Лалочка заботилась о Зубове всю ночь. «Лежи. Молчи. Не двигайся. Я сделаю все сама», сказала она. Такую женщину он ждал и искал всю жизнь. Наконец-то ему досталась женщина, с которой не надо было ни о чем договариваться. Не надо было ни просить, ни подсказывать. Она делала все. Нежно и бесшумно. Ее огромные груди щекотали его по животу, груди, щекам, и вдруг прижимались к его лицу, оказавшись теплыми, как свежий хлеб, и мягкими, как первый снег. А ягодицы были прохладными и нежными, как морская волна, и они мягко обволакивали его живот, бедра, и снова живот… Она тоже ничего не говорила, и только дыхание ее становилось иногда прерывистым, потом замирало на бесконечное мгновение, и оба они застывали, но она оживала первой, и все начиналось сначала. Наконец-то ему досталась женщина, которая не кричала, не стонала, не кусалась, не царапалась — зато он под ней и стонал и кричал. Возможно, что и кусался, потому что несколько раз она шлепала его по губам. Она мыла его теплой губкой и обтирала своими волосами, она приносила в постель вино и фрукты, и ее голос журчал ласковыми и короткими фразами, журчал, как струйка вина, наполнявшая бокалы… «Теперь ты лежи и не двигайся», скомандовал он, но она не подчинилась, и это была схватка, и скачка, и это уже была другая женщина, и не женщина, а воющая кошка. И снова недолгое перемирие, и он сдался, и снова она нависала над ним своим нежным шелковистым животом без единой складки… Вконец измотанный, он заснул под утро и не заметил, как она исчезла.
Его разбудил шум вертолета.
«Проспал все на свете», подумал он с досадой. Ломило поясницу, ноги были как ватные. Не надо было пить этот портвейн. Если они даже в чай что-то подмешивают… О чем она спрашивала? Он же что-то ей рассказывал… Не вспомнить. Полный провал в памяти. В углу он нашел медный таз и кувшин с длинным носиком. Поливая себе на руку, умылся. Вода пахла розой, и он вспомнил, как Лалочка ночью лила ему на живот струйку из этого кувшина… Ага, появляются проблески памяти. Что же он ей рассказал? Да что он мог рассказать…
У него были другие планы на эту ночь. Прошли сутки, а он ничего не сделал. Где сейчас Граф? Его могли перебросить куда-нибудь, заложников обычно не держат долго на одном месте. И если его здесь нет, то зачем тебе здесь оставаться? А если Граф еще здесь, то почему ты кувыркаешься с восточной пышечкой, вместо того, чтобы действовать?
Как действовать? Зубов вдруг почувствовал, что на него смотрят. Он сидел взаперти, голый, без оружия, один. А за стенами комнатки целая толпа врагов.
Кажется, маскарад закончен, подумал он, оглядываясь в поисках хоть какого-нибудь оружия.
Маскарадом они когда-то называли выход на засадные действия в гражданской одежде. Это было давно.
Сейчас другая война. Сейчас не надо переодеваться в одежду противника. Идет обычная гражданская война. Противники говорят на одном языке, носят одинаковую форму, пользуются одинаковым оружием. Идеальная обстановка для разведки и диверсий. А контрразведчику остается либо застрелиться, либо хватать всех, с кем лично не знаком.
Он нашел в шкафу свою одежду, аккуратно висящую на плечиках. Камуфляж висел отдельно, причем никаких следов пыли и грязи, все было заботливо вычищено. Рядом на полочке лежали ПСМ и кольт, магазины отдельно.
Он понюхал ствол. Нет, оружие осталось нечищеным. Все-таки Лалочка его обманула, пообещав сделать всё.
Не одеваясь, он сгреб все со стола и занялся неотложным делом. Носовой платок, кусочек мыла да слюна — вот и все, что понадобилось Зубову, чтобы привести оружие в порядок. А потом он разлегся на кушетке, а вазу с виноградом поставил на пол рядом с собой. Примерно так он представлял себе рай. Не нравились ему только запертые двери, но он надеялся, что они распахнутся, и к нему вернется Лалочка с новым подносом, потому что даже в раю надо следовать распорядку дня, а время обеда уже наступило.
