Эвике почувствовала, что ее глаза теплеют. Но почему же Гизелы все нет? Неужели не придет попрощаться по-людски?
От темноты отделилась фигура, закутанная в плащ, и направилась к ней. Остановившись на почтительном расстоянии, она откинула капюшон и вопросительно посмотрела на Эвике. Конечно, в такой темноте трудно было разглядеть, как именно она смотрит: вопросительно, укоризненно, злобно, да и смотрит ли вообще, но Эвике почувствовала этот взгляд. Он словно вопрошал: «Я могу подойти?» С места Гизела не двигалась.
Тогда Эвике сама подбежала к ней и обняла, всхлипнув приветствие ей в ухо.
— А я уж и не надеялась! Вот только выставку еще до заката закрыли, якобы от газового света скульптуры плавятся. Просто газ понапрасну жечь не хотят, сквалыги! — обругала она оргкомитет. — Хотя мою скульптуру ты и так видела. Она там самая изящная была, хоть главный приз они зажали. И на Уолтера ты не нарвалась, — смущенно добавила Эвике.
— Да, это не может не радовать. Вот как раз о нем я и хотела поговорить. Хотя нет, — Гизела поправилась быстро, — сначала о выставке, которая была просто замечательной, и ты заслужила первое место… И все же. Ты ничего не хочешь мне рассказать?
— Про свое житье-бытье?
— И и как же оно? В прошлый раз у нас не удался разговор, — в голосе вампирши звучали нотки обиды, хоть она и пыталась держаться, как обычно. Только вот невидимая стена вокруг нее была еще холоднее, чем зимний воздух и промозглый ветер.
Эвике продела палец через хвост коровы, скрученный в колечко, и рассеяно ею помахивала.
— Прощай, медовый месяц, здравствуй, быт. Хотя грех жаловаться. Я вот тут поговорила с участницами выставки — они все больше из простых — так и похуже бывает. Мужья и прибить могут, и жалованье отнять да в питейном доме спустить. И хоть бы хны, они в своем праве. Так что у меня все относительно хорошо…
И она вцепилась зубами в манжету, чтоб сдержать подступившие всхлипы.
— Не плачь, пожалуйста, — ее собеседница смягчилась и даже попыталась погладить Эвике по плечу, но быстро убрала руку. — Но… но ведь получается, что мы теперь не сможем видеться, да? Я же не смогу всякий раз приходить к тебе под покровом ночи и общаться через кухонную дверь, словно каторжница. К тому же, мы уедем домой, а ты… ты… Ты же не сможешь к нам приезжать? — голос Гизелы дрогнул, но вновь стал уверенным и жестким. — И письма твои он тоже проверять будет. А то вдруг ты мне напишешь!
Эвике развернулась и крикнула одному из грузчиков, который пытался протолкнуть массивную скульптуру в дверь фургона и в процессе смял бастионы масляного замка:
— Да ты, никак, нализался в вечеру? Попробуй урони, ротозей, руки повыдергиваю! — и снова зашептала горячо: — Уолтер сказал, что как только родится ребенок, я смогу делать все, что захочу… Может, тогда? Но писать все равно буду, за мной так просто не уследишь… Ох, Гизи, ну как же так получилось? — запричитала она. — И что граф, наш батюшка, подумает, если я его дочь на порог не пускаю?!
— Папа не узнает, — твердо ответила Гизела. — Я ему не скажу… Просто не смогу. Только ты хотя бы ему пиши, не забывай! И Берте не скажу — отыскать бы ее только! Мы уедем отсюда и… и, наверное, больше никогда не увидимся. Но я хочу, чтобы ты знала, что я очень тебя люблю, и мне жаль, что все получается так. Я бы никогда не причинила тебе вреда, никогда! Как он только мог подумать!
Она замолчала и наклонила голову, чтобы незаметно вытереть слезы. Осторожно взяв ее за руку, Эвике погладила ею себя по животу. Ничего не произошло.
— Вот видишь, маленький тебя не боится, а то бы начал пинаться. А дети, они ж чувствуют, кто к ним со злом.
— Зато Уолтер…
— Да. А у страха глаза велики — видит то, чего нету на самом деле, а чего бы и вправду надо опасаться, того не замечает. Но тебе пора, — Эвике замерла, ожидая услышать шаги мужа. — Бегите отсюда с Бертой, тут что-то нехорошее намечается. И своих… ну… предупредите, что ли.
— Это значит — прощай?
— Это значит — мы еще посмотрим.
— Тогда… Я пойду? — Гизела замялась, и поняв, что пауза вышла слишком неловкой, а прощание — скомканным, развернулась и исчезла в темноте также быстро, как и появилась.
А Эвике так и не посмотрела ей вслед, опасаясь, что притянет ее взгляд. А если они снова переглянутся, то уж точно разревутся на потеху тем остолопам, которые все еще возились с ее скульптурой. Двое забрались в фургон и втаскивали скульптуру, а третий, присоединившийся к ним вот только что, помогал им снаружи, кряхтя и чертыхаясь. Вот же бездельники! Женщина почувствовала, как внутри закипает ярость, густая и такая обжигающая, что ребенок заворочался недовольно. Если не прокричится, то попросту взорвется.
