Флетч вернулся к столу Сандерса.
Тот разглядывал снимок, переданный по фототелеграфу. Показал его Флетчу.
На снимке президент Соединенных Штатов пытался надеть свитер, не сняв предварительно фуражку и солнцезащитные очки.
– Это новости, да? – спросил Сандерс.
– Конечно, – подтвердил Флетч. – Я-то думал, что он надевает свитера через ноги.
Джек бросил снимок на стол.
– Пошлю его в воскресное приложение. Может, его опубликуют в разделе «Тенденции».
– Джек, я хотел бы пообщаться с твоим редактором по искусству.
– Я тоже, – ответил Джек. – Давно пора. Ему постоянно звонят. Чтобы обругать последними словами. Зовут его Чарльз Уэйнрайт.
Они вышли в длинный, мрачный коридор.
– Ты помнишь инспектора Флинна по Чикаго? – на ходу спросил Флетч.
– Какого Флинна? Здешнего «упрямца» Флинна?
– Да. В какой-то вырезке я прочитал, что ранее он руководил детективами одного из полицейских участков Чикаго.
– Об этом писала «Стар»?
– Да, газета, в которой ты работаешь.
– Френк Флинн никогда не был в Чикаго. Во всяком случае, два года назад. Он там не служил. Иначе я бы знал его.
– Не помню его и я.
– Загадка века.
– Похоже, ты прав, – согласился Флетч.
Большего грязнули, чем Чарльз Уэйнрайт, Флетчу видеть не доводилось.
Брился он, похоже, квадратно-гнездовым методом и островки гладкой кожи соседствовали с полями щетины. Лет пятидесяти с небольшим, нос и подбородок покрывали угри с черными головками. Воротник рубашки обтрепался, лацканы пиджака залоснились, а на самой рубашке, обтягивающей выступающий живот, остались следы от тех блюд, что откушал мистер Уэйнрайт в последние дни. От томатного соуса до яичного желтка.
– Это наш главный специалист по искусству, Чарльз Уэйнрайт, Ральф, – заговорил Джек, – Чарльз, это Ральф Локе из Чикаго, он готовит статью.
Флетч уже смирился с тем, что придется пожать Уэйнрайту руку, но тот даже не шевельнулся.
– Помоги ему всем, чем можешь, а?
– С какой стати?
Джек не сразу понял, что вопрос поставлен серьезно.
– Потому что я прошу тебя об этом.
– И все же я не понимаю, почему должен пахать за кого-то. У меня полно своих дел.
Флетч поспешил вмешаться.
– Честно говоря, я не пишу статью, мистер Уэйнрайт. По Чикаго прошел слух, что один из бостонских торговцев произведениями искусства собирается подарить картину городскому музею, и издатель попросил меня заглянуть к вам и разобраться что к чему.
– Что значит, разобраться? Вы хотите, чтобы я написал об этом статью?
– Если этот тип действительно намерен подарить Чикаго картину, я думаю, лучше вас никто об этом не напишет.
– Кто это?
– Хорэн.
– Ронни?
– Его так зовут?
Не скрывая своего отвращения к Уэйнрайту, Джек повернулся к Флетчу.
– Ну, я пошел, – и выскочил из маленького кабинетика, заваленного газетами и книгами. И то и другое покрывал толстый слой пыли.
Уэйнрайт сидел за столом. А вокруг громоздились бумажные кипы.
– Я знаком с Ронни с незапамятных времен.
Флетч огляделся, но не обнаружил свободного стула.
– Мы вместе учились в Йеле.
– На гигиеническом факультете?
– Полагаю, будь у него на то желание, он мог бы подарить картину Чикаго. Не пойму только, с чего бы оно могло у него возникнуть.
– Старый город еще привлекает людей. Парное мясо, свежий ветер, знаете ли. Будоражит кровь.
– Может, Грэйс была как-то связана с Чикаго. Ее семейство нажило состояние на резине. Грэйс Галкис. «Галкис Раббер».
– Что-то я вас не понимаю.
– Ронни женился на Грэйс после войны. Когда писал докторскую диссертацию в Гарварде.
– И она богата?
– Была богата. Умерла через несколько лет после свадьбы. Одна из этих ужасных болезней. Рак, лейкемия, что-то в этом роде. Ронни не находил себе места от горя.
