Дони, все еще не обретший окончательной уверенности в здравости ума своего собеседника, отсчитал окна.
— Вы говорите об окне, окруженном не обычным красным кирпичом, а камнем? С маленьким декоративным крестом над ним?
Вдали заухала рано проснувшаяся сова. Колокола дерсингемской церкви отбили пять часов.
— Именно-именно, — ответил Пауэрскорт. — Так вот, насколько мне известно, это окно в ночь убийства заперто не было. Вы можете, конечно, спросить, почему его оставили открытым при такой-то температуре, однако люди, страдающие инфлюэнцей, или чем там страдал принц, совершают порою поступки странные. И я подумал, не мог ли убийца перелезть через крышу, спуститься по этой стороне дома, открыть окно, убить принца Эдди и тем же путем удалиться.
— Господи, спаси мою душу! — выдавил майор Дони.
— Давайте обойдем вокруг дома и посмотрим, откуда он мог начать. В вашей команде найдутся хорошие скалолазы, майор?
Мы умеем омывать мертвое тело. Мы умеем приводить в порядок залитую кровью комнату, думал Дони. А теперь этому ирландскому пэру угодно знать, не обучены ли мы также ремеслу скалолаза или вора-форточника.
Двое мужчин осматривали дом с тыльной его стороны, света здесь было немного больше.
— Я хотел бы обратить ваше внимание, — Пауэрскорт указал одним из длинных пальцев, столь очаровавших леди Люси, — на второй этаж, на окна, что несколько правее флагштока. Их здесь по меньшей мере шесть. Это и есть примерно то место, с которого следует начать нашему скалолазу.
— Вы говорите о комнатах конюших? — ошеломленно спросил Дони.
— Майор Дони, мы оба научились осмотрительности, научились хранить молчание, не говорить всего, что знаем. Увы, такова самая суть, основа нашей профессиональной жизни. Мы находимся здесь потому, что я знал — вам я могу довериться целиком и полностью, — Пауэрскорт произнес это шепотом, поскольку заметил двух не определимых в сумраке людей, направлявшихся к главному входу. — Так есть у вас скалолазы?
Этот человек не из тех, кто легко уступает, думал Пауэрскорт. Если он уступает вообще. Он ощущал в своем спутнике стальную волю, прикрываемую на людях быстрым остроумием либо неторопливым обаянием.
— Вообще говоря, есть. По-моему, даже двое. Однако я полагаю, для ваших целей хватит и одного?
— Верно. И вот еще что, на мой взгляд, попытка перейти кровлю, начав с одной из этих комнат, будет сопряжена с немалыми трудностями.
Дони даже и думать не хотелось о том, что может произойти с незваным гостем, который попытается прокрасться в ранний утренний час через комнату одного из конюших лишь затем, чтобы вылезти из окна в ночь и подняться на крышу. Он сомневался, что такому человеку удастся остаться в живых.
— Однако в четырех-пяти окнах от тех, что нас интересуют, расположена маленькая дверь. Видите ее? Думаю, наш друг-скалолаз может начать свой поход с нее. По-моему, там достаточно зацепок и опор для ног. Хотя, возможно, он воспользуется веревками и иным снаряжением.
— Веревками? — Дони напряженно размышлял, прикидывая в сумерках расстояния и высоты. — Это, конечно, не Маттерхорн. Однако, согласен, веревки могут понадобиться. Но, послушайте, Пауэрскорт, я полагаю, у человека, который смог перебраться через кровлю пару ночей назад, нашлось время, чтобы приглядеться к ней в дневное время. Он должен был походить вокруг дома, быть может, изучить крышу с некоторого расстояния, воспользовавшись, к примеру, подзорной трубой — чем-нибудь в этом роде.
— Уверен, что так и было, — ответил Пауэрскорт. — Вы предпочли бы назначить восхождение на Сандринхем на следующую ночь, не на эту? Чтобы ваш человек мог разобраться в своей задаче?
— Мне кажется, это было бы более разумным. Нам же не хочется объяснять потом, почему один из наших людей погиб, пытаясь залезть по стене на крышу Сандринхема, не так ли, лорд Пауэрскорт? — Дони потирал, согревая, ладони, и шелест их наполнял ночной воздух. — Что вы скажете о двух часах утра? И полагаю, вы хотите, чтобы я ни единой живой душе об этом предприятии не рассказывал?
— Два часа — это очень хорошо. А полное молчание, боюсь, еще лучше. И распространяться оно должно на всех.
— Даже на Шепстоуна?
— Даже на Шепстоуна, — ответ Пауэрскорта прозвучал очень холодно.
Хотел бы я знать, что у него на уме, думал Дони, пока они возвращались к парадному входу, какие страшноватые странствия совершает его воображение? Ибо Дони понимал теперь, что ключ ко всему расследованию кроется в голове Пауэрскорта, мысленно складывающего и перекладывающего кусочки окровавленной разрезной картинки.
