Показания нетрезвых свидетелей, наверно, не должны иметь юридической силы. Достаточно того, что они обладают силой художественной достоверности.
Слушая показания пьянеющего водителя, Панин вспомнил свой недоуменный вопрос в разговоре с Клейном: «Неужели какой-то чеченец дороже прокурора?»
Не дороже. И не дешевле. Махсум Муртазанов был нужнее. По крайней мере, так полагал свидетель. «Муртазанова найти надо. Информацию снимать надо», цитировал свидетель.
Оказывается, только Махсум мог бы рассказать, каким образом белая красивая машина с охранительными надписями по борту, направлявшаяся из Тбилиси в Махачкалу, пропала по дороге, но спустя несколько месяцев оказалась в Талышских горах на границе с Ираном.
Второй вопрос касался бы содержимого этой машины. Талыши сняли неудобный и громоздкий верхний багажник, но не выбросили его, а хранили в сарае. Там его и нашли, со всеми проводами, которые когда-то соединяли «багажник» с аппаратурой в салоне. К опросу населения были привлечены специалисты. В конце концов выяснилось, что только Махсум Муртазанов может ответить на главный вопрос.
Куда он дел аппаратуру из машины?
— А что за аппаратура? — спросил Панин.
— Не знаю, — устало ответил водитель. — Я маленький человек.
— Наливай, — скомандовал Ковальский, и Панин плеснул еще тридцать грамм. — Пей. Закуси. Пошли дальше.
Если бы Вадиму Панину требовалось незамеченным пройти по питерской улице, он надел бы оранжевый дворницкий жилет. Дворники, продавцы и водители — это представители породы людей-невидимок. И когда начальство ведет переговоры в машине, оно не замечает водителя, потому что водитель ничего не слышит, а если слышит, то не понимает, а если понимает, то никому не расскажет.
Расскажет, расскажет, не сомневайтесь. Особенно если расспрашивать будут Панин с Ковальским, а хмурый Муртазанов будет чистить пистолеты за соседним столом.
Водитель пересказывал подслушанное с такими подробностями, что иногда даже Ковальский недоверчиво отмахивался. Тогда рассказчик привставал на стуле, таращил глаза и в запальчивости хлопал себя по щеке, прибавляя страшное заклятие: «Мамой клянусь, э! Так сказал!»
— Какая примерно аппаратура? Ну, радио? Или спутниковая связь? Ладно, ты не знаешь. А другие что о ней говорили?
— Глупости говорили. Что деньги можно делать. Там еще книжки были. Бумага специальная. Страницу оторвал, в аппаратуру положил, получается доллар.
— Какая хорошая аппаратура, а, Сергеич.
— Э, глупости, — сказал водитель. — Талыши все книжки в печку бросили, а доллар разве горит?
— Горит, горит, — сказал Панин. — Значит, твое начальство занимается фальшивыми баксами?
— Откуда я знаю, чем они занимаются? Я маленький человек.
— Ты, маленький чалавек, — спросил Махсум, разглядывая ствол на свет, — на меня кто показал?
— Люди сказали, да. Не знаю кто.
— Э! Люди сказали, Карабах армянская земля.
— Карабах не трогай! — водитель попытался привстать и хлопнул ладонями по столу. — Я твой Дудаев не трогаю!
— Дудаева трогай на здоровье, — спокойно сказал Махсум. — Прыгать на меня не надо, ай киши.[9] Люди много говорят, слишком много. Сначала говорят, потом думают. Так нельзя, э. Думай, потом говори. Смотри. Где Тбилиси, где Махачкала, а где Иран. У кого машину нашли, у талышей? Я даже не знаю, кто такие эти талыши. Это люди или кто? Мусульмане, молокане, евреи? Кто такие, вообще не знаю. Зачем на меня говорят?
— Спутали с кем-то, наверно, — сказал Сергеич. — Ты не заводись, не заводись, мы-то тебе не шьем никакую машину.
— Обидно, слушай. Я думал, мои враги все уже на том свете. Оказывается, нет, не все. Еще какие-то собаки ходят, стучат на меня не по делу.
— Я ничего не говорю, — сжался водитель.
— Тогда откуда они меня знают? — Махсум навис над водителем и тряхнул за плечо. — Быстро говори! Кто на меня сказал?
Допрос в исполнении Муртазанова полностью соответствовал психологической схеме «злой начальник и добрый начальник», причем с обеими ролями он справлялся сам. Он то обнимал водителя за плечо, подсаживаясь сбоку и шепча вопросы на ухо. То, размахивая пистолетом, хватал его за воротник и пытался вытащить из-за стола, чтобы не забрызгать посуду выбитыми мозгами.
