— Да ведь это же совсем просто! Надо вынести за скобки.
— Для того, кто знает, конечно, просто, — сказал я.
Через пять минут мне все стало ясно, и пример был решен.
В это время за дверью взревел приемник. Я вскочил.
— Выключи приемник, идиотка! — заорал я на Кати. — Ты что, ослепла? Ведь мы занимаемся!
Кати сделала гримасу и чуть-чуть приглушила.
Дверь я оставил открытой.
Но папа был недоволен.
— Этот тон мы изменим, ладно? Ступай поговори с сестрой по-человечески.
Я вышел. Еще бы. К этому я привык.
Кати слышала слова папы и злорадно дожидалась, пока я прочищу горло.
— Ну-ну! Давай! — подгоняла она.
— Не торопи, — сказал я свысока. — Значит, так. Мадемуазель! Если нетрудно, соблаговолите прикрутить приемник, чтоб он потише орал. Молю, как о великой милости.
— Как изволите! Вот! Хорошо? — И она выключила его совсем.
— Грацие, синьорина, — сказал я. Сестрица высунула язык, а я захлопнул дверь.
Папа продиктовал следующий пример. Некоторое время я занимался в тишине, но вдруг, словно бы кто-то меня толкнул, поглядел в окно. По галерее шла Агнеш, вихляя юбкой и всем другим, чем только можно.
— Послушай, это не Агнеш Дер прошла? — живо спросил родитель.
— Она.
— Я ее не узнал. Как она похорошела! Совсем взрослая женщина!
— Да. К сожалению.
— Почему к сожалению?
— Потому что я... еще не взрослый мужчина, — сказал я после некоторого раздумья.
— Вот как, старина? Ты что же, втюрился? — спросил папа, и видно было, что ему очень нравится такой оборот дела.
Я чертил на столе какие-то линии и не ответил.
— Вы уже не гуляете вместе? — спросил он тихо, волнуясь, по-моему, еще больше, чем я.
Я поднял на него глаза. Сейчас я мог ответить ему со всей откровенностью: в его глазах я прочел интерес без тени высокомерия и потому говорил почти спокойно.
— Очень редко. Теперь она гуляет с другими. Говорит, что я поздно родился.
— По-моему, ты родился как раз вовремя, — сказал он.
— Для нее... поздно.
— А вообще... она стоящая девушка?
— До мотора ей дела нет, главное для нее — кузов.
— Вот как, — сказал он с облегчением, но, встретив мой строгий взгляд, замялся и все же спросил, слегка принуждая меня отрицать то, о чем он спросит. — Ну, а... ты?
Зря он это спросил. Правда, тон был сочувственный, однако такой, будто я совершаю что-то необъяснимое, странное. Тогда я с досадой буркнул: наверное, со мной одним такое случается. Взрослые, конечно, все делают с толком...
А на галерее вновь началось оживление — появился тот хмырь, «в клетку». Он позвонил. Агнеш выпорхнула в новой юбке и белой нейлоновой блузке, мамаша ее ошивалась тут же; потом юная пара отчалила, и «клетчатый» галантно пропустил даму вперед.
Папа совсем онемел, закурил, и руки у него дрожали.
— Этот пример я решил! — сказал я.
— Может быть, математику отложим? — спросил он хрипло.
— Нет! Давай дальше! Продиктуй-ка пример потруднее!
Склонившись над задачником, он стал диктовать, запинаясь, через силу. Потом обругал сигарету: вонючая мерзость и тэдэ.
Только не в сигарете дело.
Я взглянул на часы. Половина пятого. Вчера этот «клетчатый» явился почти в то же время. И я знал, что время выбрано не случайно. Как раз начинает смеркаться, горный склон постепенно пустеет. Не очень поздно и не слишком рано. Если в семь заявиться домой, никаких подозрений — в семь кончается литания. Юноша провожает девушку, потом под присмотром мамаши они потанцуют, и никто не скажет ни слова. Все разыграно как по нотам — благопристойнейшая программа. Она вся у меня перед глазами, все знакомо... впрочем, я знаю и больше.
Я шел недавно за ними по извилистой дороге Кишшвабской горы.
Тащился, злясь на себя, потому что, если б они оглянулись, то непременно заметили бы меня. «Клетчатый» очень бесцеремонно положил руку ей на плечо, а она чуть прижалась к нему, потом отстранилась. Я-то, осел безмозглый, думал, что они просто дурачатся.
Но они, не сговариваясь, повернули к знакомому выступу на вершине — его могла показать только Аги, — будто всю жизнь любовались оттуда панорамой. Меня замутило, я стал противен самому себе, но просмотрел все до конца или — кто знает? — почти все.
Он взял в ладони ее лицо, стал целовать, а она вяло отбивалась. У меня лязгали зубы, но я еще тупо надеялся. Потом он ее обнял. Она стояла с безвольно повисшими руками. И вдруг склонилась к его плечу, обвила его шею и поднялась на цыпочки. Они поискали губы друг друга — недолго искали, честное слово!
С меня было довольно, но вдруг что-то там забелело, я вгляделся — это белело плечо Аги, которое парень с полным знанием дела высвободил из платья. Потом обнажилась ее левая грудь, и он взял ее в руки, как крохотного котенка, гладил, ласкал и вдруг наклонился... Агнеш смотрела на него, как мать на лежащего на руках малютку.
Что было потом, не знаю. Думаю, что просмотрел эпопею до конца — больше ведь быть не могло... Я помчался с горы, как помешанный, не оглядываясь.
Я поздно родился — ничего не поделаешь!
■