— Определенно ей известно больше, чем его семье, — согласилась дочь.
За медленно двигавшейся телегой, запряженной быками, в которой тело Аарона везли по крутому склону к кладбищу, шли двадцать или тридцать скорбящих. Даниил легко шагал вверх рядом с телегой на своих сильных ногах. Годы спустя, впервые заговорив об этом дне, когда он лежал в объятиях своей жены, Даниил понял, что это жуткое ощущение нереальности происходящего, этот ужас по-прежнему преследуют его. Вокруг царила тишина, если не считать поскрипывания телеги и взмахов бычьего хвоста. Солнце ярко светило в безоблачном небе, и все хранили молчание, будто жара лишила людей дара речи. Под ногами ломалась ароматная трава и дикие цветы, в теплом воздухе витал аромат растений, привлекая мух и комаров, которые бесшумно поднимались с потрескавшейся земли, чтобы мучить животных и людей. Когда процессия добралась до кладбища, кажется, лишь у быка еще осталась собственная воля. Он тяжелой поступью прошел в тень, отбрасываемую деревом, и остановился. Безмолвие поглотило молитвы, которые шептали пересохшие рты, и вместо них слышалось лишь бессмысленное бормотание, подобное жужжанию пчел. Когда наконец могилу Аарона засыпали землей, каждый из присутствующих вежливо, деликатно подошел к фонтану, чтобы омыть руки, извиняясь, уступая дорогу, переговариваясь, выражая соболезнования. Чары рассеялись. Люди с благодарностью повернули в сторону города, спеша укрыться в прохладных, тенистых комнатах, насладиться напитками, едой и обществом.
И только Даниил остался у могилы, мысленно пытаясь хоть что-нибудь сказать своему усопшему брату. Но в голове была пустота, поэтому он развернулся и тоже пошел в сторону города.
Три дня спустя Исаак получил срочный вызов от Беренгера де Круилеса, епископа Жироны, чьим личным врачом он был. Обычно эта обязанность была менее затруднительной по сравнению с остальными. Беренгер был крепким, энергичным, здоровым человеком средних лет, который просто отмахивался от болезней, как другие люди отмахиваются от мух.
Но только не сегодня.
— Исаак, друг мой, — произнес епископ, как только врач появился в его кабинете, — меня поразила болезнь, и я в дурном настроении. У меня появилась подагра, может быть, от жары или слишком изнурительного труда. Большой палец на ноге покраснел как шляпа кардинала и стал почти таким же огромным. — Беренгер де Круилес сел за стол, положив ногу на табурет, и все его существо излучало раздражение.
— Сомневаюсь, что причиной тому жара, Ваше Преосвященство, — заметил Исаак. — Скорее всего, это сладкое вино и жирное мясо. Признайтесь, господин епископ, что в последнее время вы в изобилии употребляли жирные и пряные блюда.
— Садись, мой друг, садись. Твой стул всегда в одном и том же месте. Я же не могу уследить за поварами, — жалобно добавил епископ. — Они полагают, что с сентября я должен начинать готовиться к тяготам зимы. В результате их нежной заботы я еле ковыляю по комнате. Нет, мой друг, не говори так. Сейчас я слишком вспыльчив, чтобы выслушивать, как кто-то, пусть даже ты, говорит, что никто не вынуждает меня класть на тарелку жирные куски, лишь потому что их ставят передо мной.
Исаак изумленно покачал головой.
— Вам нужно какое-нибудь средство для охлаждения и очищения крови, Ваше Преосвященство.
Я оставлю травы для приготовления настоя с подробным описанием. Принимайте его трижды в день. У меня также есть кое-что и от подагры. — Исаак сунул руку в кожаную сумку, висевшую у него на плече, и извлек оттуда стеклянный пузырек. — Капните три капли этого средства в воду и пейте всякий раз, как соборные колокола созывают всех на молитву. Начните прямо сейчас.
— Это легко. — Епископ налил в чашу воды и добавил капель. — Горькое питье, Исаак, — заметил он. — Я предпочитаю хорошее вино.
— Безусловно. Которое с этой минуты вы будете пить, лишь основательно разбавив водой. Я вернусь завтра, чтобы проверить, как вы себя чувствуете, Ваше Преосвященство. Другие дела обстоят хорошо?