И хотя он не добился своего, и не узнал имени клеветника, Панин и Ковальский услышали от водителя много интересного. Например, выяснилось, что пропавшая машина вовсе не принадлежала холдингу «Мировой Океан», и некоторые работники каспийского филиала участвовали в поисках лишь по просьбе некоего гуманитарного фонда «Туранбуран», членами которого они являлись.
Просветительская миссия в этом фонде считалась важнейшей. Фонд кормил множество лицеев, колледжей и медресе[10] на территории СНГ. Единственным отличием этих учебных заведений от начальной школы было своеобразное понимание истории и географии. То ли по вине наборщика, то ли еще по какой технической причине, но на туранбуранских картах не значилась Россия. Не значилась она и в учебниках истории. А родиной туранской цивилизации почему-то считалась Османская империя.
Так или иначе, но лучи просвещения пробивались не всюду, а только в благоприятной среде. Например, в среде морепродуктов. Почти вся верхушка каспийского филиала усердно постигала историю тюрко-язычных народов, регулярно совершая экскурсии по наиболее историческим местам Средиземноморья.
Еще более благоприятной средой пьяный водитель считал правоохранительные органы, потому что дети многих блюстителей порядка с помощью туранбуранских просветителей бесплатно учились в лучших колледжах Турции. Неудивительно, что у фонда «Туранбуран» не возникало проблем с законом. И понятно, какие силы могли быть брошены на поиски пропавшей машины. Эти силы восстановили почти весь ее путь от одного подпольного авторынка к другому, отмечая, что с каждой перекраской машина становилась дороже.
Эти же силы смогли, в конце концов, установить, что объект поиска, несправедливо оклеветанный Махсум Муртазанов, находится в России. И если бы он болтался на свободе, его давно бы допросили. Но ему повезло — он угодил в тюрьму.
А в российскую тюрьму лучи туранбуранского просвещения не пробивались. Пока не пробивались.
Панин вспомнил, что однажды, году так в восемьдесят седьмом, видел у своих московских друзей-аналитиков диаграмму «Рост активности турецких спецслужб». Они еще посмеялись, вспомнив недавние времена, когда в списке противостоящих организаций турки казались забавной экзотикой и занимали свое заслуженное место сразу после Танзании и Туниса. Сейчас ему было не до смеха.
— Чтобы получить Муртазанова, они захватили прокурора, — сказал Панин. — Хорошо, хоть не министра.
— Кто? Просветители? — Сергеич отмахнулся. — Нет, они не могут пойти на такое. Ты думаешь, так легко брать заложников? Это же его вычислить надо, потом захватить, потом вывезти, потом еще перевозить с места на место, чтобы соседи не успели настучать. Это сколько народа надо задействовать, сколько адресов… А у чеченцев этот бизнес налажен. Я так думаю, что прокурора все-таки захватили чеченцы, а просветители с ними сторговались, и они вместо денег просят отдать своего земляка.
— Неувязочка получается, — сказал Панин. — Просветители-то у нас кто? Турки. А чеченцы не тюрко-язычный народ. Им нечему учиться в туранбуранских колледжах.
— Значит, просветители нашли какой-то другой подход. Может, заплатили чеченцам аванс.
— Да почему обязательно чеченцам? Очень удобно все на них валить, — сказал Панин. — Никаких концов не найти в этой Ичкерии, это понятно. Так, может, и нет никаких концов? Может, мы не там ищем? Налей-ка еще. Да не мне, ему…
— Продолжаем разговор, — Сергеич наполнил стаканчик пленного.
Этот стаканчик оказался лишним.
— Вай, алла… — сказал водитель, икая и внезапно бледнея.
Махсум едва успел дотащить его до сортира.
— Вот собака, — сказал он через пять минут. — Свинья. Отрубился. Весь в говне. Кто теперь его мыть будет?
— Морской закон, — развел руками Сергеич. — Последний убирает за всеми. Ты с ним беседовал, тебе и убирать.
— Проспится, свинья, сам помоется, — Махсум захлопнул дверь.
— Жестоко, — сказал Панин.
— Нормально, — сказал Махсум. — Ты не видел, где заложников держат. Я видел. Вот такой комната, как туалет. Точно такой, даже меньше. Кладовка. Наручники на батарею. И сидит месяц, даже встать не может. Как собака, раком встанет, погуляет около батареи, опять на жопу сядет. Месяц так сидел, потом перекинули в другое место. А в селении как их держат, знаешь? В каждом дворе яма есть. Просто конкретно в яме сидит, ему сверху хлеб бросают. Это в старых домах. А новые дома когда делают, сразу подвал делают. Тогда можно весь год держать, никто не увидит. В маленьком доме маленький подвал, в большом доме большой подвал, можно сразу много заложников держать. Я сам видел. А ты говоришь «жестоко».
