Тут мама принялась беседовать сама с собой. Правда, то и дело поглядывая на нас, но довольно отрешенным взглядом.
— Он не счел даже нужным ответить... До меня ему нет никакого дела; все, что меня терзает, для него всего лишь комедия. Он думает только о других... Маньяк. Вечно чего-то ищет... «Справедливости», — она даже всплеснула руками.
— А разве не надо ее искать? — спросил я и увидел, что Кати поперхнулась от страха.
— Надо, конечно! — сказала мама и махнула рукой. — Но найти ее трудно. И дело, Андриш, совсем не в этом! А я нехороша потому, что хочу его уберечь.
— Только не сейчас... Сейчас его надо оставить в покое, — сказал я.
— Почему? — спросила она уже с любопытством.
— Потому что для него это очень важно...
Тут мама опять понесла невесть что, но вдруг замолчала и уставилась в пустоту.
У Кати, конечно, язык чесался.
— Важно... важно. Что важно? Ты вечно плетешь одно и то же, — сказала она возбужденно и уставилась на меня требовательным взглядом.
— Не суйся, если мозги не варят, — небрежно бросил я.
Кати побледнела и, уже не помня себя, закричала, что я хам и грубиян и что я выгнал Аги.
— Ты ее выгнал? — машинально спросила мама.
— Ерунда. Просто она обиделась.
Погруженная в собственные мысли, мама сняла со стола скатерть, стала ее складывать, потом опять постелила на стол, нерешительно двинулась к прихожей, взглянула на часы.
— Десятый час. Куда он мог пойти?
— Он где-нибудь здесь, поблизости... — моментально ответил я, так как она посмотрела в мою сторону. — Ему надо все обдумать.
Мама медленно вышла из комнаты.
Кати была в смятении и злилась. Я веду себя так, сказала она, будто бы все на свете знаю.
— Светлая голова! — заключила сестрица, закатив глаза.
Я смерил ее уничтожающим взглядом и захлопнул дверь своей комнаты.
В прихожей долго звонил телефон. Я не пошевелился — меня-то некому вызывать. Потом не выдержал, открыл дверь. Из папиной комнаты высунула голову Кати — разведать обстановку.
— Ты что, оглохла? — сказал я. — Подойди к телефону.
Но тут вышла мама и взяла трубку. Голова Кати исчезла.
По смущенному голосу мамы я понял, что звонит папа.
— Нет, я не обиделась. Не в этом дело! — кричала она. И тут вся ее обида хлынула неудержимо наружу, и опять задрожала коса в прическе. Она утверждала, что кого-то нет дома и что папа напрасно туда пойдет. Я помертвел — дело ясное, он не хочет возвращаться домой. Мама объяснялась довольно долго. Ей, в конце концов, безразлично. Раз папе так лучше, то все в порядке. А в утешении она не нуждается — и все в том же духе... одним словом... сплошное вранье.
Наконец она бросила трубку, пятна на щеках у нее стали пунцовыми, но глаза были сухие. Уже взявшись за ручку двери, она вдруг повернулась ко мне.
— Он поехал к дяде Пиште. Будто бы там он будет работать!
— Он вернется, — сказал я невпопад.
— Ах, ты тоже меня утешаешь? Сопляк! По мне, пусть он там остается хоть на всю жизнь! — Она снова закипела от обиды и, хлопнув дверью, ушла.
Папа поехал в Зугло. Ему нужен покой, я понимаю... А как же мы? Разве мама сможет быть одна?
■
Невыспавшийся, полный мрачных предчувствий, я поплелся сегодня в школу. На физике меня страшно раздражало, как отвечают ребята — нудно, с запинками, а им за такие ответы ставят четверки и даже пятерки. Тут я услышал свою фамилию и встал; но мне казалось, что встаю не я, а кто-то другой. Осточертела мне эта комедия, и я с удивлением слушал собственный звонкий голос.
— Я не выучил! — Это надо было сказать задиристо и с ухмылкой — класс тогда просто будет выть от восторга.
Позор для всего класса, объявила физичка, когда лучшие ученики не готовят уроков.
На математике старик Лойзи был потрясен — у него я не отказывался ни разу в жизни.
Сперва он слегка нахмурился, а потом даже и похвалил:
— Молодчина Хомлок! Зачем плавать и отнимать драгоценное время? Не выучил — и точка! Получай заслуженную двойку, мальчик.
— Благодарю, — сказал я.
— Не за что! — И старик, озадаченный, улыбнулся.
Класс хохотал.
А Чабаи обалдело уставился на меня.
— С какой элегантностью ты хватаешь двойки! — прошептал он. — Можно подумать, что всю жизнь только этим и занимался.
— Всему научиться можно, — сказал я, небрежно хохотнув, а у самого комок подступил к горлу. Две «пары» сразу! К этому я не привык. Я ухмылялся, а глаза между тем пощипывало.
Потом так и посыпались глупость за глупостью.
Голова гудела, и в коридоре я высунулся в окно. Повернувшись, я вдруг увидел, как Живодер кулаками прижимает к стене Левенте Лацо.
— Правой — сбоку! Левой — прямой! Получай, тюфяк!
Рыхлый Лацо даже не пытался дать сдачи и, закрыв руками лицо, лишь время от времени взвизгивал.
Когда он взвизгнул в третий или в четвертый раз, я подскочил к Живодеру, схватил за плечо, дернул к себе и с силой толкнул. Споткнувшись о мои ноги, он шлепнулся на все четыре конечности.