— Нехило устроился, — сказал Камыш. — Народ на работу выдвигается, а он виноград хавает.
— Все меня позабыли, позабросили, — сказал Зубов, натягивая штаны. — Сижу тут, как на губе.
— Да, губа у них тут первый класс, — ухмыльнулся Камыш. — Мне бы такое счастье. Подъем, Рома, на выход. Камуфляж не надевай.
Он поднял с пола часы Зубова и поцокал языком:
— Отличная машинка. Оставь здесь. Не пропадет.
— Я без часов из дома не выхожу, — сказал Зубов.
— Сегодня придется, — сказал Камыш. — Сегодня тебе придется руки запачкать. Документы давай сюда, сегодня они тебе не понадобятся. Оружие не бери. Ты снайперку в руках держал когда-нибудь?
— В детстве.
— Отставить разговорчики, — сказал Камыш. — Я серьезно. У меня людей не хватает. Приехали только двое снайперов, а нужно четверо. Придется самому поработать. И ты давай подключайся.
— Я не снайпер, — сказал Степан. — У меня вообще от оптики глаза слезятся.
Камыш открыл дверь и подтолкнул вперед Зубова. Они долго шли по длинному темному коридору, где свет пробивался сверху, из под неплотно лежащих шиферных листов. Коридор закончился низкой железной дверцей. Камыш погремел в ней ключом, дверца распахнулась, и Зубов зажмурился от ударившего света, и ветра, и плеска прибоя.
Они стояли на краю обрыва, а внизу на зеркало шоколадного песка набегали длинные тонкие волны.
— Красота, — сказал Камыш. — Люблю я эти места. Всегда с удовольствием приезжаю. И народ здесь отличный. Ты как, бывал тут раньше?
— Проездом.
— Ну ты и темнила, — сказал Камыш. — Надо будет Лалочку поспрашивать, что ты ей там пел.
— А чего спрашивать. Прослушай диктофон, и все дела.
— Диктофон? Много чести на таких, как мы, диктофоны тратить. Дуй за мной.
По узкой тропке они прошли вдоль обрыва, завернули за выступ скалы и скоро оказались на дороге. Голубая старенькая «тройка» стояла на обочине. Камыш сел за руль, Зубов на заднее сиденье. На полу он увидел укороченную винтовку Драгунова, обернутую махровым полотенцем.
Двигатель зачихал, зачирикал и замолк. Камыш выругался, поднял капот и рукояткой пистолета постучал по клеммам аккумулятора. После третьей попытки мотор, наконец, заревел на повышенных оборотах.
— На таком аппарате далеко не уедешь, — сказал Зубов.
— А нам далеко и не надо.
Машина съехала по крутой дороге к воде, и Камыш сказал:
— Видишь, забор в море уходит? Последний столбик видишь?
— Вижу.
— С трех патронов попадешь?
— Откуда?
— Да отсюда. Из машины. Только ствол не высовывай. Вот так, на спинку можешь опереться и через переднее правое окно стреляй.
Зубов приложился к винтовке, подвинул поудобнее накладку под щекой и прижал бровь к прицелу.
— Давай магазин.
— Постой, постой, — Камыш скрутил ватные затычки и запихал их в уши.
Первым же выстрелом Зубов выбил из столбика струйку пыли, но Камыш приказал стрелять еще. Второй выстрел не дал видимой отметки попадания. После третьего от столбика оторвалась труба, на которой крепилось ограждение.
— Хорош, — сказал Камыш. — Сойдет по бедности.
Машина выбралась на твердую дорогу, развернулась и понеслась куда-то вдоль линии прибоя. Камыш говорил, часто поворачиваясь к Зубову:
— Эти козлы затеяли засаду нам подстроить, но мы их сами подловим. Наша задача снять их снайперов. Там тоже ребята тертые, таджики. Полные отморозки. У себя дома русских детей резали как цыплят. Но мы им не цыплята. Засадим по самые помидоры. И по домам. Ты решил насчет переподготовки?
— Нет еще.
— Ну темнила, смотри, не перетемни. Я ведь не каждому предлагаю. Ты кем вышел, капитаном, майором?
— Генералом.
