Один генерал наставлял молодых офицеров: «Ты выпей пол-литра, ну литр, ну два. Но напиваться-то зачем?»
А никто и не напивался. Потому что хоть они и пили водку стаканами, но стаканы были маленькие, пузатенькие, под чай. И Фикрет наполнял их строго до талии. Ровно на один добрый глоток. После третьего или четвертого тоста Панин вспомнил, что собирался звонить, но Фикрет расслабленно протянул:
— Э, зачем звонить? Хорошо сидим, давно не виделись, приятная компания. Сиди, не волнуйся, потом звонить будем.
— Потом я уже не смогу, — самокритично признал Вадим. — Лучше завтра. Проспимся, все взвесим и сопоставим, все согласуем, тогда и начнем звонить во все концы.
— Да кому звонить… — мрачно сказал Ковальский. — Кому мы нужны. Димка, черт, обидно, но ты опять прав. Кто мы такие? Два одиноких мужика. Пустая у нас житуха, ты понимаешь? Пустая. Все, что мы делаем, пропадает впустую. Для кого все это? Пустота. Полный ноль. Ни жены, ни детей. Даже собаку не завел.
— Не переживай, — сказал Вадим. — Вернемся, я все исправлю.
— Это как?
— Куплю тебе аквариум.
— Кстати, о рыбках, — Ковальский поднял стакан. — Будем.
— За хозяина, — поспешил сказать Вадим, чтобы Сергеич не выпил без тоста. — Фикрет мой старый друг. Это самый лучший рыбак в мире, но я люблю его не за это. Его все любят за то, что он всегда готов помочь. Как бы ни было трудно, я в нем уверен. Брат, ты тоже можешь быть уверен во мне.
— И во мне, — Ковальский потянулся чокнуться с Фикретом.
— Во мне тоже, — стакан Махсума соединился с остальными.
Фикрет благодушно улыбался и, щурясь, нюхал сигарету, которую разминал перед носом. Он давно уже собрался покурить, но Ковальский попросил его не делать этого за столом, а желание гостя было сильнее любого закона. Выйти курить на крыльцо сейчас было нельзя, потому что мимо бомбоубежища шла с работы дневная смена.
Муртазанов подсел ближе к Фикрету:
— Давно хотел спросить. Ночью, на море, эти собаки на машине в яму попали. Ты откуда знал про эту яму?
— Знал, да. Сам копал.
— Красавчик, — Махсум покачал головой.
Они заговорили о разных деталях браконьерского быта. Фикрет был морским браконьером, Муртазанов промышлял на суше, но у них нашлось много общего.
Вадиму же не терпелось поделиться своим планом перехвата инициативы. Наступила та самая творческая стадия опьянения, ради которой и употребляют алкоголь литераторы, художники и контрразведчики. Сейчас он улавливал неуловимое, видел невидимое. Выстраивались связи между событиями, которые никак не могли быть связаны. И закономерность, которая связывала эти события, требовала новых действий, новых событий — просто для завершения картины.
Он доказывал Сергеичу, что надо выходить на Азимова, завязать переговоры и намекнуть, что им известно об аппаратуре. И если он клюнет, предложить обмен на своих условиях — аппаратура на прокурора.
— Да с чего ты взял, что прокурор у него? — удивился Ковальский.
— Чувствую, — сказал Панин. — Ну, положим, он не держит его в своем кабинете, но наверняка связан с похитителями.
Панин расставил на столе схему из головок чеснока, соленых огурцов и помидоров, а связи между элементами обозначил стрелками зеленого лука. Вот аппаратура (зажигалка), а вот «Туранбуран» (чеснок). Они могут получить свой аппарат только через Махсума (помидор). Но на помидор у них нет выхода. Он окружен огурцами. И тогда появился второй чеснок, чеченцы. Чеснок-2 захватил одного из огурцов. Началась торговля. Меняем огурец на помидор.
— А Азимов кто — огурец или чеснок?
— Он козел. То есть он с виду огурец, внутри чеснок. А теперь мы предлагаем им зажигалку сразу, без помидоров и огурцов.
— А она у нас есть, эта зажигалка?
— Нет, но этого они не знают. Это блеф. Ну и что? У нас ничего нет, значит мы ничего не теряем. Зато теряет противник. Он теряет время, он ждет наших дальнейших шагов. И ловить нас уже не будет, и даже может помочь, если это будет нужно, чтобы достать аппаратуру. И помидорчик уже никому не нужен, и огурец возвращается к своим. На, закуси.
