Я обернулся с некоторым страхом, так странно было встретить здесь знакомых. За мною стоял Гребнев, мой знакомый по Петербургу.
– Вы какими судьбами сюда попали? – спросил меня Гребнев, сверкая зубами, как деревенская молодка.
– Да вот… командировка, – промямлил я. – А вы, что же, воюете? – спросил я, в свою очередь.
– Да… мобилизовали, – показал он на кобуру.
Не сговариваясь, мы пошли в сторону от поселка по дороге, уходившей в поля. Там мы разговаривали более откровенно, и все кончилось тем, что он дал мне адрес своего родственника в Н., откуда легче было перейти через линию фронта, так как военные действия происходили главным образом вдоль железнодорожных путей.
Наше путешествие проходило без всяких приключений. Степан дремал с вожжами в руках. Никто нас не остановил, никто не спрашивал наших документов, и было уже совсем темно, когда мы приехали в Дворницы – так называлась деревня, где жил Степан, и где мне нужно было переночевать.
Кое-где светились тусклые окошки – мужики ужинали. От этих окошек стало еще темнее на деревенской улице. Иногда свет отражался в широких черных лужах, по которым бесстрашно ползла наша лошадь. Неожиданно откуда-то вынырнула кавалькада всадников. Лужи весело захлюпали под копытами.
– Никак казаки? – удивился Степан. – Казаки и есть.
Хмурые всадники проехали мимо нас. На их шинелях я увидел погоны. Я впервые видел добровольцев.
Между тем наша лошадка уже сворачивала на свой двор. На крыльце избы, два окна которой тоже тускло светились в темноте, стояла баба. Маленький мальчик сбежал к нам навстречу.
– Дождь-то тебя не захватил в дороге? – спросила баба вместо приветствия.
– Не… – ответил Степан, – никакого дождя и не было.
– А у нас-то, – жаловалась баба, – целый день лил, лил… Значит, полосой прошел.
– А это кто же будет? – изумилась она, увидев, что Степан не один.
– А вот гостя привез, от Ивана Петровича, – сказал Степан.
Баба низко поклонилась.
– На, прими, – передал ей Степан покупки.
– Идите в хату, – предложил он мне, я только коня распрягу.
В избе все было готово к ужину. На столе лежал каравай черного хлеба, горка зеленых огурцов и деревянные ложки. На выступе печки стояла жестяная лампочка и наполняла комнату трепетным полумраком. Хозяйка поставила на стол миску дымящихся щей и хмуро сказала:
– Садитесь нашего ужина покушать!
Мне очень хотелось есть, но я стеснялся ужинать у чужих людей и отказался:
– Спасибо, я не хочу.
– Чего там, – точно угадала мои мысли, смягчила она голос, – у нас ведь не покупное.
За ужином Анна рассказала, что под вечер в село пришли кадеты. Офицеры остановились у попа, а солдаты по избам, только с другого края, за церковью. В такт ее певучему рассказу мухи кружились и гудели под потолком.
– Скоро подохнут, – философически сказал Степан.
– Тять, а тять, – спросил мальчик, – а казаки убивают мужиков?
– Зачем им мужиков убивать, они солдат убивают, красных.
– Неужто опять война будет! – ужаснулась баба.
В это время в избу вошел рыжебородый рослый мужик.
– Хлеб да соль, – сказал он, не снимая фуражки.
– Милости просим, – пригласил его Степан.
Но пришедший и не подумал присесть к столу, слова о хлебе-соли и приглашение Степана были только формулами деревенской вежливости.
– Что в городе слышно? – спросил он и, не ожидая ответа, точно заранее знал, что Степан ничего интересного рассказать ему не может, прибавил: – Говорят, в Кучареве тоже кадеты стоят. С аглицкими пушками. Должно, завтра опять пальба будет.
– Пропасти на них нет, – вздохнула Анна.
У мальчика горели глаза.
– Конец пришел коммуне, – сказал рыжебородый, – Васька Мохин убег, боится казаков, говорят, вешают советских.
– Вот я гостя из города привез, – переменил разговор осторожный Степан, – от Ивана Петровича, в Должаны едут.
– В Должаны? – заинтересовался мужик. – Проезжал я там под Спас. Еду мимо усадьбы, гляжу, должанские барышни картошку копают. Симпатичные барышни.
– Вы видели барышень? – набросился я на него.
– Картошку копали за усадьбой, – повторил мужик. – Раньше-то этого не было, чужим горбом больше жили.
Мне хотелось расспросить его подробно обо всем, как Елена и Шура выглядели, как они были одеты, но я сдержал себя, покоробленный резкостью его разговора.
Елена копала картошку, как деревенская баба. Я представлял себе блеклые грядки картофельной ботвы, слабые руки Елены, и мое сердце наполнялось нежностью. Бедная Елена!
– Значит, барышни здоровы? – все-таки спросил я.
– А чего им сделается, – равнодушно ответил рыжебородый, – девки здоровые.
– По делу какому едете? – поинтересовался он.
– Я их родственник, – опять соврал я.
– Сродственник, – протянул мужик, и прибавил: – Ну, прощевайте, пойду коней посмотрю.
Мальчик уже спал на положенном прямо на пол сеннике. По моей просьбе меня уложили спать не в избе, а в маленькой пуньке, где остро пахло свежим сеном. Провожал меня туда Степан. Мы шли огородом, и какие-то таинственные, нереальные деревья шелестели в сырой темноте под каплями дождя.
– Не запалите сено только, – сказал Степан и ушел.