— Да мне на твою анкету насрать. Мне просто интересно, чем на тебя давить можно. Вроде с бабками у тебя нормально, если в командировку «Свисс Арми»[21] берешь. Зато у нас ты как бы снова в армию попадаешь. У нас порядок, дисциплина, все как в армии, только без тупорылых замполитов. И личный состав — считай, все прапорщики или лейтенанты. Типа белая гвардия.
— Всю жизнь мечтал в армию вернуться, — сказал Зубов. — Ну ночей не спал просто.
— Так, — сказал Камыш. — Значит, до майора ты не дорос. Рассуждения лейтенантские. Пошли дальше. Тебе что, уже другие предложения были? Азимов, что ли, подкатился? Отсылай его подальше, Рома. Ихний «Туранбуран» скоро накроется, и останешься ты у разбитого корыта.
— Я думал, вы в одной конторе.
— Контора одна, кабинеты разные. Мы их просто содержим, ну и помогаем иногда. Они ведь сами-то ничего не умеют. Посредники. Открывают турфирму, набирают специалистов разовыми контрактами. Кого на месяц, кого на полгода. Открывают охранное агентство — то же самое. И так все время. У людей нет перспективы.
— Братишка, ты же сам меня вербовал в этот «Туранбуран», — напомнил Зубов. — Как раз перспективу и обещал.
— Так то вчера было, — Камыш махнул рукой, — и при посторонних. Это я не тебя вербовал, а того придурка, Нури. С тобой-то сразу все было ясно. А таким как Нури самое место у этих туранцев. Это же турецкая лавочка. Весь прикол в том, что в Турции они под запретом. Типа экстремисты. А в России им полная воля. Пока. Вербуют народ толпами, прямо как ленинский призыв. Все сразу турками оказались, и чеченцы, и башкиры, и якуты. Ну и сколько это может продолжаться? Ну год, ну два. А потом будет обвал, типа МММ. Но до этого еще далеко, и мы их пока что содержим.
— Если не туранцы, тогда на кого ты работаешь?
— У нас международная организация, — солидно ответил Камыш. — Сам все увидишь. Очень серьезная организация.
— Серьезная организация серьезно копает, — сказал Зубов. — Я не люблю, когда меня просвечивают.
— Не волнуйся, Рома. Твое прошлое никого не колышет. От тебя требуется только одно. Чтоб ты был профессионалом. А партийность, национальность, судимость — это все херня. Говорю тебе, у нас нет замполитов. У нас вместо них финансисты. Они людей ценят. Таких, как ты, например. Которые дают результат. Вот пока туранцы дают результат, мы им платим. А как только москали их прихлопнут — выкинем на помойку. Так что думай, Рома, думай.
Зубов рассеянно смотрел в окно. Он успел кинуть взгляд на запыленную приборную панель, когда машина разворачивалась. Прибыв на место, он кинет второй взгляд и узнает пройденное расстояние. Может быть, возвращаться придется уже без конвоя, и эта информация не помешает.
Он приучился запоминать только нужную информацию. А все, что рассказывал ему Камыш, могло быть враньем, необходимым для нормального контакта. Обещание перспектив, легенды о мифической международной организации. Если такая организация существует, и если она способна содержать такую ораву «туранбуранцев», то вряд ли об этом можно рассказывать постороннему, даже с целью вербовки.
А может быть, этому Камышу поговорить не с кем, вот он и болтает. Может, я ему просто понравился, подумал Зубов, опасливо отодвигая колено от руки Камыша, лежавшей на рычаге передач.
А ведь это плохой знак, подумал он чуть позже. Если он не боится со мной болтать, значит уверен, что я не проболтаюсь.
Почему уверен? Потому что мне отсюда уже не выйти.
Стандартная схема. Набирают одноразовых исполнителей. После работы их устраняют.
Ну, это мы еще посмотрим, кто кого устранит, решил Зубов и снова глянул на приборы.
Сорок два километра вдоль моря по укатанному песку, иногда по разбитому асфальту, иногда по лужам. Справа сверкало зеленое море, слева белели низкие дачные домики, прикрытые желтой и бурой пеной осенних садов. Показались кварталы пятиэтажек, затянутые дымкой смога. Через окно врывался острый запах химии, от него щекотало в носу и резало глаза.
