, что они стоят уйму денег и отнимают здоровье и нервы. Но не становимся ли мы благодаря им похожими на каких-то дикарей с их отупляющими однообразными обрядами? Говорят, наши обряды сложились в далекие времена, это традиция, национальное достояние и так далее и тому подобное. По сути — да, но форма, форма!…
Цыпленок ненадолго прервал свою до странности темпераментную речь. Гео был немало удивлен тем, что, обычно сдержанный и ироничный, сейчас майор излагал свои мысли в его, Гео, романтическом стиле.
— Однако я увлекся отрицанием. Теперь я думаю иначе, я просто убежден: людям нужны праздники! Помнишь, как Кристина сказала: "Пусть запомнит этот день (то есть день выпускного бала) как один из самых счастливых в жизни!" И мне это многое прояснило. Как мы кончали школу, как женились? Где музыка, где барабаны, цветы, тосты? Пусть это было бы на один вечер, но какой!… Да, именно так: людям просто нельзя без праздников! Особенно же людям, которые живут как на конвейере: из дома — на работу, с работы — домой, а радости, развлечения так редки; зато каждый день кухня, детские болезни, подсчеты доходов и расходов, сплетни, разговоры о новом начальстве, грипп, счета за воду, электричество, тайная кружка пива в ближайшей корчме, долгое ожидание обещанной установки телефона… Так разве можно сердиться на людей за то, что они выдумывают всевозможные праздники и ради них часто идут на большие жертвы? Но рядом с этой проблемой встает другая: как дети, например, платят родителям за эти праздники? Вот возьми ту же Эмилию — как она относилась к матери, которая пожертвовала для нее всем? Отвечала ли она любовью и вниманием на безграничную любовь Кристины? Или принимала ее как должное: раз вы родители -обязаны? То, что говорит Стаматов: "И хоть бы какая-то благодарность в ответ", — в сущности, обычная, общепринятая формула. В таких случаях, не разобравшись как следует, все именно так и говорят…
Гео с необыкновенным интересом следил за ходом рассуждений майора. Не часто Цыпленок позволял себе такие пространные речи, все больше ограничивался краткими выводами и ироническими замечаниями, которые порой высвечивали истину четче и яснее длинных рассуждений. Что-то, видно, разволновало его сейчас — может, мысли о собственных домашних проблемах? Гео часто видел милую жену майора, встречал и двух симпатичных его сыновей-первокурсников на праздничных вечерах, так же, как и все в управлении, считал эту семью счастливой и благополучной. Но кто знает, "под каждой крышей свои мыши"…
— Над этим стоит подумать, товарищ майор. Откровенно говоря, когда Стаматов произносил эти слова, я почти согласился с ним. А теперь попробуем посмотреть на вопрос с другой стороны. Что означают угрозы Эмилии убить отца? Только ли ее собственное тяжелое положение могло стать их источником? Нет! Мне кажется, главная причина — мать, ее оскорбленная гордость, ее положение "разведенки", страшная обида, нанесенная ей любимым мужем, ее тоска по нему, тоска, которой не было границ. Несмотря на свой эгоцентризм (мы уже знаем, что Эмилия была не только очень молода, но и очень красива — как тут не быть эгоцентризму?), она четко видела, что делается в доме, и мучилась, переживала за мать — я уверен в этом! Кстати, Стаматовы не раз косвенно подтверждали, что Эмилия по-своему любила мать, гордилась ее честностью, добротой, ее мужеством. И вдруг — такое сальто-мортале! Чуть ли не святая — и воровка, преступница. Скамья подсудимых, суд -на глазах у всего народа! Извините, конечно, но слетит с катушек и более крепкий, опытный, более взрослый человек, чем Эмилия!