Выйдя за ворота, я стал в сторонке и издали смотрел на прохожих: на старуху с таксой, на дядю Мики, на элегантных пижонов — из тех, что обычно токуют вокруг Агнеш... Если подойти близко, придется здороваться, а ведь надо хорошенько обдумать, с кем как... Лучше всего, по возможности, избегать приветствий. Не прошло и пяти минут, как на углу показался папа. Неторопливо, широким шагом я двинул ему навстречу. Он не отрывал от меня глаз и, когда мы сошлись, прижал к себе.
— Как живешь? Хорошо? — спросил он.
— Хорошо, — сказал я и почувствовал, что краснею. Он, единственный человек на свете, заметил, что я живу. У меня стали дергаться мышцы под глазами. А у него задергалось все лицо.
— Ты цветов не купил?
— Вот видишь, забыл. Может, купишь?
Я кивнул без особой радости. Мне хотелось присутствовать при их встрече. Хотя понимаю, что третий лишний...
Спускаясь по лестнице, я прыгал через пять ступенек, поднимался же гораздо медленнее. И мое беспокойство было небеспричинным. Уже в прихожей я услышал легкую перепалку.
— ...я просто счастлива, что вся эта грязная история кончилась! — капризно и нервно говорила мама. Ей всегда кажется, что все обстоит именно так, как она желает.
— Нет, дорогая, ничего не кончилось. Я бы сказал, все еще только начинается!.. — Папа говорил своим прежним, назидательным тоном, от которого мама заводится мгновенно.
Она, по всей вероятности, отвернулась, потому что до меня долетело всего несколько слов.
— ...ваши вечные сражения!
Я толкнул дверь. Они оба казались испуганными, у папы даже кровь отлила от щек, и он сделался пепельно-серым, зато из меня вся горечь вмиг испарилась. Я вертел в руках цветы, будто обдумывал, что с ними делать.
Мама, конечно, просияла.
— Это мне? — спросила она, указывая на цветы.
— От папы, — сказал я.
Папа глубоко вздохнул.
А мама разыграла соответствующую роль. Цветы — прелесть, а мы оба так милы и тэдэ и тэпэ.
Потом она окинула папу критическим взглядом.
— Прими ванну, Шандор! — распорядилась она.
Надо признать, рубашка на нем была до невозможности грязная. А я про себя подумал: что же, мне всегда теперь толкать дверь, когда у них начнется баталия?
■
Утром я проснулся последним. За дверью тихо бормотал приемник; я прислушался, надеясь, что ничего не произошло. Вышел из комнаты — тишина.
Я постучал в дверь ванной.
-— Успеешь! — крикнула сестрица.
— А ты пошевеливайся!
Но она уже вышла. С таким веселым и нахальным видом, что мне стало завидно. Вот бы мне быть таким идиотом!
Я хлестнул ее полотенцем по мягкому месту — треск пошел по всему дому. Но она не зевала, молниеносно схватила тапку и, прежде чем я вскочил в ванную, огрела по спине.
Дверь я притворил неплотно и непрерывно прислушивался.
Кати преспокойно одевалась и даже, когда папа и мама прощались, не почувствовала приближения бури. Я уже натянул пуловер.
— Когда ты придешь... приблизительно? — спросила мама так громко, что я вздрогнул.
— Поздно, — ответил отец решительно, но с оттенком досады. Он ждал сцены. Я тоже.
Мама некоторое время молчала.
— Передай привет Кёрнеи, — сказала она вдруг удивительно мягко, но с особым значением.
— Откуда ты знаешь?..
— Ты с таким видом смотрел в пространство...
— Словом, передать или нет?
— Разумеется, передать!
Папа с облегчением засмеялся и сказал, что мамочка ангел. Сила!
— Такой уж я родилась, — сказала мама. — Но ты все же поторопись!
Разговор был исчерпан, они вышли, и папа забыл проститься с нами. А я, подражая гортанному голосу Модуньо, стал орать, чтобы как-то разрядить свое долгое напряжение:
— Что ты воешь, как собака? — спросила Кати.
Я не ответил и продолжал орать. Она слушала весьма подозрительно, и тогда я кивнул на приемник.
— Ты что, не слышишь? — Диктор как раз говорил о погоде: ветер южный, слабый, температура днем плюс 25°. — Погодка как по заказу!
— Ну и что? — протянула Кати разочарованно. — Потому ты и бесишься? Я думала, что-то случилось.
Я махнул рукой. Ну и девчонка! Настоящий лапоть-болельщик: мчится на матч, а сам в футболе ни черта не смыслит.
■
На уроке математики дядя Лойзи вызвал меня к доске. Шел я уверенно, да и он подбодрил:
— Что ж, исправим незначительную аварию!
Но «исправить» не удалось. Он дал мне тот злосчастный пример, в котором я однажды увяз и который хотел обсудить с Чабаи, когда неожиданная мамина «самокритика» отбила у меня охоту заняться им.