— А дальше-то что? Это называется «вызываем огонь на себя», — сказал Ковальский. — Штука эффективная, но малоприятная. Пока я не вижу продолжения.
— Продолжение в следующем номере, — сказал Панин.
Фикрет превратно истолковал его слова и наполнил стаканчики.
— Продолжение может быть, например, таким. — Вадим продолжал импровизировать на ходу. — Мы говорим, что Махсум указал нам место, где лежит аппаратура. И это место где-то за Ладогой. Логично? Потому-то он и оказался в питерском СИЗО, а не в московском, к примеру. Так мы сразу переносим театр военных действий на нашу территорию. А там уже наши шансы равны. Можем, например, заманить их в район зубовской избушки, а там подставить под каких-нибудь ментов. Или под бандитов. Или сами перестреляем.
— Будешь стрелять, меня позови, — сказал Фикрет.
— И меня, — отозвался Махсум.
— Постой, а как же прокурор?
— Да черт с ним, с прокурором. Самим бы выбраться как-нибудь. А там видно будет. План не должен быть слишком подробным. Первые пункты составили — и вперед, остальное на ходу подправим. А то так всю жизнь и просидишь за составлением плана.
Панин чокнулся с Фикретом и добавил:
— Это меня Сумгаит научил. Брат, расскажу тебе поучительную историю. Помнишь, Мила твоя сказала, что в городском коммутаторе лишний проводок появился? Это уже после погромов было, когда следственная группа работала, со всего Союза орлы слетелись. Там такое можно было подслушать, если на линию сесть… И вот мы получаем информацию, что обнаружен лишний проводок. В обычной ситуации какие были бы наши действия? Доложить начальству. Составить план мероприятий. Подать на утверждение. Устранить замеченные недостатки, переписать, переставить слова в предложениях, отпечатать на хорошей бумаге. Утвердить план. И так далее и тому подобное. Вместо этого что делаем мы с Михалычем? (Это друг мой. Типа Сергеича.) Так что мы делаем на фоне всех этих событий? На фоне всеобщего предательства и полной импотенции властных структур? Никаких докладов и планов. Просто среди ночи несемся на телефонный узел. Находим этот лишний провод и по нему спускаемся в какую-то подсобку. Нам навстречу по лестнице поднимаются двое. Незаметные такие ребята. Мы с ними разминулись, идем по проводу и упираемся в запертую дверь. Ключей ни у кого нет. Взламываем дверь и видим стол, стул, телефон, а к нему ведет тот самый проводок.
— А этих ребят нашли? — спросил Махсум.
— Нет, конечно.
— Повезло вам, — сказал чеченец. — Почему они вас не положили там на лестнице?
— Наверно, боялись, что шум поднимется. Я же говорю, там весь Союз крутился, лучшие сыщики. А ведь могли и положить.
Ковальский кивал задумчиво, похрустывая огурчиком, а потом сказал, что аквариум делу не поможет, что жизнь у них пустая и никчемная, и что это не случайно. Не случайно они попали в такую передрягу. Почему-то те, кто обзавелся семьей, в такие передряги не попадают. Они не только о себе думают, они не станут рисковать ради… Ради чего? На кой черт нам сдалась эта аппаратура? Что мы вообще тут делаем?
— Аппаратуры там не было, — сказал Махсум.
— А ты откуда знаешь?
— Про эту машину все знали. Последняя собака знала. Еще когда в Батуми с парохода ее выгружали, уже все знали про нее. Почему? Потому что набрали такую охрану, как будто Клинтон едет. Грузины, гардабанские, первые хотели ее гробануть. На руставской дороге тормознули, типа ГАИ. Какой ГАИ, слушай! Сразу пулемет работает. Положили всех, кто на дороге стоял, всю бригаду. Я тебе отвечаю, охрана была просто ядерная. Все думали, что там золотой запас везут, честное слово. А оказалась всякая ерунда.
Про гардабанских мне свой человек рассказал. Он в охране был. Мы с ним еще в девяносто первом «акээмы» из Турции возили через Баку…
— Откуда у турков АКМ? — перебил его Ковальский. — Они же члены НАТО. Разве что у курдов отбили. Что-то не верится. Курды ребята серьезные, оружие не бросают.
— Курды очень серьезные мужики, — согласился Махсум, — но стволы были не турецкие, а немецкие. Горбачев подарил немцам ГДР со всем барахлом. Немцы барахло туркам подарили, а турки нам. Кому они там нужны, у них все свое, натовское. А нам все давай, и все равно мало будет.
— Выпьем за то, чтобы у нас всего было много, — сказал Фикрет.
Панин чокнулся со всеми, но пить не стал.
