Рябинин пожал плечами, растолкал Игната Чекмарева, минуту застил свет у выхода, потом ушел.
- Наше спасение, Катя, в руках Кольки Рябннина.
Чекмарев ему поручил командовать...
- Ну, не надо. Ты же не такой злой, Павел.
Гоникин ударил кулаком по своему колену.
- Нет, злой я, понимаешь, злой! Снисходительность к некоторым людям становится преступлением...
- Граждане, выходите к переправе. Не торопитесь.
Изверг, видать, не будет летать ныне! - басовпто вешал Игнат Чекмарев, преобразившийся после освежающего сна в прежнего веселого дядьку. С мужской угловатой ловкостью он принакрыл плечи своей подруги той самой кофтой, которой она укрывала его разомлевшее во све лицо.
- Слушай! - тормошил Гоникин Катю. - Сейчас старшх Чекмарев петухом запоет.
Но Игнат не оправдал его ожиданий - не закукарекал.
Когда в полночь отвалил баркас со стариками и детьми, Гоникин и Катя переглянулись - нарушили приказ Чекмарева-сына: остались на этом берегу. Сели на белевшем, ошкуренном, промытом и просушенном стволе давно выброшенного тополя. Гоннкпн закурил.
- Зачем осталась? Я-то потому, что ты осталась.
А ты? С ним хочешь встретиться?
- Вдруг не увижу его больше, а надо что-то сказать эму. Кажется, я виновата перед ним, а в чем вина моя - ие знаю.
- От виноватости далеко ли до... примирения. А?
Катя отодвинулась, внимательно посмотрела в его лицо.
- Какого примирения? Мы с ним не ссорились. Так что-то недоговаривали...
- Я хотел сказать - далеко ли, ну, одним словом, я не хочу ваших встреч.
- Тебе надо пожить одному, сокол ты ясный.
Она встала, застегивая куртку.
- Ну, пойдем хоть... не прощание... Катя, пойдем.
На полянке меж осинок сели. Он запрокинул ее голову. Горячие губы пахли мятой.
- Если ослепну, все равно по запаху узнаю тебя, Катя-Катюша. Пахнут плечи солнцем и тобою.
Туманились пригашенные ресницами ее глаза, руки блуждали в его волосах, поцеловала в лоб, щеки вроде крадучись, оглядошно. Потом вытянулась рядом, закинув руки за голову, говорила домашним голосом, с едва уловимой озорной угрозой:
- Возьму да и рожу тебе сына, а? Попробуй тогда покинь нас. Побоишься накажут. Ревмя реви, а живи...
Ведь ты боишься наказания?
- Если я перестану любить тебя, то что же сделает меня более несчастным?
- Что? Что? Как это умно!
- Когда-то я посмеивался над эмоционально распахнутыми: ах, любовь до гроба! Голосят, как деревенские на похоронах, чтобы слыхали все чувствовать умеем. А оказывается, можно так привязаться к человеку, что...
потерять его - все равно что неизлечимо захворать. Бегут от двух крайностей: когда невмоготу плохо пли невмоготу хорошо. У нас с тобой будет все нормально, Катюха.
Ловя лениво руки его, Катя сказала спокойно:
- Нет, это хорошо, что надо расставаться: будешь дорожить... - она зевнула, проваливаясь в забытье.
Запах дыма разбудил ее. Все еще темнилась ночь. Гоникина не было рядом.
Внпзу скрипели доски ппрса, слышались тяжелые, грузноватые шаги. Кто-то кашлял в предутреннем дремотном томлении. Горлицы пролетели над головой.
С горки из-за кустов Катя увидела Афанасия: стоял на берегу, подняв лицо, заблудился взглядом в зеленоватой за Волгой рассветной дали.
Катя спустилась по козьей тропе к реке.
Недалеко от зенитной батареи он один сидел на кампэ у темной щелп, курил.
Придерживая висевшую за спиной винтовку, она нагнулась, всматриваясь в его сухощавое лицо.
- А вот и я, Афанасий Игнатьич.
- Вижу, - не сразу отозвался он. - Ну?
- Перевезла детей.
- А кто позволил вернуться.
В душе Кати была одна незащищенная, больно уязвимая тайна: ничто не могло так обидеть ее, как жалость идя особое снисходительное внимание к ней, как существу слабому. Больше всего боялась она сейчас, что пожалеют ее:
мол, не женское дело стоять насмерть. И в то же время она не находила и не решалась искать в себе духовные силы на исключительные поступки. Многие ее сверстницы покинули поселок - одни до приказа стоять насмерть, другие после приказа. Приказ относился к армии. Некоторые остались. Если бы никто не остался, она бы тоже уехала за Волгу.
- Не я одна задержалась, так что никакого пндпвпдуалпзма нет.
- Махровый анархизм. Приказ не выполнили. Почему?
- А потому... вы-то остались.
Докурил не спеша, встал, набросил свою шинель на ее плечи.
- Вот еще! - ворохнула она плечами. - Маленькая, чго ли.