«Таймс», понедельник, 11 января 1892
Инфлюэнца
Болезнь герцога Кларенсского и Авондэйлского
Вчерашнее известие о серьезной болезни герцога Кларенсского и Авондэйлского опечалило всю страну, о чем свидетельствует обилие запросов, с которыми люди обращаются в Сандринхем-Хаус. Запросы производятся как устным порядком, так и по телеграфу, почти исчерпывая возможности установленного в Сандринхем-Хаусе телеграфного аппарата. Что касается истоков заболевания герцога, оно началось с того, что, вернувшись в понедельник прошлой недели с похорон принца Виктора Гогенгоэ, он почувствовал слабость, однако отправился в среду на охоту, что, как опасаются, пагубно сказалось на состоянии его здоровья. Весь четверг он провел в Сандринхем-Хаусе, однако симптомы болезни не позволяли в то время отличить ее от обычной простуды. В пятницу герцогу стало хуже, он занемог настолько, что уже не покидал своей комнаты и не смог присутствовать на данном в честь дня его рождения обеде. В субботу было сочтено необходимым испросить совета у доктора Лейкинга, который вместе с доктором Бродбентом выхаживал недавно серьезно заболевшего принца Георга Уэльского. Всю субботу и воскресенье герцог страдал от обострения инфлюэнцы, сопровождаемой пневмонией, однако врачи имели возможность сообщить, что им «удается поддерживать» его силы.
— Иностранцы, клятые иностранцы! — лорд Джонни Фицджеральд возлежал на софе гостиной в отеле Кингз-Линн. Пауэрскорт отметил, что по правую руку его застыли в терпеливом ожидании уже две высокие пивные кружки. Перед Уильямом Маккензи стоял чай и тарелка с печеньем.
— Мы все здесь клятые иностранцы, — продолжал Фицджеральд тоном исстрадавшегося человека. — Я — клятый иностранец. Ты, Фрэнсис, клятый иностранец. И Уильям тоже. Господи, да в этой части света тебя считают иностранцем, даже если ты родом из Питерборо. И все на тебя смотрят. Таращатся так, точно у тебя две головы. Зайдешь купить что-нибудь в лавку, и все, кто там есть, умолкают — а ну как ты вражеский агент.
— Наверняка в этом должны быть и свои преимущества, — рассмеялся Пауэрскорт. — Если уж на нас обращают внимание, то и прочие чужаки должны всем бросаться в глаза.
— Так оно и есть, — лорд Джонни, от души глотнув пива, стер с подбородка пену. — Что напоминает мне о моем отчете. — Он лежал на софе и смотрел в потолок. Большой паук, ускользнувший от внимания горничных, сплетал там сложную сеть для своих будущих жертв. — Сначала о русских. Слуги Сандринхема были правы. В окрестностях присутствует компания русских. Однако вынужден с прискорбием доложить, что русские эти более чем респектабельны.
Из тона, каким он это произнес, можно было вывести, что Фицджеральд затрудняется представить себе респектабельного русского.
— Их здесь шестеро, — продолжал он. То же самое, что с конюшими, подумал вдруг Пауэрскорт. Шестеро — это самое милое дело. Шестеро людей честных[29] и верных. Полдюжины. Половина жюри присяжных. — Все они из Санкт-Петербурга, — говорил между тем Фицджеральд, — из какого-то Технологического института при тамошнем университете. За главного у них некий профессор Иван Ромицев. У него двое помощников — Дмитрий Ватутин и Николай Деканозов. Нет, но какова у меня память-то, а? — он огляделся по сторонам в ожидании восхищения и оваций.
Двое других джентльменов — только не просите, чтобы я припомнил и их имена, все они у меня где-то записаны, — лаборанты. Всю эту команду интересует развитие печатного дела. Они хотят превратить свою типографию, которая находится в Выборге, это такое место в Санкт-Петербурге, в солидное промышленное предприятие. Приплыли сюда морем. И первым делом отправились в Питерборо, чтобы осмотреть установленные там новые машины, завезенные, насколько я знаю, из Америки. А теперь собираются в Колчестер и Лондон, полюбоваться на другие печатные станки.
— А почему их заметили в Сандринхеме, Джонни?
— Как раз к этому и подхожу. Позволишь ты мне, наконец, закончить отчет? — и лорд Джонни, протестуя против того, что его то и дело перебивают, сделал еще один гигантский глоток пива. — Вся эта компания — верные подданные царя. И поездку свою они спланировали так, чтобы взглянуть на Сандринхем. Ведь супруга их царя — госпожа царь или как она там зовется? — родственница нашей Александры, не так ли? Услышав, что здесь рядом есть королевский дворец — а русские решили, что это должен быть дворец, — они отправились взглянуть на него. Думаю, русские рассчитывали увидеть некое огромное здание вроде тех колоссальных дворцов, что стоят в их Санкт-Петербурге. Летних дворцов. Зимних дворцов. Интересно, осенние и весенние у них тоже имеются? Может быть, Сандринхем — это британский зимний дворец? Для русских так оно и есть.
