- Афанасий... Афоня!.. Мама!..
- Не шуми, - отозвался потускневший голос Афанасия. - Отвали камни с ног.
Огляделась. Он лежал на спине, пытался сесть, ошзраясь локтями о землю. Никаких камней на ногах не было, и ног не было. На белом лице его жарко круглились глаза.
- Эх, Катя, поздновато хватился я...
- Помогите! - закричала Катя. Она метнулась, налетела на кого-то, опрокинулась навзничь. А когда пришла в себя, увидала, как по оврагу уходили солдаты с носилками, хрустя гравием. Рябинин и солдат что-то делали с ее рукой.
- Дай ей воды. - сказал Рябинин.
Солдат поднес к ее губам консервную кружку.
- Не плачь, - сказал он, - бывает хуже.
Подошла Федора с винтовкой. На темном ветру трэпыхались уши малахая на ней. Она наклонилась к носилкам, ласково, со скрытым заискиванием спрашивая Рябинина:
- Кого с таким почетом понесли?
- Катерину Михееву ранило, - сказал Рябпнин.
Федора остановила на лице Рябпнпна тяжелые, только что заглянувшие в свое неизбывное горе глаза.
- А-а-а. Ну, мне не попутно.
- Жестокая ты, Федорка... война же...
Федора затянулась дымом цпгаркп, держа ее в рукаве, дыхнула дымом на сторону.
- Она очень совестливая... Пашку Гоникина отняла, Афоню сгубила. Не она, он не попал бы под бомбу. Крутила подолом, как сучка хвостом.
- Что же говорить, воина войной, а жизнь жизнью.
Понесли, что ли?
- Конечно, понесем, не бросать же своих... О господи, когда только поумнеют люди. Катюша, ты стопи, не терпи... Прости уж меня.
19
Потеря крови была невосполнима, и Афанасий Чекмарев, не приходя в сознание, умирал легко. И только виделся ему белый, незапятнанный зимний первопуток. Шибкой рысью мчались с отцом в ковровых санках на рысаке в гости к матери. Ноги холодели в непроглядно-белой снежной бесконечности. А совсем рядом, за теменем, жаркие голоса и чьи-то глаза светятся пз голубого соленого чгия. И хотя оп смотрел вперед на седую, переплетенную с метелью грпзу коня, он все равно видел, не оборачиваясь, эти испечалепные до бездонной черноты глаза за своей спиной. Оп оборачивается к темноте навсегда.
Рябпнин сидел на кочкарнике, жевал сухой с плесенью хлеб, взглядывая на меняющееся лицо Афанасия.
Над перелеском текла с извечным постоянством утренняя заря, красным холодом жгла вершины деревьев.
Поднялось солнце, заиграло на льду реки. Морозный воздух стал свеж, густ и радостен.