— Значит, у тебя был свой человек в охране? Кстати, а все-таки, что за ерунда была в той машине?
— Три железных чамадана, — ответил Махсум. — Мне свой человек рассказал. Один чамадан с книжками и долларами. Примерно сто двадцать тысяч. И какие-то чеки. Их выбросили, а доллары по честному поделили на всех. Второй чамадан с большим калькулятором. Третий чамадан — складной компьютер. Короче, ерунда. Еще видеокамера была, да. Кассеты были, много кассет. Мы думали, там порнуха. Посмотрели — одни горы. Зачем горы на видео снимать? Никакого золота там не было.
— А как же станок, который доллары печатает?
— Не было станка. Большой калькулятор и складной компьютер, и все. Короче, пустой номер. Только мужиков зря положили.
— А теперь все гоняются за этим калькулятором, — сказал Панин. — Значит, на том складном компьютере есть что-то очень интересное, если за него могут отдать прокурора. Сколько стоит прокурор обычно?
— Я откуда знаю? — обиделся Махсум. — Я людей не ворую. Но миллион долларов могут дать.
— Вот видишь, — сказал Панин, — значит, тот калькулятор стоит миллион долларов.
— Правильно говоришь, — задумчиво сказал чеченец. — Если бы меньше миллиона, зачем так охранять, да? Слишком большая охрана была.
— Значит, не слишком большая, — сказал Ковальский, — если машина все-таки пропала. А как ее взяли-то?
— Взяли ее по-хитрому. — Махсум покрутил головой и налил себе сам, не дожидаясь тоста. — В прошлом году было. Масхадова уже никто не слушал. Как из Америки вернулся, закрылся на Ханкале, и сидел там. Чечню на зоны поделили. В Дарго — Хаттаб, в Гудермесе — Радуев, в Ведено — Шамиль Басаев. Кругом блокпосты, шмонают еще хуже, чем русские. В каждой деревне свой бригадный генерал. Машину как охраняли? Например, сто километров гелаевская бригада ее ведет по своей зоне, сто километров радуевская. За бабки, конечно. Бесплатно только могилу сам себе копаешь. Блокпосты были проплачены по всему маршруту. У машины пропуска были и чеченские, и российские, ДэГэБэ,[11] МанДэВэ, ЁПэРэСэТэ, — проезд везде, по Ичкерии, по Грузии, по Дагестану, никакого досмотра.
Он вдруг остановился и оглядел собравшихся.
— Не отвлекайся, брат, — сказал Ковальский. — Нам-то все равно, кто ее брал. Интерес чисто технический.
— Чисто технически это было так, — продолжил Махсум. — Машина выходит из поселка, сворачивает на дорогу и сто метров едет до поворота. За поворотом блок. Охрана еще из поселка не выехала, пересчитывают бабки.
Эти сто метров до поворота «ниву» никто не видит. На дороге стоит «камаз». Около него «ваишник»[12] разбирается с водилой. Машет палкой, чтоб машина встала. В «ниве» думают, что это с блока «ваишник». У них бумаги хорошие, они тормозят. Один даже вышел, как баран. Из грузовика его кладут «винторезом»,[13] потом водителя. Моментом трап из кузова, убитого обратно в «ниву», ваишник за руль и по трапу — в «камаз». Я долго рассказываю, а там это за две секунды сделали. «Камаз» спокойно едет через блокпост, и прямой дорогой едет куда надо. У него тоже хорошие бумаги были.
— Красивая история, — сказал Ковальский. — Но над деталями еще работать и работать. Если там вся дистанция была сто метров, а машина подъехала к снайперу еще ближе, как же он, бедный, стрелял? На таком расстоянии «винторез» не нужен, оптика только мешает. Лично я бы выбрал «стечкина» с глушителем.
— Тут тебе не базар, тут тебе война, — укоризненно сказал Махсум. — На базаре помидоры можешь выбирать сколько хочешь. На войне бери что дают. Потом, у «стечкина» патрон слабый. От «винтореза» знаешь, какие дырки? Голова как арбуз разлетелась. Хватит. Говорим много. Пойдем лучше покурим, не могу больше терпеть.
Они несколько раз выходили покурить. Над городом уже висели звезды, и светился тонкий, чисто турецкий полумесяц.
Иногда рядом с этим полумесяцем возникал второй, а то и третий, и Панин начинал энергично растирать уши, чтобы больше не пьянеть.
ДГБ — дудаевский «департамент госбезопасности»
ваишник — регулировщик ВАИ — Военной Автоинспекции
«винторез» — бесшумная снайперская винтовка