Облачившись в резиновый фартук и бахилы, Зубов ходил со шлангом между столами и мощной струей смывал кровь с кафеля. Так приказал Чингиз.
Это было не совсем справедливо, но остальные участники стычки не могли смыть следы своей несдержанности. Они лежали на столах. Двое в операционной, двое в морге. Оба убитых пали от пуль товарищей — вот что значит неправильный выбор позиции. Раненые были нашпигованы пульками из ПСМ, плюс в боку у одного — дыра невиданного здесь калибра 11,43.
Хорошая была стычка, думал Зубов. Видел бы Ромка…
Он направил струю на стенку, но вода не помогала, и он вооружился тряпкой, чтобы оттереть полосы крови. Из-за стеклянной двери доносился разговор. Пока говорили трое, трудно было разобрать слова. Ясно было только то, что белобрысый и Азимов перестали спорить и оправдывались в чем-то перед старым Чингизом. Но когда зазвонил телефон, и старик взял трубку, те двое примолкли, и голос звучал ясно, отчетливо. Зубов положил шланг на пол, чтобы шум воды не мешал ему, и, прислушиваясь, медленно водил тряпкой по стене.
«Махсум, сынок, зачем так говоришь? Кого хочешь спроси про старого Чингиза, и все тебе скажут — старый Чингиз за свои семьдесят лет никого не обманул. Ты Мишу Ленкоранского знаешь? А Аслана Нефтяника знаешь? Они мне как дети. Ай молодец, правильно говоришь. У них свой закон, у нас свой закон. Скажи, какой такой прокурор тебе нужен, будет у тебя прокурор, на белом мерседесе с красными лентами привезу тебе прокурора. Хорошо, Махсум, хорошо, сынок. Давай посмотрим сначала. Я тебе верю, ты мне веришь, но проверить все равно надо. На этот номер позвони вечером. Нет, в десять рано, в двенадцать, в час позвони. Эти люди, у которых прокурор, сюда придут. Прокурор с тобой говорить будет, потом другой человек с тобой говорить будет. Их чемоданы у тебя, да? Он с тобой про чемоданы говорить будет. Может быть, тебе другой прокурор нужен, может быть, им другие чемоданы нужны. Время такое, сынок, все перепуталось. Прокуроров воруют каждый день, как туфли в общем вагоне, честное слово. Да, про чемоданы я просто молчу. Никому верить нельзя, такое время. Олды, договорились».
Прокурор? Прокурора меняют на какие-то чемоданы? Клейн говорил, что прокурора должны были поменять на чеченца. Похоже, размен получается многоступенчатым. Но пусть это сделают без меня, решил Зубов, а моя задача — выдернуть Графа.
Он услышал скрип двери и принялся неистово тереть тряпкой стену. Наклонившись за шлангом, он оглянулся и увидел, что по мраморным ступеням спускается белобрысый. За ним высились двое улыбающихся даунов в синих халатах и резиновых перчатках.
— Хорош тебе марафет наводить, — сказал белобрысый, брезгливо перешагивая через лужицы. — Не за это тебе деньги платят. Иди, забери железо, сейчас поедем на базу. Так, начинайте упаковывать, чего ждете?
Зубов попытался развязать тесемки фартука, но они намокли и не поддавались. Белобрысый подошел к нему, щелкнул ножом и разрезал тесемки.
— Хороший ножик, — заметил Зубов, стряхивая бахилы.
— Ножик что надо, — мрачно сказал белобрысый и с трудом втянул длинное лезвие обратно в рукоять. — Засадить бы его кое-кому промеж лопаток. У тебя сумка есть? Да откуда у тебя сумка… Иди в кладовую к Чингизу, прямо по коридору, выберешь там что-нибудь подходящее.
— Для чего подходящее?
— Для стволов, бля, подходящее! — рявкнул белобрысый. — Сам людей перебил, сам их стволы таскай!
В кладовой на стеллажах было разложено какое-то тряпье. Зубов не сразу понял, что это одежда невостребованных покойников. Бросились в глаза голубые джинсы в бурых пятнах крови. К джинсам были прикручены проводом лакированные туфли с квадратным носом и черная заскорузлая сорочка, и желтела картонная бирка с какими-то цифрами.
Вся одежда на стеллажах была связана в комплекты. Где проволокой, где бечевкой увязывались костюмы, рубашки, брюки… И в беспорядочном ворохе одежды желтели картонные бирки.
Сумки валялись грудой на полу. Челночные баулы, рюкзаки, спортивные «колбасы». Бирок на них не было.