— Насколько это возможно у человека в моем положении. Исаак, меня окружают беспокойные и мятежные люди. Все они несчастны. Каноники хотят быть епископами, священники жаждут стать канониками или получить богатые приходы и значительные посты при дворе. Их снедает честолюбие. Даже те, кто едва может прочесть строчку священного текста, уверены, что я просто обязан дать им высочайшие должности. Из-за того, что младший сын герцога получил должность, которой отнюдь не заслуживает, сын торговца рыбой считает, что должен стать кардиналом.
— Неужели?
— Ну, не в прямом смысле, Исаак. Не думаю, что у нас тут есть сын торговца рыбой, но если бы и был и отличался глупостью, то непременно возжелал бы стать кардиналом.
— Даже Монтерран?
— Франциск? Нет. Франциск по-прежнему верен, умен и прилежен, к тому же слишком хорошо знает человеческие пороки, чтобы страдать от надменного честолюбия. Я каждый день благодарю небо за Франциска. Но эти проклятые семинаристы, Исаак. Я просто обречен испытывать вечные трудности с семинаристами. Они словно пчелы в потревоженном улье, снуют туда-сюда, шумят, мешают, но ничего не делают.
— Что же их побеспокоило?
— Если бы я знал, — ответил епископ. — Последние дни они более возбуждены, чем всегда, и каждый день нарушают семинарские правила. А наставники вместо того, чтобы утихомирить учеников, отправляют их ко мне со слезами и жалобами на то, что надежды нет. — Епископ замолчал. — Что мне делать? Сейчас я слишком раздражен, чтобы разбираться с горсткой глупцов.
Исаак поначалу принял жалобы друга за чистую монету.
— Вы можете сделать две вещи, Ваше Преосвященство. Найдите надежного человека в семинарии или за ее пределами, чтобы он выяснил, в чем дело, — возможно, это что-то незначительное, например, смена повара или небольшое ущемление свободы, — а затем разрешите эту ситуацию.
— Хорошая мысль. Кажется, я знаю подходящего человека. А второе?
— Забудьте о подагре и сыграйте со мной в шахматы. Вам нужно отдохнуть от повседневных забот.
— Вот почему ты лучший врач в королевстве, Исаак, — сказал Беренгер и позвонил, чтобы принесли шахматную доску.
Когда для городских тружеников закончился обед, на горизонте появилось маленькое сине-черное облачко, дрожащее на горных пиках. Словно после небольшого раздумья, оно поплыло в сторону города в сопровождении своих собратьев. Не успели самые наблюдательные или самые праздные заметить тучи, как они закрыли солнце. Поднялся ветер, загремел гром, и разразилась гроза. С небес хлынули потоки воды, заливая всех и все, что не было укрыто от непогоды. Струи дождя хлестали по мостовым квартала, становясь маленькими озерами и превращая поля и тропинки за городскими стенами в непролазную грязь. Ливень продолжался почти два часа, а затем прекратился так же внезапно, как и начался. Облака рассеялись и переползли на следующую гряду холмов, выглянуло солнце, и от влажной земли начал подниматься пар. Люди с мокрыми волосами и в промокших насквозь башмаках и рубахах набились в таверну Родриге, чтобы переждать там грозу, бросив верхнюю одежду на скамьи, где с нее беспрестанно капало на и без того уже мокрый пол.
В самом дальнем углу сын ткача Марк и семинарист Лоренс сидели за кружками самого дурного вина Родриге.
— Что будем делать? — прошептал Марк.
— Ничего, — ответил его спутник. Лоренс самоуверенно вздернул голову и прямо взглянул в лицо сына ткача. — Мы ничего не сделали. И Аарон ничего не сделал.
— И ты называешь это ничем? Тогда почему он умер?
— Люди все время умирают. От лихорадки, припадков и других необъяснимых расстройств. К нам это не имеет никакого отношения. Да, Аарон был нашим другом, хорошим и интересным человеком. — Лоренс произносил каждое слово медленно и веско. — Мне будет его очень не хватать, но в этой смерти нет ни капли нашей вины. Печальная утрата, но мы ни при чем. — Он выпил вино до капли, а потом изумленно уставился на свою руку, которая так сильно дрожала, что он с трудом поставил кружку на стол.
— Позвольте заказать вам еще выпивки, молодой господин, — послышался голос у них за спиной. — Для этого времени года стоит суровая погода. — Рядом с двумя кружками на грубом столе на козлах появилась третья.
Лоренс, вздрогнув, обернулся и увидел прямо перед собой покрытое рубцами лицо и кривую ухмылку Лупа, слуги и помощника господина Гиллема.