Должен тебе сказать, Фрэнсис, — Джонни, вспоминая русских, рассмеялся, — Сандринхем их разочаровал. Это не дворец, говорили они в карете, которая подвозила их к главным воротам. Уж больно он маленький. Скорее — большая дача, так в их стране называют летний дом. Не думаю, Фрэнсис, что тебе стоит включать это в отчет, который ты представишь личному секретарю и главному управителю Двора. Никакой не дворец. Слишком он маленький.
Способен ли ты вообразить, Фрэнсис, хотя бы в самом буйном бреду, что кто-то из этих русских джентльменов, сотрудников Технологического института, может оказаться секретным агентом, революционером? Человеком, который днем разглядывает печатные станки, а по ночам упивается руководствами для анархистов? Думаю, нет.
Решительно нет. Вчера вечером я здорово напился с этими русскими. Ну, то есть это они здорово напились, а я просто немного перебрал. И думаю, они так же невинны, как наши работающие в Санкт-Петербурге печатники.
Имеется по соседству и некоторое количество ирландцев, — продолжал свой отчет лорд Джонни. — Это я не о нас с тобой, Фрэнсис. Пятеро ирландцев, рабочих, которые тянут телеграфные линии на север и на запад от Сандринхема.
Телеграфные линии, думал Пауэрскорт. За прожитые им годы он стал свидетелем упорного продвижения этих деревянных столбов по всей Британии — и вдоль нее, и поперек — точно огромная армия выстраивалась на плац-параде страны, армия, солдаты которой соединялись друг с другом не рукой, укладываемой на плечо стоящего впереди товарища, но одним мотком провода за другим. «Ты не пугайся, — думал он вслед за Просперо, — остров полон звуков»[30]. Слова радости и отчаяния летели по этим не понимающим их проводам. Рождения, супружества, смерти. Интересно, хватило ли его зятю, мистеру Уильяму Берку, здравомыслия вложить средства в компании, которые устанавливают телеграфные столбы, и в фабрики, производящие провода? Почти наверняка хватило. Появились и другие изобретения, еще более удивительные. Голоса, человеческие голоса передаются по проводам. Новые экипажи, которые движутся не лошадьми, но машинами. Прекрасный новый мир[31], — он снова вернулся к «Буре», на сей раз к Миранде, — нарождается под конец нашего века. Век Разума завершился. Как и Век Просвещения. Здравствуй, Век Машин.
— Фрэнсис, алло, алло. Ты здесь? — лорд Джонни знал Пауэрскорта так давно, что уже привык к этим его временным отлучкам. Джонни всегда считал их чем-то вроде отпуска по болезни. Вот и сейчас мозг бедняги снова увлек его неведомо куда.
— Конечно, конечно. — Не выпить ли мне, заодно с Уильямом Маккензи, чаю, подумал Пауэрскорт. — Ты говорил об ирландцах.
— Я, разумеется, перемолвился и с ними тоже. И имена их записал. Все они играют в Скибберине в одной крикетной команде. Как по-твоему, могут крикетиры быть революционерами?
— Чарльз Стюарт Парнелл, — сказал Пауэрскорт, — да упокоит Господь его душу, был капитаном крикетной команды графства Уиклоу. Я не уверен, что его можно назвать революционером. А ты как считаешь?
— Не вполне, не вполне, — Фицджеральд приступил ко второй кружке пива. — Как бы там ни было, я не думаю, что нужный нам человек находится среди них. Им приходится столько возиться со столбами — вкапывать их, выравнивать по отвесу, лезть наверх, крепить провода. Следующий давай, да побыстрее! Десятнику их, доложу я тебе, впору за рабами присматривать. Думаю, бродить ночами по окрестностям с мясницкими ножами в карманах сил у них не остается.
— Стало быть, русских и ирландцев мы можем с чистой совестью отставить в сторону, — никакого удивления в голосе Пауэрскорта не прозвучало. — Ты хорошо с этим справился, Джонни, и, похоже, положил немало трудов. Я очень тебе благодарен, как и всегда.
— Должен тебе сказать, что теперь я в санкт-петербургском Технологическом институте — желанный гость, — усмехнулся Джонни Фицджеральд. — И в скромном доме профессора, забыл как его зовут, тоже. Они обещали, когда я приеду, устроить для меня турне по русским водочным заводам. Никто присоединиться не хочет?
Маккензи передернуло при одной лишь мысли об этом.