– И разбогател.
– Полагаю, он унаследовал ее деньги. Примерно в то же время создал галерею. Как вы понимаете, жалованья преподавателя Гарварда для этого бы не хватило.
– Больше он не женился?
– Нет. Появлялся в обществе со многими женщинами, но никому не предлагал руки и сердца. Вы слышали о нефритовой «Звезде Ханэна»?
– Что это такое?
– Большой кусок нефрита. Знаменитое украшение. Принадлежало Грэйс. Интересно, где теперь эта «Звезда». Надо спросить Ронни.
– Вы спросите его, что он сделал с драгоценностями жены?
– Ну зачем же так грубо. Можно подобрать другие слова.
– Получается, что у Ронни много денег.
– Не знаю. Неизвестно, какую часть наследства получил он, а какая вернулась в сундуки семейства Галкис. Об этом не распространяются вслух, особенно в Бостоне. Вы же знаете, что произошло с деньгами после пятидесятых годов.
– До меня доходили какие-то слухи.
– Живет он хорошо, в своем замке на Ньюбюри-стрит, где находится его галерея. Два верхних этажа – его апартаменты. Ездит на «роллс-ройсе». Каждый, сидящий за рулем «роллс-ройса», должен разориться.
– Нет ли у него другого дома?
– Может, и есть. Не знаю.
– Я хочу сказать, не может же он все время жить над магазином.
– О другом его доме я ничего не слышал.
– Его призывали на военную службу?
– Да. Воевал на флоте во вторую мировую войну. На Тихом океане. Служил адъютантом адмирала Кимберли.
– До того, как женился на Грэйс Галкис?
– Да.
– Кто же помог ему получить такое теплое местечко? С улицы в адъютанты адмиралов не попадают.
– Он же учился в Йеле, – напомнил Уэйнрайт. Обходительный, симпатичный парень. С прекрасными манерами.
– Откуда он родом?
– Точно не помню. То ли из Мэна, то ли из Вермонта. Забыл. Но деньги за ним не стояли. В Йеле он слыл бедняком.
– Ясно.
– Он до сих пор преподает в Гарварде. Обзорный курс живописи для первокурсников. Написал пару занудных книг.
– Занудных?
– Академических. Я не смог дочитать их до конца. Есть такие книги, в которых автор тратит сто пятьдесят тысяч слов, чтобы поправить мнение человека, никогда не считавшегося авторитетом.
– Действительно, занудство.
– Вас зовут Ральф Локе?
– Да.
– Какая газета?
– »Чикаго пост».
– Вы пишете об искусстве?
– О нет, – покачал головой Флетч. – О спорте. Хоккее.
– Вульгарно.
– Грубо.
– Примитивно.
– Но читают, – подвел черту Флетч. – Раз вы пишете о живописи, у вас, должно быть, обостренное чувство цвета, перспективы.
Грязный человечек, сидевший в грязной комнате ни оспорил его слова, ни согласился с ними. Просто промолчал.
– Расскажите мне о галерее Хорэна. Она процветает?
– Кто знает? Ронни умеет показать товар лицом. У него не выставочная галерея. Попасть в нее можно только по приглашению. Клиенты у него в разных странах, все сделки заключаются в глубокой тайне. Хорэн очень скрытен. Возможно, он заработал миллионы. Возможно, сидит без гроша. Я понятия не имею о его истинном финансовом положении.
– А каково ваше личное мнение?
– Ну, на рынке сбыта произведений искусства в последнее время отмечались и спады, и подъемы. Поначалу появились японцы и начали закупать все подряд. Потом, правда, некоторым из них пришлось продавать. За ними последовали арабы, набитые нефтедолларами. Многие японцы недостаточно хорошо разбирались в западном искусстве. А ислам запрещает изображать людей и животных. Отсюда и неожиданные отклонения от привычной нам шкалы ценностей. Некоторые их уловили и озолотились. Другие ошиблись, и проиграли.
– И вы не знаете, чего добился Хорэн?
– Нет. Но меня заинтересовали ваши слова о том, что он собирается подарить картину музею в Чикаго. Пожалуй, я упомяну об этом в своей колонке.
– Обязательно упомяните, – Флетч попятился к двери. – Премного вам благодарен за помощь.