— Не знал, что ты тоже пьешь у Родриге, Луп, — заметил он. Родриге услышал свое имя и поднял голову. Увидев жест Лупа, он без лишних слов наполнил кружку вином более высокого качества, не таким разбавленным и кислым. Не успели Лоренс и Марк возразить, как Луп уже сидел с ними за одним столом, их кружки были полны, а кувшин заманчиво стоял посередине стола.
— То, что случилось с вашим другом, очень печально. Господин Гиллем был крайне обеспокоен. Едва услышав плохие новости, он заперся в своей комнате, молясь за юношу. — Луп поднял кружку, словно собираясь произнести речь, и выпил. — Что вам известно о его смерти? Он был болен?
— Нет, насколько я знаю, — коротко ответил Лоренс. — Когда мы виделись в последний раз, он выглядел вполне здоровым. А это было по пути домой от доньи Мариэты.
— Той ночью вы не заметили за ним никаких странностей? — спросил Луп. — Теперь, когда я вспоминаю об этом, мне кажется, что он находился в некотором смятении…
— Вовсе нет, — возразил Лоренс. — Ты так думаешь потому, что он умер на следующий день.
— Вы, без сомнения, правы, молодой господин, — смиренно согласился Луп.
— О его смерти ходят странные слухи, — вставил Марк. — Люди говорят, что это было колдовство.
— Люди всегда говорят о колдовстве, когда кто-то умирает, не дожив до восьмидесяти лет, если только его не закололи или если речь идет об умершей при родах женщине, — заметил Лоренс.
— У вас светлая голова, господин Лоренс, — с восхищением промолвил Луп. — Побольше бы на свете таких людей. И ваш друг с вами. Но, увы, я здесь не для того, чтобы наслаждаться мудрой беседой. Я принес послание от своего господина. Он до глубины души опечален смертью вашего друга и умоляет вас, чтобы отныне вы забыли об оплате за церемонии, пока не начнете зарабатывать достаточно средств. Если у вас найдется хотя бы мелкая монета на одного, это будет в высшей степени оценено. Господин интересуется, ожидать ли ему вас завтра вечером, как обычно? — Луп снова наполнил кружки вином.
Юноши неуверенно переглянулись. Мысль о продолжении после смерти Аарона не приходила им в голову. Лоренс был заводилой, но именно Аарон исподволь и незаметно указывал им, что делать.
— Кажется… — начал было Марк и запнулся. Он подумал о гостиной Мариэты, теплой и пестрой, увешанной яркими тканями и освещенной таким количеством свечей и ламп, которых не было в мастерской и доме его отца, вместе взятых. — Но если вы считаете… — Он умоляюще взглянул на Лоренса.
— Твой господин очень великодушен, — осторожно ответил Лоренс. — Но я не думаю… — Он взглянул на Марка и пожал плечами. — Передай ему нашу благодарность и скажи, что мы придем завтра.
— Мой господин будет очень рад услышать эти новости, — ответил Луп и исчез, оставив на столе оплаченный кувшин с вином.
Окраины Сан-Фелью начинались в тени северной стены Жироны. Квартал растянулся на север и восток, поскольку горожане всех сословий и разного достатка, особенно те, кто занимался физическим трудом, выстроили себе дома в незащищенных местах за городскими стенами. Кроме внешне ничем не примечательного дома доньи Мариэты здесь также был дом дочери Исаака Ревекки, где она жила со своим мужем-христианином Николаем Маллолем и двухлетним сыном Карлесом. Николай зарабатывал на жизнь, трудясь писцом при соборе и церкви. У Исаака появилась привычка посещать их дом во время своего ежедневного обхода больных по той простой причине, что в противном случае он никогда бы не заговорил со своей дочерью, не познакомился бы с ее мужем и не стал бы частью жизни своего внука. Принятие Ревеккой христианства и ее замужество были ударом, от которого Юдифь так и не оправилась: с того дня, как ее старшая дочь покинула отчий дом, она старалась стереть из памяти все воспоминания о ее существовании. Но Исаак навещал дочь и никогда не говорил об этом, время от времени напоминая жене, что у нее есть внук и по-прежнему любящая дочь.
В это утро в конце той же недели Исаак посетил дворец епископа, где Беренгер все еще глотал горькие капли от подагры, пил воду вместо вина, а вместо жирного мяса с подливами ел травы, злаки и другие дары земли, жалуясь на невзгоды службы и беспомощность окружающих его людей.
— Скоро, мой друг Исаак, — говорил он, — я положу в мешок несколько самых драгоценных книг вместе с дополнительной парой крепких сандалий и уйду в горы в самый удаленный монастырь на вершине, который согласится меня принять.