Машина остановилась у придорожной шашлычной. Здесь уже стоял знакомый автобус с серыми занавесками. Рядом зеленый «транспортер» и полицейская «шестерка».
— Не высовывайся, — сказал Камыш. — Сделай вид, что тебя здесь нет. А я пойду боевую задачу получать.
Через час похоронный автобус в сопровождении трех машин направился по размытой дороге вдоль моря. Мимо города, мимо промышленной зоны, вдоль трубопроводов, перебираясь через рельсы, процессия наконец добралась до сточного канала.
На позиции Камыш разводил бойцов по одному. Все они были на этот раз одеты в замызганные спецовки. Зубов насчитал четверых стрелков с «кипарисами» и двоих со снайперскими винтовками. Одного из них он узнал сразу — это был Щуплый. Зубов приметил место, где тот пристроился: на насыпи за котлованом, под половинкой бетонного кольца.
— А мы с тобой, как белые люди, будем работать в человеческих условиях, — сказал Камыш, пытаясь завести машину. — Салабоны пускай пашут. Старая гвардия имеет право на льготы.
Он переехал через мост и остановился на обочине. Отсюда не было видно ни автобуса, ни стрелков. Зато отлично просматривался другой берег канала.
— Не вижу таджиков, — сказал Зубов.
— Рано еще, — сказал Камыш, разматывая тряпку, из-под которой появлялся «Винторез» с каким-то нестандартным прицелом. — Подними капот и поставь сзади ведро. Типа у нас авария. Осмотрись. Как тебе позиция?
— Херовая позиция, — сказал Зубов. — Машины ездят. Завод какой-то вонючий. А если сейчас толпа с работы повалит? Зачем такие спектакли? Что за война в черте города? Нельзя было вытащить этих козлов куда-нибудь в горы, в лесок?
— Ну, не бухти, не бухти, — сказал Камыш и распечатал коробку с патронами. — Все продумано. Сегодня выходной, людей здесь нет. В нужный момент дорогу перекроют. Козлов положим, как в тире. Тук тук-тук, и все дела. Главное, не зацепи группу досмотра, когда они налетят за грузом. Похоронная команда — раз, и всех в автобус подобрала, их там всего-то трое-четверо, не больше. И все дела. Останется только тачка на дороге, да и хрен с ней, некогда возиться.
Он положил перед собой рацию. Оттуда донесся шелест эфира, и голос Азимова произнес:
— Я первый. Всем постам. Ждем, мальчики, ждем. Десять минут ждем.
— Он тебе заливал про сына? — спросил Камыш.
— Достал просто.
— Да он всех тут достал. А пацан его подставил. У тебя есть дети?
— Не знаю.
— Значит, нету. И это правильно, Рома. Какие, на хрен, дети? Всю жизнь на них корячишься, а они тебя потом так подставляют. Если пацан свинтил, Азимову кранты. И даже ты его не спасешь.
— Так его за пацана хотели замочить? — спросил Зубов.
— За пацана тоже.
— Так значит, ты знал, что я с ним под расстрел попадаю?
— Но ты же не попал, — спокойно сказал Камыш. — Все от человека зависит, Рома…
Изредка по шоссе проносились машины, обдавая их волной тугого горячего воздуха, и поднятый капот скрипел, раскачиваясь.
Справа простиралась степь. Зеленели полосы травы, чередуясь с пятнами выжженной черной земли. Мартовское солнце пригревало по-летнему, и ветер приносил запах разогретой степи, и силуэты далеких синих гор дрожали в теплом мареве. «Да нет, — понял Зубов, — это марево не от тепла, а оттого что из земли испаряется какая-то химическая дрянь. Вот ведь нашли местечко».
Слева за дорогой высились над забором колонны и резервуары, поблескивали переплетения труб на эстакадах, и где-то по территории завода, урча и завывая, катался туда-сюда невидимый тепловоз, и лязгала сцепка вагонов.
Отсюда хорошо было видно дорогу вдоль заводского забора, по которой должна была проехать белая «нива» с грузом. Стрелков на другом берегу канала Зубов не мог разглядеть, но половинка бетонного кольца, под которой залег Щуплый, все время лезла ему в глаза.