Он нашел подходящую сумку не так быстро, как можно было ожидать. Потому что в углу кладовой рядом с тумбочкой и раковиной обнаружился стол с телефоном. Зубов набрал аварийный номер и попросил кого-нибудь, кто знает Гасанова. Гасанова знали все. И куда он ушел, тоже знали. В адрес выезжал наряд, но никого не обнаружил. Зубов назвал другой адрес. «Ахундовская дача? Шутки шутим, да?» Он не успел ничего объяснить и бросил трубку, потому что за стеллажами раздались шаркающие шаги.
Старый Чингиз одобрительно кивнул, увидев, как Зубов смоченным полотенцем вычищает запыленную сумку над раковиной.
— Культурный человек, сразу видно. Я тебя раньше не видел с этими аферистами. В командировку приехал? Не хочешь задержаться?
— Там видно будет…
— Это ты кричал «Аллах акбар»?
— Я.
— Мусульманин?
— Иногда.
— Э, на меня не смотри. Мне все равно, какой у тебя Бог, русский или мусульманский, — сказал Чингиз, присаживаясь на край стола и доставая сигареты. — Кури. Говорят, Бог для всех один. Не знаю. Люди очень разные. Наверно, все-таки у русских немножко другой Бог. Типа Брежнева. А у мусульман типа Сталина. Ничего, мне семьдесят лет, скоро я сам все узнаю.
— Подходящая тема для такой обстановки, — сказал Зубов, наклоняясь к поднесенной зажигалке. — Ого, вот это табачок.
— Алжир, — сказал польщенный старик. — Переходи ко мне. Бросай своих аферистов. Что ты забыл в России? Климат ужасный, дороги разбитые, кругом беспредел…
— Одну минутку, — сказал Зубов. — Чингиз Тимурович, я вас вижу первый раз в жизни, вы меня тоже. Вы даже не знаете, кто я, как меня зовут, что я умею делать…
— Чтобы узнать вино, не надо пить бочку, один глоток достаточно, — усмехнулся старик.
Зубов вспомнил, что собирался уходить на дно. Похоже, что это уже произошло. Еще один шаг, и он окажется на такой глубине, где его не найдет никакая «Мурена». Изменится ли при этом его жизнь? Ненамного. За последние годы он привык служить хозяину. Смена хозяина вряд ли изменит его жизнь.
А как же Марина?
А как же Ромка?
— Я подумаю, — сказал он.
— Ты где застрял, что копаешься! — белобрысый ворвался в кладовую, но увидев Чингиза, сменил тональность. — Рамазан, ехать надо. Кури, кури, я тебя в автобусе подожду.
— Был у меня знакомый, — сказал Чингиз, когда русский исчез. — Тоже Рамазан. Рамиз по-нашему. Как сын родной был мне. Цирроз печени. Сгорел за два месяца. Ты не пьешь, Рамазан?
— Могу не пить, — сказал Зубов.
— Ай молодец, сынок, — засмеялся Чингиз. — Жена, дети есть?
— Нет.
— Конечно, нет, — кивнул Чингиз. — У тебя никого нет. Эти аферисты специально ищут таких ребят, как ты. У них в каждом городе такие ребята есть. Когда надо, собирают на дело, используют, потом все разбегаются.
— Удобная система, — сказал Зубов.
— Моя система лучше. У меня ты не будешь как шакал бегать. Будешь как человек жить. Никакой контрак-монтрак не надо. Просто живи в моем доме, немножко помогай, немножко охраняй. Когда я поеду, поедешь со мной. Ты русский?
— Да.
— У меня в доме все по-русски говорят. Тебя никто обижать не будет. Женщину хорошую тебе дам. Хочешь, русскую, хочешь, армянку, какую хочешь. Сейчас ничего не говори. Думай, завтра скажешь. А эти аферисты тебя используют, потом выкинут, как мусор. Я их знаю. Это не люди.
— Почему?
— Потому что люди свою нацию уважают. Других тоже уважают, но своя нация на первом месте. А эти аферисты от своей нации отказались. Вот ты — нормальный человек. Я тоже нормальный человек. Ты русский, я азербайджанец. А Миша этот, Шалаков, белая голова, он не русский и не азербайджанец. Он знаешь кто? Туран.
— Я про таких и не слышал, — сказал Зубов.
— Правильно делал, что не слышал, — сказал Чингиз. — Такой нации нет. Это типа партийная организация. Они знаешь, что придумали? У кого в языке тюркские слова есть, это все туранцы.
— Туранцы? Значит, турецкие иранцы, что ли?