— Да я не про него, я про нас, — сказал Панин. — Нам-то куда ходить теперь? На крыльцо?
Лязгнул замок, заскрипел штурвал входных дверей, и Ковальский поднял ладонь над головой, требуя тишины. Допрос был прекращен очень вовремя, потому что наступила пора обеда. Или ужина? Здесь, в подземелье, легко было выпасть из привычного хода времени.
— Минара обижается, что я вас домой не привел, — говорил Фикрет, вытаскивая из сумки и расставляя на столе кастрюли, кастрюльки и кастрюлечки. — Нехорошо получается. Не хочешь днем, давай вечером пойдем, посидим, кебаб делать будем. Телефон есть, в Ленинград звонить будем.
— Кебаб дело хорошее, — сказал Панин. — Только нам пока нельзя выходить. Я не удивлюсь, если наши фотороботы уже висят на каждом углу. Отсюда нельзя позвонить?
— Зачем нельзя? Попробуем, да.
— Попробуй, — сказал Панин. — Есть одна идея.
Фикрет отпер дверь с табличкой «комендант» и поднял трубку черного массивного телефона.
— Ну как?
— Молчит. Завтра сделаем, ничего. Поехали на телеграф. Там Мила, там в кабинку сядешь, спокойно поговоришь.
— Не сейчас. Может быть, ночью…
— И кому же это ты собрался звонить, — спросил Сергеич, открывая кастрюльки и принюхиваясь.
— Клейну.
— Так ведь он же враг номер один.
— Постой, постой, не сбивай, — Вадим поднял палец и зажмурился, пытаясь поймать какую-то идею. — Вспомнил. Те, которые нас в аэропорту встречали. Они ведь не должны были знать, кого мы везем. У них какая задача была? Просто приехали люди из Питера, их надо доставить туда, куда они скажут. Вот какая задача у них была. Так меня Клейн инструктировал. А они сразу — «клиента в одну машину, вас в другую…». Откуда они узнали, что мы привезли именно клиента?
— Точно. Что ж ты сразу не сообразил? — сказал Сергеич.
— Наверно, расслабился. Размечтался. Воспоминания и так далее. И потом, все-таки он вице-президентом назвался. На этом уровне он мог и знать о наших делах. Но тогда он и адрес мог знать — а он не знал. Вот ведь почему все у них сорвалось. Они знали о заложнике, но не знали адреса. Если бы мы доехали до адреса, им было бы гораздо сложнее отнять заложника, понимаешь?
— Нет, — сказал Сергеич. — Вот теперь я точно ничего не понимаю. Они захватили прокурора, чтобы получить Махсума. Мы им Махсума привезли. Почему они не могли спокойно отдать нам прокурора? Зачем им лишняя война? Неужели по мне не видно, что со мной будут хлопоты?
— На этот вопрос у меня есть два ответа, — сказал Панин. — Первое. Прокурора у них нет. Он мог сбежать. Мог умереть от разрыва сердца. Второй вариант такой — в этом размене участвуют слишком много заинтересованных сторон. Но так или иначе, отбить Махсума они могли у нас только в аэропорту. Нас в одну машину, его в другую. И все. Клейн этого как раз и боялся. Он никому не доверял, кроме нас. Он знал, что есть какая-то сволочь внутри холдинга! Все, Клейн оправдан. Можем ему звонить. А вот господина Азимова Руслана Назаровича, вице-президента, надо брать за яйца.
— Вице-президентские яйца меня не интересуют, — сказал Сергеич. — Меня интересуют вот эти зеленые шарики.
— Долма, — сказал Фикрет. — Голубцы знаешь? Вот точно такой, только не в капусте, а в виноградных листьях.
— Это съедобно? — засомневался Сергеич.
— Слушай, чего ждем? Наливай, — сказал Махсум. — Давай теперь мне допрос делай. Хороший допрос, слушай. Наливай, все расскажу.
— Эх, был бы телефон, — сказал Вадим. — Могли бы инициативу перехватить.
— Давай лучше по сто грамм перехватим, — сказал Сергеич.
— Ай, молодец! Хорошо сказал, — одобрительно кивнул Фикрет.
Киши — «мужчина», разговорная форма обращения..
медресе — духовное мусульманское учебное заведение