— Нет, ну кто так грузит изящные формы?! — взбеленилась она. — Раньше, поди, уголь разгружали? Так тут совсем другая стратегия!
Решительными шагами она подошла к фургону, где худо-бедно уже уместили ее творение, и собралась проучить ближайшего к ней недотепу молочником по лбу. Но мужчина оказался не промах — перехватил ее руку, заломил за спину, и вдруг толкнул Эвике в фургон. Там ее поджидали. И когда она уже приготовилась надавать наглецам оплеух, в живот ей уперся нож. Где-то в области пупка.
Гизела плелась по неосвещенной улице, подавляя желание вновь поговорить с Эвике. Объяснить ей все еще раз. И еще. Но как раз названная сестра все понимала правильно, а вот ее муж… С ее муженьком Гизела ничего не могла сделать, да и не хотела. Пусть будет так. Она же не станет мешать их семейному счастью, в конце концов! Да и кто она такая? Вампир! Быть может, Уолтер прав? Она чудовище, как ей доверять, да и вообще, какой здравомыслящий человек пустит вампира на порог своего дома? И, что самое страшное, Гизела и сама не была уверена, что однажды действительно не оправдает опасений Уолтера.
Лучше забыть их. Не мешать. Исчезнуть из Англии. И не думать о том, как рушатся позади мосты, связывающие ее с миром живых.
Затем она услышала звук. Совсем тихий, почти неразличимый человеческому уху, и вместе с тем тревожный. Гизела развернулась и бросилась назад, к Эвике, с которой только что попрощалась навсегда.
На мостовой лежала оранжевая корова с отколотой головой, а фургон тарахтел где-то вдали.
Ни следа Эвике.
Вампирша растеряно обвела глазами пустовавшую улицу, пока взгляд ее не уперся в мужчину, который пытался слиться со стеной. Гизела недобро на него посмотрела. Он бросился прочь, но не успел пробежать и десяти метров, как почувствовал на шее, прямо поверх ворота рубахи, железную хватку.
— Где она? И не смей врать.
Мужчина хрипел полузадушенно, но все равно метался из стороны в сторону, пытаясь сбросить вампиршу.
— Стало быть, прав он… с упырями не разлей вода… рыжая бестия.
— А ну отвечай! — пригрозил женский голосок. — Иначе будет хуже. Раз… Два…
— Обойдешься… стану я с тварями лясы точить… Меня уже кусал кто-то из вашего племени, я чуть кровью не истек… Может статься, что и ты, гадина…
— Три! — произнесла Гизела и, без промедления, впилась зубами в его шею.
Человеческая кровь! Так вот какая она…
Внутренний голос настойчиво советовал ей выпить его до конца, до последней капли насладиться волшебным живительным эликсиром. Ничего и похожего она не пробовала за всю свою жизнь. Да что там, до этого мгновения она просто существовала, не зная, чего себя лишает!
И оттого ей стоило больших усилий остановиться. Наследственная память всех вампиров, а в первую очередь ее создательницы, умоляла довести дело до конца, но какую-то часть Гизелы все же контролировал разум. Она практически отбросила от себя мужчину, да так, что тот отлетел от нее на добрую дюжину метров.
— Передай своим, что мы вернемся за Эвике, и тогда я докончу свое дело! — прошипела она, вытирая кровь со рта тыльной стороной ладони, не заботясь о перчатках.
Прижимая к шее ладонь, мужчина отползал в сторону, а Гизела шатающейся походкой добралась до стены, чувствуя, что силы готовы ее покинуть. Ее трясло. Страх за Эвике смешался со странной тоской и пустотой. Вновь и вновь перед ее глазами проносились картины пережитого. И кровь, которая заполонила все. Она растерянно подняла руку на уровень глаз и увидела темные подтеки крови. И все же она его не убила. Была ли это сила или слабость? Слабость признать, кто она есть на самом деле?
Но когда Гизела, наконец, подняла голову, чтобы осмотреть место происшествия, она встретилась глазами с Уолтером. Он стоял на крыльце, уже в пальто и цилиндре, а через руку перекинул шубку жены. И хотя чувства Гизелы обострились, ей не потребовалось читать его мысли. Чем бледнее становилось его лицо, тем ярче разгорались глаза.
— Где Эвике?
Он спускался по ступеням, вцепившись в мех, словно шубка была живым существом и могла утешить. Словно еще хранила ее тепло.
— Что ты с ней сделала? — тем же глухим голосом осведомился он.
— Ничего, — прошептала Гизела, но ей казалось, что слова звучат громче набата. — Ее похитили. Только что. Я не смогла их остановить.
Застонал укушенный и многозначительно поднял окровавленную руку, словно мученик на фреске, демонстрирующий свои раны. Уолтер посмотрел на него с тем безучастием, которое насылает рассудок в последней попытке удержаться от падения в бездну. Кивнул, принимая к сведению его жалобу. Перевел взгляд на Гизелу.
Позади Уолтера любопытные кумушки вывалилась на крыльцо и заохали, тыкая пальцами то на верзилу, распластавшегося на тротуаре, то на модно одетую барышню в изящной шляпке. Ее рукав тоже был выпачкан кровью, так что женщины не сразу взяли в в толк, кто же на кого напал. Но заголосили на всякий случай.
— Кто ее похитил?! — вторил мистер Стивенс.