— Не иранцы, а засранцы, — сказал Чингиз, и первым расхохотался, подставляя Зубову ладонь.
Зубов пожал сухую твердую ладонь, но Чингиз выдернул руку и объяснил:
— Когда у нас говорят какую-нибудь смешную вещь, и руку вот так делают, надо просто хлопнуть по ней и все. Типа «я тебя понял, брат».
Он снова подставил ладонь, и Зубов по ней хлопнул.
— Вот так, — удовлетворенно сказал Чингиз, тяжело слезая со стола. — Ты меня понял, я тебя понял.
— Я только не понял, — сказал Зубов, — какой смысл записываться в эти туранцы? Какая тут выгода?
— Наверно, есть выгода. Они все — шестерки. А шестерки любят работать в большой команде. Чтобы их было много. Вот ты один, их четыре. Ты справился. А если их четырнадцать, тогда что? А если сорок, тогда? Наверно, такая выгода. Ладно. Забирай игрушки и иди к своим аферистам. Завтра поговорим.
Они перешли в комнату со стеклянными столами. «Стечкины», «узи» и четыре коварно припрятанных ТТ лежали под марлей, как медицинские инструменты.
— Ай, аферисты, сукины дети, — покачал седой гривой Чингиз. — Конкретно им сказал, разбирайтесь без оружия. Будь проклят тот день, когда я пустил их сюда.
— Удивляюсь я, — сказал Зубов, укладывая в сумку чужое оружие. — Какие могут быть дела у такого человека, как вы, с такими уродами?
— Откуда ты знаешь, какой я человек? — спросил старик.
— Один глоток достаточно…
— Дела разные бывают, — сказал Чингиз, поудобнее устраиваясь в своем кресле и снова закуривая. — Я что, виноват, если какая-то шпана на моей земле устроила свою хазу? Раньше легче было. Все друг другу помогали, советовались. Этот вайнах дикий что, не мог у меня сначала спросить? Дядя Чингиз, у меня дома ситуация нестабильная, можно у тебя мои вещи полежат? Я что, без понятия? Нет, все сами решили. А теперь война из-за этих чемоданов. Мне войны не надо. Целоваться с туранами-баранами я тоже не буду, но они по-человечески попросили, культурно. Дядя Чингиз, люди говорят, что наши чемоданы видели где-то в твоем городе. Разберись, пожалуйста. Это уже другой разговор. А то, что они меня вербовать начали, это потому что аферисты.
— Вас? Вербовать?
— Клянусь, конкретно вербовали. Даже бумажку давали подписывать. Рекламщики, да. Такие они хорошие, половина мед, половина сахар. Мюсюльмане бедные, несчастные, только тураны-бараны их защищают. Наши школы все ерунда, дети пускай в медресе ходят. Я им сразу сказал: мозги полоскать не надо. Если ваш медресе такой хороший, почему ваши инженеры всю жизнь у нас учились? А насчет аллаха тоже самое. Пока я живой, мне мулла не нужен. Тем более турецкий. Мы «шийя», шииты, а они сунниты.
— Что, такая большая разница?
— Католиков знаешь? Есть разница с русскими? Вот у нас то же самое.
— Тогда зачем они сюда лезут? — спросил Зубов. Ему не хотелось уходить от старика, и он закурил еще одну его алжирскую сигарету. — Если бы католики так нагло лезли в Россию… А ведь так и есть. Лезут. Сейчас им свобода. Лезут все, кому не лень. Сектанты всякие, вообще уроды.
— Вот у нас тоже самое, — кивнул старик. — Я так думаю, они сами такую вещь придумать не могли. Это Америка их толкает. Спокойно жить не могут, слушай. Где немножко лишние деньги видят, сразу лезут. Теперь им нефть надо. Всем нашу нефть надо. Все сюда лезут, только не сами. Впереди себя разных баранов толкают. И у вас то же самое, ты говоришь?
— Да я особо не интересовался, — Зубов пожал плечами.
— Сынок, надо интересоваться такими вещами, — строго поднял Чингиз свой прокуренный палец. — Это как цирроз. Тихо-тихо болит, даже не думаешь про это. Потом — парт! И готово. Надо раньше интересоваться, чтобы потом не жалеть.
— Ну и чем кончилась их вербовка?
— Они видят, что я не какой-нибудь там пацан, сразу отстали. В общем, так. Пускай заберут свое говно, потом на сто километров ко мне не подойдут. Если чужое говно в твой дом попало, надо его быстро-быстро выкинуть, а потом хорошо почистить.
— Понятно, — сказал Зубов. — Почистить, конечно, придется…