«Кажется, все здесь, и Граф остался без охраны там, на даче», рассчитывал Зубов. «Двое на огневых позициях. Четверо в досмотровой группе. Восемь остались в автобусе, будут следы заметать. Засада как засада. Откуда только здесь взялись таджики? Да ладно, мне-то какая разница. Вот если бы сорваться отсюда незаметно. Почему обязательно незаметно? Было бы патронов побольше. Перебить стрелков, вывести из строя транспорт. Обратную дорогу я знаю. Ну и кто ж меня туда пустит, на дачу? А я еще раз позвоню в угрозыск, может, объединимся. Там же бандитское логово, осиное гнездо. Еще неизвестно, что у них в том сарайчике, куда трупы складывают. Может, там такое найдется… Ну да, а как потом от ментов отделаться? Как доказать, что я хороший мальчик? Без документов, с оружием, и вообще иностранец. Расстрельное дело».
Зашипела рация.
— Внимание всем постам. Я первый. Они едут. Повторяю, они едут. Пятый, зайди ко мне в автобус, поговорить надо.
Камыш выругался.
— Он так и будет открытым текстом эфир засорять? — сказал Зубов. — И почему это мы стали «постами»?
— Потому что он баран, — сказал Камыш. — Последний раз с ним работаю. Последний раз.
Камыш ушел, оставив ключи в замке. Зубов смотрел ему вслед. Со спины Камыш еще больше напоминал ему прапорщика Федотова. Вот он остановился на обочине, пропуская летящий грузовик, вот перебежал шоссе и вразвалочку спустился с насыпи. Его голова то показывалась, то исчезала за кучами земли и бетонных обломков.
Это был тот самый момент. Другого не будет. Зубов опустил капот и пересел на водительское место. В конце концов, у него под рукой две винтовки. Они тоже могут пригодиться, чтобы проникнуть на дачу.
Дорогу до шашлычной он запомнил. От шашлычной сорок два километра — по этому счетчику. Датчик бензина не работает. Градусник тоже. Двигатель глохнет на холостых. Доедет ли старушка до дачи? У них рации. Свяжутся со своими, перехватят. Шансов — ноль. Точнее — ноль целых, хрен десятых. Но выбирать не приходится.
Он повернул ключ. Двигатель зачихал, зачирикал, закашлял, но так и не завелся с первой попытки. Придется подождать с минуту, чтобы не посадить аккумулятор.
Снова зашипела рация.
— Я первый. Проверка готовности. Нури?
— Готов.
— Закир?
— Всегда готов.
— Рамазан?
Зубов поднял рацию и нажал кнопку:
— Готов.
— Насратулла?
— Э, готов, да…
Такая манера переговоров раздражала Степана Зубова, как раздражало любое проявление глупости начальства. Может быть, это и не глупость, а просто неумение работать в эфире. Но сейчас он должен был не ругать Азимова, а благодарить. Потому что когда перекличка закончилась, Зубов имел полные сведения о составе и расположении сил противника.
На шоссе показался Камыш. Он бежал к машине.
— Заводи, заводи, — кричал он на ходу, — дуй сюда!
Машина завелась сразу, и Зубов подобрал его на мосту.
— Куда ехать?
— Еще сам не знаю, но отсюда подальше.
— А что за пожар-то?
— Бараны, они и есть бараны, — сказал Камыш. — Разведка на нуле. Планировали разобраться с одной машиной. А их едет целая колонна. Хорош, тормози, вот здесь и встанем, за веселым автобусом. Да нет, дальше, чтоб не видно было, что мы вместе. Вот, за деревом тормози.
Со стороны города по шоссе катились три длинных крытых «камаза». Когда они проехали мимо остановившейся «тройки», Камыш сказал:
— Эти тоже решили придти на свидание пораньше. И где они взяли столько народу? Кажется, Рома, работы будет много.
«Камазы» переехали через мост, и один остановился перед поворотом, а два свернули на дорогу вдоль канала.
Включилась рация.
— Я первый, я первый. Отбой, отбой. Всем собраться у меня. Повторяю, всем собраться у меня. Отбой, отбой, отбой.
марка швейцарских часов